Шорабор с беременной ангелицей на рогах перемахнул через границу. Несколько православных ангелов попытались преградить ему дорогу, но он перепрыгнул через них и помчался дальше.
Наши, то есть еврейские, ангелы остановились у границы, дальше преследовать Шорабора они не могли. То есть мочь-то они могли, да православные ангелы не позволили бы.
Мы все опустились на землю, опечаленные и пристыженные. Мы не знали, что делать. Стояли и смотрели в поля, где исчез Шорабор.
— Может, они его поймали? — заметил один ангел.
— А если и да, — ответил ему другой, — нам-то что с того?
— Могут его, не дай Бог, забить без резника[68], — бросил третий.
— Жирный он, наш Шорабор, не сглазить бы, слопают они его на праздник.
— Наши праведники останутся с носом. Всю жизнь точить зубы, а теперь на тебе — нету Шорабора.
— Типун тебе на язык, — разозлился ангел Гензл, — что значит: нету Шорабора? Он есть, да еще как есть. Только он там, в православном раю, и нужно его оттуда вызволить.
Гензл стал поглаживать свою жидкую бородку, видать, прикидывал в уме, как бы освободить Шорабора.
— Что же делать, реб Гензл? — спросил низкорослый ангел с густой бородой. — Посоветуйте, реб Гензл.
Ангел Гензл ничего ему не ответил. Он подошел к православным пограничникам и заговорил с ними наполовину по-ихнему, наполовину по-еврейски, а остальное — руками:
— Наши Шорабор, — сказал Гензл, — совершил побег до ваш рай.
— Чаво? — переспросил его Василь-ангел[69], командир православной пограничной стражи.
— Наши Шорабор до ваш рай, — повторил Гензл и вдобавок показал руками как кто-то убегает.
Православные стражники рассмеялись. Василь-ангел подкрутил усы и сказал:
— Пшел вон, жид пархатый!
Ангел Гензл задрожал. Мы стояли вокруг него растерянные, с опущенными крыльями.
С полей православного рая донеслось «Ура!» и раскаты смеха. Не иначе, православные ангелы умудрились задержать Шорабора.
Мы, на другой стороне границы, прислушивались к вражьему ликованию. Сердца у нас колотились как сумасшедшие.
Ангел Гилел-стражник тяжело вздохнул. Его вздох разнесся на семь миль вокруг.
Три босоногих пастуха стояли как прихлопнутые. Что они скажут, когда их притянут к ответу?
«И так-то вы Шорабора сторожили, ублюдки?..» А праведники наплюют им в рожу и правы будут. В картишки им перекинуться приспичило… Пока они перекидывались, беда тут как тут.
Радостные вопли в православных полях усилились. Наверное, ведут Шорабора с триумфом в свой хлев, подумали мы. Они поставят кошерное, набожное животное у корыта рядом со своими свиньями. Ой горе, до чего мы дожили!
Ангел Гензл заговорил:
— Все может случиться: они могут прирезать Шорабора без резника. Что скажут святые праведники? Хороша же будет трапеза без Шорабора, когда придет Мессия. Беда, ангелы. Что делать? Посоветуйте.
— Легко сказать «посоветуйте»…
Ночь была темная, хоть глаз выколи. Ангелы стояли, опустив крылья, вдоль границы и понятия не имели, что делать.
— Знаете что? — отозвался один из босоногих пастухов. — Давайте разведем костер, погреемся немного, а заодно и подумаем, как ответ держать перед всем раем.
Предложение развести костер всем понравилось. Было уже далеко за полночь, и мы продрогли.
Три пастуха набрали щепок и развели костер. Мы сели вокруг костра. Каждый из нас приложил палец ко лбу и задумался, что бы такое посоветовать.
— Что скажешь, Писунчик?
— Что сказать, Шмуэл-Аба? Дела хуже некуда.
— У них теперь Шорабор, а у нас — фига, Писунчик.
— Придется обойтись без Шорабора, Шмуэл-Аба. Когда придет Мессия, будем есть Левиафана. У него мясо вкуснее.
Услышав наш разговор, ангел Гензл вспыхнул. Выйдя из себя, он разразился настоящей речью. Он все время сглатывал слюну и говорил так:
— Вот здорово, эти щенки уже готовы оставить Шорабора в православном раю. Что значит «обойтись без Шорабора»? Тысячи лет мы его пасли, чтобы они его там на праздник слопали? Мало им своих свиней, так им еще Шорабора подавай? Все перевернем, устроим конец света, слышите, что вам говорят? Конец света устроим, а Шорабора вернем!
Я и мой друг Писунчик испугались. Мы забормотали в ответ:
— Не сердитесь, реб Гензл! Мы ничего плохого не имели в виду, Боже упаси. Мы хотели… Мы говорили… Понимаете, реб Гензл?
Но когда ангел Гензл разойдется, его трудно унять. Он стоял у костра, размахивал руками и говорил, проповедовал, в общем, молол, как мельница. Никто не понимал ни слова.
Вдруг ангел Гензл взмахнул крыльями, задул костерок и закричал не своим голосом:
— Вставайте, ангелы! Что расселись тут как бабы? Будите всех! Бейте тревогу! Горе мне, что я до этого дожил!
Мы вскочили, расправили крылья и полетели. Впереди летел ангел Гензл. Он устрашающе хлопал крыльями и кричал:
— Фиг мы им отдадим Шорабора! Шорабор наш, и мы его вернем по-хорошему или по-плохому…
X.
Переполох из-за бегства Шорабора
Известие о побеге Шорабора всполошило весь рай. Одна птица рассказала об этом другой, один ветер — другому. Утром, когда мы вернулись домой, на улицах мы встретили праведников, собиравшихся в кружки. Они были взволнованы, рассержены, размахивали руками, и ни один из них не хотел верить в то, что несчастье случилось на самом деле.
— Так Шорабор удрал? — спрашивал цадик из Апты[70] у цадика из Люблина[71]. — Быть не может, неслыханно!
Седая борода цадика из Люблина задрожала, он был явно не в себе.
— Птицы поют об этом на всех крышах, а он тут со своим «быть не может».
— Может, это только сон, — не сдавался цадик из Апты, — и все это расстройство — попусту?
Цадик из Люблина махнул рукой:
— Сон? Сон, говорите? Хотел бы я, чтобы это был сон.
— Его наверняка вернут, — старался подбодрить себя цадик из Апты. — Зачем Шорабор православным праведникам, у них там полно свиней, свинина дешевле.
Цадик из Люблина взял у цадика из Апты щепотку табаку, понюхал и громко чихнул,
— Вот видите, я прав, — сказал цадик из Апты, сам себе не веря.
Я толкнул своего друга Писунчика:
— Куда делись три пастуха, которые стерегли Шорабора? Всю дорогу были с нами. Куда они пропали?
— И ты еще спрашиваешь, Шмуэл-Аба. Не понимаешь, что ли, что пастухи боятся? Праведники на них злы за то, что они не устерегли Шорабора. Пастухи, наверное, прячутся где-нибудь на чердаке.
Мы увидели кружок праведников. В центре кружка стоял цадик из Садагуры, борода у него была растрепана. Черные глаза блестели. Он рвал и метал:
— Где эти бездельники — пастухи? Наградить их по заслугам, стереть их в порошок. Крылья переломать этим ублюдкам. Выгнать их вон из рая, выгнать их с чадами и домочадцами.
Другие праведники кивали головами. Они были согласны с гневной речью цадика из Садагуры.
Мы увидели цадика из Городенки[72], бегущего во весь дух. Его халат был распахнут. Одну туфлю он потерял по дороге. Он подбежал к кружку, едва дыша:
— Какая беда, какое несчастье! Что мне делать с золотым ножом и золотой вилкой, которые я приготовил для великой трапезы?.. Какая беда…
Цадик из Городенки был маленького роста и с большой бородой. Можно было без преувеличения сказать, что борода у него была до колен. Мой друг Писунчик не смог сдержаться и рассмеялся.
— Не смейся, Писунчик, — сказал я ему, — это грех.
— Отчего мне не посмеяться, — ответил Писунчик, — ты только посмотри на этого праведничка: одна нога в туфле, другая — босая. Неплохой у него аппетит, не сглазить бы.
На наше счастье, праведники были так увлечены своими разговорами, что не услышали насмешек моего друга Писунчика.
— Что делать? Что делать? Что будем делать? — заламывал руки цадик из Садагуры. — Что это будет за великая трапеза без Шорабора!
— Нужно кричать караул, нужно достучаться до каждого, — горячился цадик из Городенки. — Это же неслыханное дело.
— Дело нечисто, — рассуждал цадик из Люблина. — Откуда у скотины взялось столько разумения, чтобы сбежать?
— Верно, верно, — вскрикивал цадик из Городенки, — дело нечисто. Сатана, да сотрется имя его, пробрался в рай.
— Нужно проверить мезузы[73], — сказал цадик из Залещиков[74], который стоял в центре кружка, — может, мезуза была испорчена, из-за этого-то несчастье и случилась.
— Пошли, — шепнул мне на ухо Писунчик, — пошли, что нам эти галицийцы, пусть спорят на здоровье об испорченных мезузах, а мы тем временем полетим дальше.
— Куда, Писунчик?
— Думаю, нам стоит слетать к святым праотцам, послушать, что они говорят о побеге Шорабора.
