– Почему вы не займете эту сумму у нее самой? – воскликнул критик.
– С первой же встречи это совершенно невозможно. Один только вы можете выручить меня.
– Клянусь всеми египетскими мумиями, даю честное благородное слово, что у меня нет даже на покупку грошовой трубки или какой-нибудь девственницы. Впрочем, у меня валяется несколько книжонок, которые вы можете пустить в ход.
– Из этого ничего не выйдет, сегодня воскресенье. Мамаша Манею, Лебигр и все прочие лавчонки на набережных и на улице Сен-Жак закрыты. А что у вас за книжонки? Сборники стихов, украшенные портретами авторов в очках? Такие штучки не продашь.
– Разве что по приговору суда присяжных,– добавил критик.– Постойте, вот еще несколько романсов и билеты на концерт. Если ловко взяться, можно их превратить в звонкую монету.
– Я предпочел бы что-нибудь другое, например, штаны.
– Будет вам! – ответил критик.– Вот возьмите еще этого Боссюэ и гипсовый бюст Одилона Барро, клянусь, это – мечта вдовы.
– Я вижу, вы от души мне хотите помочь,– сказал Родольф.– Что ж, возьму эти сокровища. Но если мне удастся выручить за них хоть полтора франка, я смогу похвастаться, что совершил тринадцатый подвиг Геркулеса.
Родольф прошел по Парижу не меньше четырех лье, и только тут, благодаря своему красноречию, которое становилось совершенно неотразимым при исключительных обстоятельствах, ему удалось уговорить свою прачку, и она дала ему в долг два франка под залог сборников стихов, романсов и бюста господина Барро.
«Что ж,– рассуждал он, возвращаясь от прачки,– теперь соус есть, остается раздобыть жаркое. Вот если дядя…»
Полчаса спустя он сидел у дядюшки Монетти, который по лицу молодого человека сразу догадался, о чем зайдет речь. Он тут же стал в оборонительную позицию и, прежде чем Родольф успел заикнуться о своей просьбе, оглушил племянника потоком жалоб:
– Тяжелое настало время, хлеб дорожает, должники увиливают, за квартиру надо платить, торговля никудышная,– и прочее и тому подобное.
Притворным сетованиям не было конца.
– Поверишь ли,– жаловался он,– мне пришлось занять у моего же приказчика, чтобы оплатить срочный вексель!
– Что же вы не обратились ко мне? – удивился Родольф.– Я бы одолжил вам денег, три дня назад я получил двести франков.
– Спасибо, голубчик,– сказал дядя,– но ведь тебе самому надо… Ах, вот что! Раз уж пришел, не откажи переписать несколько счетов, по которым я собираюсь получить деньги. У тебя такой красивый почерк!
«Дорого же мне обойдутся эти пять франков»,– подумал Родольф, принимаясь за работу с намерением поскорее от нее отделаться.
– Любезный дядюшка, – обратился он к Монетти, – я знаю, вы любитель музыки, и потому принес вам билеты на концерт.
– Какой ты внимательный, голубчик! Не пообедаешь ли со мной?
– Благодарю вас, дядюшка. Сегодня я приглашен на обед в Сен-Жерменском предместье. Какая досада! Даже не успею заехать домой за деньгами, чтобы купить себе перчатки.
– У тебя нет перчаток? Хочешь, я тебе одолжу свои?
– Благодарю вас, мне ваши не впору. Вот если бы вы мне одолжили…
– Полтора франка на перчатки? Конечно, голубчик, с удовольствием! Раз бываешь в свете, надо хорошо одеваться. Пусть лучше завидуют, чем жалеют, как говаривала твоя тетушка. Ты, я вижу, идешь в гору. Молодчина! Я дал бы тебе и больше,– продолжал он,– но это все, что у меня есть в конторке, а сходить наверх я не могу,– из лавки нельзя отлучиться ни на минуту, все время приходят покупатели.
– А вы говорили, что торговля совсем захирела.
Дядюшка Монетти сделал вид, будто не слышит, и сказал племяннику, сунувшему деньги в карман:
– Можешь не торопиться их возвращать.
– Скряга,– пробурчал Родольф, удирая. «Вот досада! – думал он.– Не хватает тридцати одного су. Где их взять? Идея! Отправлюсь на перепутье Провиденья».
Так Родольф называл самый центр Парижа, то есть Пале-Руаяль, место, где нельзя и десяти минут пробыть, не повстречав с десяток знакомых, особенно кредиторов. Приняв это во внимание, Родольф встал на вахту у подъезда Пале-Руаяля. На этот раз Провидение особенно не торопилось. Наконец оно предстало его взорам. Оно появилось в белой шляпе и зеленом пальто и помахивало тросточкой с золотым набалдашником… Вид у него был шикарный.
То был весьма любезный и богатый юноша, хотя и последователь Фурье.
– Какая приятная встреча! – воскликнул он, здороваясь с Родольфом.– Проводите меня немножко, поболтаем.
«И помучает же он меня своими фаланстерами!» – подумал Родольф, а тем временем белая шляпа уже увлекла его с собою и, как он и опасался, стала его безжалостно начинять идеями Фурье.
Возле моста Пон-дез-Ар Родольф сказал своему спутнику:
– Здесь я вас брошу, так как мне нечего бросить инвалиду.
– Пустяки! – возразил тот, удерживая Родольфа, и уплатил за двоих.
«Подходящий момент!» – решил редактор «Покрывала Ириды», когда они шли по мосту. В самом его конце, взглянув на часы Академии, Родольф вдруг остановился, отчаянным жестом указал на циферблат и вскричал:
– Черт возьми! Без четверти пять! Я пропал!
– Что случилось? – удивился его спутник.
– А то, что вы затащили меня в такую даль и из-за вас я опоздал на свидание.
– Важное?
– Еще бы не важное! В пять часов мне надо получить деньги… в Батиньоле… Я уже никак не поспею… Проклятие! Что же мне делать?
– Черт возьми! Чего же проще,– ответил фурьерист,– заходите ко мне, я вам одолжу.
– Не могу! Вы живете на Монруже, а у меня в шесть часов дело на Шоссе-д'Антен! Проклятие!
– Немного денег у меня есть при себе…– робко проронило Провидение. – Но самая малость…
– Будь у меня денег хоть на кабриолет, я еще, может, и поспел бы в Батиньоль.
– Вот вся моя наличность дорогой мой,– тридцать одно су.
– Давайте скорее, давайте, и я помчусь! – воскликнул Родольф и побежал на свидание.
На часах пробило пять.
«Не легко они мне достались,– думал Родольф, пересчитывая деньги.– Сто су, ровнехонько! Теперь я во всеоружии, и Лора убедится, что имеет дело с человеком, который умеет жить. Ни сантима не принесу сегодня домой! Надо поддержать честь литературы и доказать, что при всем ее богатстве денежки ей не повредят.
Мадемуазель Лора уже поджидала его в назначенном месте.
«Молодчина! – подумал он.– Как она точна – не женщина, а брегет!»
Они провели вместе вечер, и Родольф, не моргнув глазом, расплавил свои пять франков в горниле расточительности. Мадемуазель Лора была в восторге от его манер и заметила, что Родольф провожает ее не к ней, только в тот момент, когда он уже вводил ее в свою комнату.
– Не следовало бы мне потакать вам,– сказала она.– Все же я надеюсь, что мне не придется раскаиваться и вы не окажетесь неблагодарным, как большинство мужчин.
– Мадемуазель, я славлюсь своим постоянством, – ответил Родольф.– Друзья удивляются моей верности и даже прозвали меня «генералом Бертраном от любви».
В то время Родольф был без памяти влюблен в свою кузину Анжель, которая его терпеть не могла, а термометр Шевалье показывал двенадцать градусов ниже нуля.
Мадемуазель Анжель была дочерью господина Монета, мастера печного дела, о котором уже шла речь. Мадемуазель Анжели было восемнадцать лет, и приехала она из Бургундии, где прожила пять лет у родственницы, которая назначила ее свой наследницей. Старуха эта никогда не была ни молодой, ни красивой, зато всегда была злюкой, несмотря на свою набожность, а может быть, именно благодаря ей. Анжель уехала прелестной девочкой, от которой уже веяло обаянием женственности, а вернулась пять лет спустя, превратившись красивую, но холодную, сухую и равнодушную девушку. Уединенная жизнь в глухой провинции, неумеренная набожность и чисто мещанское воспитание – все это создало почву для самых нелепых и пошлых предрассудков, горизонт ее сузился, а сердце превратилось в обыкновенный маятник. Вместо крови в ее жилах текла святая водица. Вернувшись в Париж, она встретила кузена с ледяной сдержанностью, и ему никак не удавалось задеть в ней нежные струны воспоминаний,– воспоминаний о тех днях, когда их связывала детская влюбленность в духе Поля и Виржини, столь обычная между двоюродными сестрами и братьями. И все же Родольф был без ума влюблен в кузину Анжель, хоть она и терпеть его не могла. Однажды, узнав, что девушка должна быть на свадьбе у подруги, он отважился предложить ей к этому торжеству букет фиалок. Анжель предварительно попросила разрешения у отца, а затем соизволила принять этот знак внимания, но наказала, чтобы фиалки были непременно белые.
Обрадованный благосклонностью кузины, Родольф возвращался на свой Сен-Бернар, распевая и приплясывая. Вершиной Сен-Бернар он называл свое жилище. Сейчас мы скажем, почему именно. Проходя по Пале-Руаялю, он увидел в витрине известной цветочницы мадам Прово белые фиалки и любопытства ради зашел прицениться. Более или менее приличный букетик стоил по крайней мере десять франков, а некоторые были и того дороже.
