рассказывал о вас. Он же может сообщить вам все сведения и обо мне. Последуйте моему совету, и вы будете благодарить меня всю жизнь. Самым выгодным делом в нашей стране остается все та же нефть.
Американец терпеливо слушал, хотя мало что понимал в земельных участках, ежегодных отчислениях, необходимости сплочения и акциях. Когда же он нерешительно попытался сказать, что у него нет никакого капитала, майор покровительственно похлопал его по плечу:
— Мой дорогой, у вас никто ничего и не просит. Мы хотим только того, чтобы вы приехали к нам и во всем убедились собственными глазами, увидели бы те участки, которые находятся у нас в эксплуатации. Мы очень хотим, чтобы вы примкнули к нашей компании.
И, заказав бутылку шампанского, он достал из папки набросок плана округа Морень.
Уходя, майор оставил на столе царские чаевые. Да, такая уж у него была широкая натура. Сегодня, не сморгнув глазом, давал на чай сотню, а на следующий день занимал двадцатку. Не имея капитала, беря в долг, где только можно, он вел себя с достоинством, потому что долги, как он утверждал, именно и доказывают величину кредита, которым пользуется человек.
Как мог этот человек нахватать долгов на несколько миллионов лей — это было тайной. О нем рассказывали, что, уехав из Парижа по уши в долгах, он послал из Бухареста всем своим кредиторам приглашение на собственные похороны.
Какой-то грек, приехавший из Одессы, который занимался вывозом черной икры, предлагал американцу весьма выгодное дело: организовать лов рыбы в открытом море специальными траулерами, как это делается в Северном море.
Еще один тип все тянул его вступить в акционерное общество, которое основывалось с целью строительства фабрики для изготовления бумаги из камыша.
Хотя никто не требовал от американца немедленного вложения денег, родственники, друзья и соотечественники были весьма встревожены всеми этими предложениями, исходившими от иностранцев.
Когда в городе распространился слух, что американец намерен заняться нефтью, отчаяние было всеобщим.
Греки выходили из себя от злости. Яростные споры вспыхивали в кофейнях, и люди во всеуслышание поносили вмешательство иностранцев в местные дела на Дунае. Любое предложение, идущее со стороны, принималось как попытка узурпировать столь долгожданный капитал, как посягательство на интересы греческой общины.
Помимо предложений, касавшихся таких дел, которые требовали крупных капиталовложений, к американцу ежедневно обращались с просьбами о помощи реализовать различные изобретения и открытия, которые в самый кратчайший срок принесут ему славу, а вслед за этим и сказочные богатства.
Один механик, грек, хотел заменить пароходный винт турбиной собственного изобретения, которая вращалась бы с помощью водяного давления снизу вверх, используя закон, как он гордо говорил, открытый тоже греком, Архимедом.
Другой механик страстно увлекался авиацией. У него уже готова была модель специального аэроплана, который не только мог летать по воздуху, но и передвигаться по воде и по суше. Механику необходим был только мотор. Весь корпус он построил сам, а на крылья, обтянутые шелковой материей, было пожертвовано подвенечное платье жены.
Были и румыны, которые обращались с просьбой о помощи.
Господин Ефрим Гылтан, учитель, тщетно предлагал Морскому штабу свое оригинальное изобретение.
«Весьма прискорбно, хотя это и правда, — писал он с возмущением, — что румына в его родной стране не поддержали, и он вынужден обращаться к благородному иностранцу…»
Никому неведомо, каким образом запала в голову Гылтана мысль заменить на лодках и шлюпках весла и винты металлическими рычагами на шарнирах, которые копировали бы движение лап плавающей лягушки.
Один санитарный агент, известный в порту под кличкой Брехун, который занимался дезинфекцией и уничтожением крыс на пароходах, прибывших из зараженных портов, утверждал, что он изобрел нечто вроде дезинфекционной паровой установки и его аппарат лучше, чем клайтоновский; в две минуты он может уничтожить не только всех мышей на пароходе, подозреваемом в том, что он заражен чумой, но и всех блох и клопов, «независимо от возраста».
Группа греческих лодочников, основавшая общество взаимопомощи под покровительством святого Николая, в надежде на щедрые ежегодные вклады американца, обратилась к нему с просьбой оказать им честь и стать его председателем.
Какой-то художник, приехавший в город к родственникам, хотел нарисовать масляными красками портрет американца в натуральную величину и просил денег на материал.
Некий репортер из Брэилы явился специально для того, чтобы собрать биографические сведения и дать в своей газете интервью и фотографию американца.
Американец научился все выслушивать с ангельским терпением. Он молчал, храня на губах загадочную улыбку египетского сфинкса.
Одни выходили из себя, пытаясь убедить его и твердо веря в успех изобретений, созданных их творческим умом. Другие уходили, проклиная скаредность этой старой, хитрой и скупой лисы.
Но когда он пытался откровенно сказать, что никаких денег у него нет, никто не желал ему верить. Все утверждали, что суммы, которые просили они, в переводе на доллары смехотворно ничтожны для человека, вернувшегося из Америки.
А какую сенсацию произвела во всем городе Эвантия!
Где бы она ни появилась — на улице, на набережной, на пляже, — повсюду она привлекала всеобщее внимание, как экзотическое существо редкой породы.
У нее была тонкая, гибкая фигура. И хотя она была еще почти девочкой по возрасту, она уже совсем сформировалась: это южное растение взросло на плодородной тропической почве.
Эвантия обладала какой-то диковатой красотой: кожа у нее была шоколадного цвета, глаза фосфоресцировали, как у кошки, черные волосы, жесткие и вьющиеся, отливали синевой.
На пухлых губах вишневого цвета вечно блуждала детская, наивная улыбка. Когда же она смеялась, обнажался ряд блестящих, белых, мелких, как у волчонка, зубов. Одевалась она с причудливым изяществом: завернувшись в кусок индийской ткани желтого или красного цвета, она вместо шляпы искусно сооружала из золотистого шелка с зеленой каймой похожую на тюрбан повязку, концы которой, вздернутые, словно рожки, покачивались при каждом ее шаге.
Когда она шла по набережной к пляжу, освещенная золотистыми лучами осеннего солнца, все взгляды устремлялись только к ней. Жадные глаза разглядывали ее из окон контор. С мостиков пароходов, выстроившихся вдоль набережной, на нее направлялись бинокли. Любопытные женщины и завистливые девушки следили за ней из-за занавесок своими ревнивыми глазами. Старики и юноши, которых она, сама того не зная, лишила сна, с тайным вожделением разглядывали ее.
И все эти жадные глаза раздевали ее на ходу, а она, совсем не подозревая о той буре, которая поднималась за ее спиной, шла спокойно, с ясным лицом, грациозной и гордой походкой восточной королевы. Тюрбан на голове придавал ее красоте какой-то
