Она стара, востроноса, съ провалившимся ртомъ, ея глаза словно затянуты бѣлой, какъ пѣна, пленкой и никого не узнаютъ. Когда лошадей и коровъ привязываютъ слишкомъ близко къ стѣнѣ, то онѣ становятся близорукими, — мнѣ приходитъ въ голову, что жребій кавказской женщины подобенъ этому, ее тоже держатъ слишкомъ близко привязанной къ стѣнѣ. Потому-то она и слѣпнетъ.
Старуха отдаетъ, повидимому, приказаніе. которому сынъ повинуется, раскладывая на очагѣ огонь изъ стволовъ папоротника. Потомъ онъ принимается поджаривать на желѣзной сковородѣ ломтики баранины, бросая по старому языческому обычаю также въ пламя кусочекъ мяса, чтобы умилостивить огонь. Мясо хорошее и жирное и жарится въ собственномъ салѣ, - правда, при этомъ распространяется нѣсколько прогорклый запахъ, но когда хозяинъ предлагаетъ и мнѣ кусочекъ мяса, то я беру и ѣмъ. На вкусъ оно странно, но когда мнѣ подкладываютъ еще, то я съѣдаю и вторую порцію. Этимъ гостепріимствомъ обязанъ я, навѣрно, старухѣ въ углу и, благодаря моимъ выразительнымъ гримасамъ и знакамъ, ей также даютъ попробовать кусочекъ мяса.
Послѣ закуски я вновь начинаю помышлять о моихъ изысканіяхъ и стремлюсь начать ихъ съ крыши дома. Тамъ наверху лежали, навѣрно, трясясь отъ холода, обѣ жены, пока мы здѣсь угощались; меня положительно оскорбляло, что хозяинъ такъ сердечно относился съ своей матери и въ то же время совершенно забывалъ о женахъ. Я хотѣлъ вознаградить ихъ за это и дать имъ мѣдныхъ денегъ, сколько имъ будетъ угодно, если только мнѣ удастся до нихъ добраться. Я вообразилъ себѣ, что одна изъ нихъ любимая жена пастуха и, дѣйствительно, очаровательное существо. Человѣкъ, подобный пастуху, не стоилъ ея, и я хотѣлъ дать ей это понять. При извѣстномъ стараніи, мнѣ, можетъ быть, и удалось бы взять надъ нимъ верхъ. Рядомъ съ чисто личнымъ удовлетвореніемъ, которое я могъ бы получить, нисколько не мѣшало занести маленькое галантное приключеніе на страницы моего дневника.
Кромѣ того, и для любимой жены это будетъ имѣть значеніе на всю жизнь. Это пробудить ее и, быть можетъ, дастъ на Кавказѣ толчокъ формальному женскому движенію въ миніатурѣ. Я не хотѣлъ быть черезчуръ рѣзкимъ, чтобы не напугать ея, потому что женщина всегда женщина; я подумалъ, что для начала всего лучше написать ей. Человѣкъ, умѣющій выводитъ на бумагѣ такіе смѣшные зубчики, несомнѣнно, заслужилъ бы ея уваженіе. Сверхъ того и содержаніе моего письма, — и именно оно-то и выразило бы особенно ярко мое превосходство. Если бъ у меня была книга автографовъ, то я написалъ бы въ ней, и она могла бы тогда при желаніи читать ее всякій разъ. Я сдѣлалъ бы намекъ на ея печальную жизнь, и въ то же время постарался бы ее утѣшить — мыслью о ея дѣтяхъ. Въ этомъ и сказалось бы особенно ярко мое превосходство. Я написалъ бы ей слѣдующее:
Любовь есть жажда жизни, дитя
Даритъ сначала радостью, потомъ слезами,
Но слезы суть источникъ новой радости, —
Послушайся только моего совѣта, о дитя.
Что-нибудь въ этомъ родѣ я и написалъ бы. Съ первыми двумя строчками она, вѣроятно, была бы вполнѣ согласна, но третью не смогла бы понять. Дѣти благословеніе? Для молодой женщины? И при этомъ она стала бы вздыхать, словно сердце у ней разрывается, и жаловаться на плохое утѣшеніе, которое я ей обѣщаю. Но это утѣшеніе привелъ я сюда только изъ хитрости. Она должна постичь безутѣшность своего существованія рядомъ съ этимъ овечьимъ пастухомъ. И, дѣйствительно, ее осѣняетъ лучъ сознанія. Это сегодня вечеромъ.
Завтра вечеромъ мы встрѣтимся по уговору по ту сторону, на берегу Терека, гдѣ, навѣрно, есть прехорошенькія мѣстечки. Луна и звѣзды нѣжно сіяютъ, и это особенно настраиваетъ насъ.
Двумъ первымъ строкамъ научилъ тебя самъ Аллахъ, говоритъ она, такъ онѣ справедливы. А третья? спрашиваю я, чтобы испытать ее. Третья — ничто для молодой женщины, отвѣчаетъ она.
И я заранѣе зналъ, что все такъ случится. Все совершается, согласно съ программой.
Итакъ, я превзошелъ твоего мужа? Не правда ли? говорю я и хочу этимъ воспользоваться.
Но она не соглашается. Я не совсѣмъ въ ея вкусѣ, у меня нѣтъ кругомъ таліи пояса съ блестящимъ оружіемъ, да и глаза мои не темнаго цвѣта и не сверкаютъ повелительно.
Тогда я принимаюсь унижать въ ея глазахъ овечьяго пастуха и смѣяться надъ его шапкой. Вообрази, нигдѣ и никогда въ цѣломъ свѣтѣ, во время всѣхъ моихъ путешествій не видалъ я такого невѣроятнаго чудища, говорю я. Никогда! Но не одна только шапка. Что это, собственно, за сапоги на немъ? Тряпки, дорогая моя, просто лохмотья. При этомъ, я могъ бы показать ей, что употребляютъ цивилизованные люди въ качествѣ верхней и нижней одежды, если бъ моя деликатность не приказывала мнѣ оставаться застегнутымъ на всѣ пуговицы. Но все же я показываю ей пряжку на моемъ жилетѣ, которую она принимаетъ за украшеніе для шляпы. Пока мы заняты пряжкой, я крѣпко прижимаю рукою къ груди мой бумажникъ, чтобы не вводить дитя природы въ искушеніе. Она не можетъ прійти въ себя отъ изумленія при видѣ моихъ перламутровыхъ запонокъ. Пуговицъ, обтянутыхъ матеріей, она также никогда не видѣла. Открывъ, наконецъ, пряжки на моихъ подтяжкахъ, она объявляетъ себя побѣжденной и находитъ, что онѣ еще гораздо замысловатѣе, чѣмъ поясъ ея мужа. Вдругъ чертовская женщина говоритъ: а вѣдь въ третьей строчкѣ есть все-таки смыслъ для молодой женщины! Теперь я понимаю ее!
Мнѣ остается только радоваться, что планъ мой такъ блистательно осуществился. Я снимаю тутъ же мои подтяжки и дарю ихъ ей.
На другое утро она обѣщаетъ начать женское движеніе на Кавказѣ. Послѣднюю же строчку прибавилъ я только для счета, говорю я ей напослѣдокъ, такъ оно лучше звучитъ, особенно, если тебѣ придетъ когда-либо въ голову пропѣть ихъ.
И я воображаю, что мое сочиненіе можетъ стать въ этой мѣстности чѣмъ-то въ родѣ національной пѣсни.
Таковъ былъ мой планъ. Но какъ-то отнесется къ нему пастухъ? На Кавказѣ существуетъ еще обычай кровавой мести; старый Шамиль, правда, уничтожилъ его въ Дагестанѣ, но, вообще, онъ еще не утратилъ своей силы.
Пастухъ этотъ казался въ достаточной степени коварнымъ, и я счелъ въ данномъ случаѣ за лучшее предложить ему еще новую папироску. Прошу! говорю я и кланяюсь. Онъ беретъ и зажигаетъ ее. Это спокойствіе дѣлаетъ меня недовѣрчивымъ; когда Тиберій казался вѣжливымъ, то былъ наиболѣе опасенъ. Ты, можетъ быть, одинъ изъ тѣхъ, что всегда настороже думаю я, и представляешься, будто бы ничего не замѣчаешь, подстерегая между тѣмъ только благопріятнаго момента; да, именно такимъ-то ты и выглядишь!
Умнѣе всего было потому держаться поближе къ лошади.
Я кланяюсь и выхожу изъ пещеры на вольный воздухъ. Пастухъ идетъ за мною. Мнѣ стало жутко, и я бросилъ всего одинъ только взглядъ на крышу; видѣлъ полузакрытыми глазами, что его любимая жена лежала тамъ наверху, опершись на локоть, и умоляюще поглядывала на меня. Когда я подошелъ къ лошади, чтобы сѣсть на нее, пастухъ позвалъ меня обратно и указалъ на сосѣднюю пещеру, приглашая туда войти. Ловушка, думаю я, но представляюсь равнодушнымъ, чтобы сдержать его жажду крови и его безбожіе. Онъ все настаивалъ, рысью бѣжалъ къ дому и манилъ меня за собою. Я былъ, такимъ образомъ, вынужденъ послѣдовать за нимъ.
Домъ точно такой же, какъ и предыдущій. Здѣсь пастухъ охотно даетъ мнѣ изслѣдовать крышу. Она не плотна, плоска и состоитъ изъ каменныхъ плитокъ, которыя укрѣплены на деревянныхъ стропилахъ. Входъ здѣсь гораздо темнѣе, чѣмъ первый; онъ ведетъ, вѣроятно, глубоко внутрь горы, такъ глубоко, что ни одинъ вздохъ и ни одинъ крикъ не достигнетъ оттуда до прочаго міра. Въ это-то отверстіе входитъ убійца и манитъ меня за собою.
Тогда я начинаю раздумывать. Быть можетъ, это отверстіе имѣетъ высочайшій научный интересъ, и внутренній голосъ приказываетъ мнѣ исполнить свой долгъ и изслѣдовать его. Но я взвѣшиваю и то обстоятельство, что моя вѣрная смерть принесетъ мало пользы наукѣ. Долгъ — что это такое? Ревностное отношеніе къ дѣлу. Разумѣется, но подобное же рвеніе имѣетъ и собака, она можетъ быть утомлена до крайности, но все же носитъ поноску. А человѣку полагается все же быть выше животнаго.
Я взвѣсилъ всѣ за и противъ, и даже охотно простилъ себѣ это состояніе нерѣшительности въ такихъ трудныхъ обстоятельствахъ. Впрочемъ, прямолинейная рѣшимость часто отталкивала меня; немножко слабости, немножко нерѣшительности, которыя суть не что иное, какъ деликатность чувства, сдѣлали бы, поистинѣ, пріятнѣе сожитіе людей.
Пастухъ смѣется и еще болѣе пристаетъ ко мнѣ итти съ нимъ, а любимая жена тамъ наверху, на крышѣ, чудится мнѣ, лежитъ на локтѣ и насмѣхается надо мною. Такъ, такъ, она, значитъ, заодно съ этимъ негодяемъ! Это заставляетъ меня быть рѣшительнымъ. Ужь я ей покажу! Я сжимаю зубы и вхожу въ пещеру. Мой научный интересъ одержалъ побѣду!
Внутри темно, но пастухъ зажигаетъ и здѣсь нѣчто въ родѣ лампы; она изъ желѣза, со свѣтильней изъ шерстяныхъ нитей, свѣтъ ея скуденъ, но все же достаточенъ для того, чтобы дать ударъ кинжаломъ.
