«Поди узнай, кто из них прав, — подумал я. — Эти утверждают одно, сестра Писунчика — другое. Когда стану большим, — решил я, — тогда и разберусь».
Сёмка глубоко вздохнул. Он вспомнил о дочке райского лавочника, и у него защемило сердце. Я сам видел, как слеза скатилась из его глаз на перелицованные крылья.
Берл позавидовал слезе своего конкурента. Он стал думать о дочке райского лавочника и щурить глаза, пока ему тоже не удалось выдавить слезу.
Он бросил победоносный взгляд на Сёмку. Его взгляд говорил: «Что, думаешь только ты можешь принести слезную жертву дочке райского лавочника? Нетушки».
Сёмку эту рассердило. Он опустил голову, еще быстрее замахал иглой и запел:
Надо мною посмеялась ты, сердечко,
Злую шутку сыграла ты со мной,
И теперь не найду себе местечка
И брожу по улице ночной.
И луна, и звездочек тыщи
Мне приносят от тебя привет,
До тебя, как до звезды, не дотянуться,
Жизнь отдал бы за тебя, мой свет.
Берл отошел от верстака. Сёмкина песня раздражала его. Он почувствовал, что если Сёмка споет еще один куплет, то он, Берл, за себя не отвечает. Схватит утюг и размозжит ему голову.
К счастью, у Сёмки, что называется, закончились нитки. В песне оказалось всего два куплета, и Берл успокоился.
То есть это лишь так говорится: успокоился. Что творилось у него на сердце, одному Богу известно, но внешне это было не заметно.
Писунчик проснулся. Он вошел в мастерскую и, увидев меня, очень обрадовался. Он подбежал ко мне, обнял меня, как будто мы сто лет не виделись.
— Давно ты здесь, Шмуэл-Аба?
— Я жду тебя уже больше часа, Писунчик. Ну и здоров ты спать, не сглазить бы.
Мы подошли к открытому окну. На лужайке пасся Шорабор. Три босоногих пастуха, сторожившие его, играли в дурака.
— Шорабор, — сказал я моему другу, — жиреет день ото дня. К приходу Мессии он так разжиреет, что его и с места не сдвинешь.
Писунчик промолчал. Мы увидели ангелицу Хасю, которая прогуливалась по райскому лугу. Она была на девятом месяце и каждый вечер выходила на райский луг подышать свежим воздухом.
— Писунчик, зачем она нацепила красный фартук? — спросил я моего друга. — Если Шорабор увидит красное, может, не дай Бог, случиться беда.
— Угу, — сказал Писунчик, и мы замахали руками, подавая беременной ангелице знаки, чтобы она уходила, пока не поздно.
Но ангелица Хася, казалось, не понимала наших знаков. Она шла дальше, приближаясь к тому месту, где пасся Шорабор.
Шорабор заметил красный фартук, и глаза его вспыхнули. Мы подумали, что он вот-вот кинется на ангелицу.
Но мы ошиблись. Красный фартук и вправду не понравился Шорабору. Но, к великому нашему удивлению, он сдержался. Решил, наверное, что он все-таки не какой-нибудь там бык, а Шорабор и ему не пристало, как простой скотине, беситься из-за красной тряпки.
Меня поразила его выдержка. Шорабор продолжал щипать траву и даже не взглянул на глупую ангелицу в красном фартуке.
Но чему быть, того не миновать. Ангелица Хася не отличалась особой сообразительностью. Мозгов у нее было еще меньше, чем у Шорабора. Хася подошла ближе, встала в двух шагах от Шорабора и стала смотреть, как он смачно жует. Так она простояла некоторое время с выпученными глазами, дивясь его аппетиту.
Три босоногих пастуха спорили за картами. Один говорил так, другой — эдак, а третий — ни так и ни эдак.
Они были так поглощены своим спором, что не заметили, как беременная ангелица подошла к Шорабору и погладила его по холке.
«Пусть, — думал Шорабор, — пусть гладит, сколько ее душе угодно. Если бы она еще сняла красный фартук, было бы совсем хорошо».
Но, как говорит мама Писунчика, ангелица Хана-Двойра, бойся быка спереди, коня сзади, а дурака со всех сторон. Беременная ангелица не понимала, что выдержке Шорабора есть предел. Она гладила его, гладила и вдруг наклонилась к нему и шепнула прямо в ухо:
— Мессия идет!
Шорабор вздрогнул всей своей грузной тушей. Мессия идет! Это значит, что его, Шорабора, вот-вот зарежут, тушу разделают на кусочки, кусочки зажарят и праведники будут макать булку в подливку, жрать его мясо да причмокивать:
— Ай, ай, ай… райский вкус!
Шорабор разъярился. Мессия идет! Опасность близка, нужно бежать, спасаться, спасаться от резницкого ножа.
Шорабор (бык все-таки) не знал, что беременная Хася пошутила. До прихода Мессии ему еще пастись и пастись на райском лугу… Он разом пригнул голову, подхватил беременную ангелицу на рога и бросился бежать куда глаза глядят.
Мы с Писунчиком закричали. Мы орали не своим голосом:
— Шорабор удирает, Шорабор удирает!
Три пастуха вскочили, схватили дудочки и бросились в погоню за убегающим быком. Ангелица Хася трепыхалась у него на рогах и так вопила, что всех подняла на ноги. Все спрашивали друг у друга:
— Что случилось, а? Что случилось?
— Шорабор поднял брюхатую Хасю на рога и удрал вместе с ней.
— Надо его догнать!
— Надо его поймать и вернуть!
— Черт с ней, с ангелицей, главное — Шорабор! Что праведникам делать без Шорабора, когда придет Мессия?
Началась настоящая погоня. Все, кто мог летать, и стар и млад, поднялись в воздух.
Но разъяренный Шорабор несся как тысяча чертей. Перед его глазами, наверное, сверкал резницкий нож, которым его зарежут. Он бежал от «великой трапезы», которую Мессия приготовит для праведников из его мяса.
Беременная ангелица трепыхалась у него на рогах. Она махала руками, визжала, теряла сознание, приходила в себя и снова визжала.
Мы гнались за Шорабором. Впереди летели три пастуха, а за ними ангелы всей толпой. Единственными детьми среди летевших были мы, я и мой друг Писунчик.
Некоторые отстали. Они останавливались, сопели, вытирали пот под крыльями и поворачивали домой.
— Да он железный, этот Шорабор.
— Ну он и здоров бегать, быстрее самого быстрого райского зайца.
— Дурная баба его крепко напугала. Разложить бы ее на синагогальном дворе и всыпать розог, чтобы она своим внукам-правнукам заказала такие штучки устраивать.
Так переговаривались ангелы, которые возвращались домой. Шорабор тем временем бежал дальше, а мы гнались за ним.
По дороге он, этот Шорабор, немало всякого натворил. Он бежал через сады и засеянные поля. Он сбил нескольких ангелочков, игравших в салочки.
Старый ангел, который стоял на обочине и играл на шарманке, получил от него такого пинка, что несколько раз перекувырнулся в воздухе и шлепнулся замертво. Еле-еле откачали.
— Смотри, Писунчик, он поворачивает на запад, к границе с православным раем.
— Вижу, Шмуэл-Аба, вижу. Придумал бы ты что-нибудь повеселее.
Стемнело. Погоня за Шорабором стала еще отчаяннее. Его нужно было изловить до ночи.
Это мы так думали. Но Шорабор думал иначе. Он решил не сдаваться, пусть весь рай на уши встанет.
Ночная тьма легла на поля и дороги. Луна, как назло, не показывалась, не было видно ни одной звезды.
Темно, хоть глаз выколи. Только слышно быстрое хлопанье крыльев и грозное пыхтение Шорабора.
— Откуда у него столько сил? — просопел один ангел. Если я не ошибся, это был Гилел-стражник.
— Откуда, спрашиваешь? — рассмеялся кто-то. — Да его с сотворения мира пасут, и ты хочешь, чтобы у него сил не было?
Шорабор вихрем несся по райским полям. Фартук ангелицы, которую он нес на рогах, развевался как флаг.
— Шмуэл-Аба, видишь там зеленые огоньки? Это граница с православным раем. Только бы ему не вздумалось ее перебежать. Вот беда будет.
— Он, наверное, испугается и остановится, — попробовал я успокоить моего друга, но сам не поверил своим словам.
Поди надейся на взбесившегося быка, подумал я. Что для такой скотины граница? Что он знает о разнице между еврейским раем и православным?
Огоньки на границе становились все ближе и ближе. Мы уже видели православную церковь по ту сторону границы. Шорабор с диким упорством несся к пограничной заставе.
У беременной ангелицы, трепыхавшейся на его рогах, уже не было сил кричать. Она совсем охрипла, до нас доносились лишь ее стоны.
Три пастуха, сторожившие Шорабора, были бледнее мела. Что им делать, если Шорабор, не дай Бог, перемахнет через границу? Похоже, так оно и будет. Колокола православной церкви зазвонили: бим-бам, бим-бам.
Шорабор мчал и прыгал так, что с него летела пена. Граница была совсем близко. Уже виднелась православная пограничная стража: ангелы с голубыми глазами и русыми волосами.
Шорабор с беременной ангелицей на рогах перемахнул через границу. Несколько православных ангелов попытались преградить ему дорогу, но он перепрыгнул через них и помчался дальше.
Наши, то есть еврейские, ангелы остановились у границы, дальше преследовать Шорабора они не могли. То есть мочь-то они могли, да православные ангелы не позволили бы.
