имя и, обернувшись, увидел что-то извилистое, в ниспадающих одеждах.
— Мисс? — спросил он.
Он знал, что это — невеста профессора Мориарти, но двадцать лет службы отдрессировали его, и никто бы не подметил, что он чувствует себя как нервный герой Джерри Вейла, которого одноглазый китаец заманил на пустующую мельницу.
— Передайте эту записку сэру Грегори Парслоу, — сказала Глория. — Вы можете послать кого-нибудь с утра?
Нехорошо, подумал Бидж, нехорошо; донесения, видимо — шифр. Но ответил с обычной учтивостью:
— Отнесем сегодня, мисс. Свинарь сэра Грегори — в моей комнате. Я вручу ему ваше послание.
— Спасибо, Бидж.
— Не за что, мисс. Вскоре он уедет на велосипеде.
Если сможет, подумал Бидж, и величаво удалился. Шел он в погреб, за бутылкой бургундского. Мистер Галахад приказал угождать свинарю, а он захотел именно этого вина. Как-то его упоминал дворецкий сэра Грегори, Бинстед, и он давно мечтал попробовать.
4
Визит к Императрице, если идете вы с лордом Эмсвортом, бывает обычно долгим, и Моди вернулась минут через сорок.
Минуты эти девятый граф использовал умно и умело. Играя на женской чувствительности, он рассказал спутнице о том, как страдает перед завтрашней речью, и вырвал у нее обещание поехать с ним. Он объяснил ей, что гораздо легче, если есть на кого опереться. Выехать, сообщил он, придется рано, ибо свиноводы соберутся не ближе чем в Уолверхемптоне, и Моди заверила, что любит рано вставать, а увидеть Уолверхемптон давно мечтает. Словом, когда они вернулись на террасу, отношения у них были практически такие, как у Тристана с Изольдой.
Террасу они застали пустой, Пенни уехала с Галли. Разбито сердце, не разбито, а свинью красть интересно. Кроме крылатых созданий, кишащих во тьме над террасами английских поместий, не было ничего, разве что бумажка, похожая на фотографию. Лорд Эмсворт поднял ее и увидел, что это фотография и есть.
— Ой, господи! — сказал он.
— А, что? — отозвалась Моди.
— Фотография моего соседа, сэра Грегори. Кто-то уронил из окна. Не пойму, кому нужна его фотография!
Моди взяла ее и молча на нее посмотрела. Впервые за много лет она увидела знакомые черты и, подобно Глории Солт, стала вулканом.
Единственная связная мысль подсказывала ей: три мили туда, три мили сюда — не так уж много. Надо пойти в Матчингем как можно раньше и сказать Табби все, что о нем думаешь.
5
Бидж сомневался зря: Джордж Сирил Бурбон даже и в таком состоянии не свалился с велосипеда. Возможно, он и двигался зигзагами, как ласточка, преследующая муху, но сноровка его не подвела, в седле он усидел. В свое время он подъехал к двери Матчингем-холла, распевая приятным баритоном «Когда глаза смеются», и прошел в кабинет хозяина, чтобы передать письмо. Было бы разумней вручить его Бинстеду, который бы и отнес его на серебряном подносе, но Джордж Сирил разрезвился и был рад случаю поболтать с хорошим человеком.
Когда он вошел, человек этот читал поваренную книгу. Некоторые полагают, что самая тяжкая скорбь — воспоминание о былом счастье, но сэру Грегори было приятно — в особом, меланхолическом духе — читать рецепты разных блюд. «Берете дюжину яиц, побольше печеночного жира…» Сейчас он дошел до главы о шоколадных кремах и как раз читал о том, как берут две ложки масла и три унции специального состава, именуемого «Тихий закат», когда ощутил, что стало душновато, поднял глаза и увидел гостя.
— Какие черти вас принесли? — осведомился он, и Джордж Сирил Бурбон, нежно улыбаясь, ответил, что привез письмо, едва не назвав — но все же не назвав — сэра Грегори другом.
— Вы что-то пили! — сказал хозяин, хороший диагност.
Джордж Сирил удивился.
— Я, сэр? Пил, сэр? Нет, сэр, где же я возьму?
— Вы пьяны в стельку.
Свинарь опустился в кресло и отер слезу.
— Сэр, — проговорил он, — будете умирать, пожалеете, что так сказали. Я что, я ничего, только обидно…
— Не нойте. Какое письмо? Откуда?
— Вот уж не знаю, сэр. Бланд дал, из Биджинга. Нет, Блидж, из Бландинга, — поправился дотошный Бурбон, — этот, Биджинг…
— А что вы делали в Бландингском замке?
Джордж Сирил, хоть и пьяный, ответить сумел:
— Родные места, сэр. Тосковал. Может, читали такие стихи: «Ах, дороги сердцу родные места, где жил я ребенком…», ик? В воскресной школе учили, там еще про дубовые балки.
Что-то было в тоне, каким сэр Грегори отозвался о воскресных школах и дубовых балках, и нежный свинарь обиделся. Он горестно замолчал, сэр Грегори взял письмо. Открыв же его, испустил пронзительный вопль.
— Плохие новости? — сочувственно спросил Джордж Сирил, вставая и небрежно опираясь на ручку хозяйского кресла.
Сэр Грегори кинулся к телефону и набрал номер замка.
— Бидж?.. Это сэр Грегори Парслоу… Черт с ним, с вечером… Попросите мисс Солт… А?.. Ну и что? А вы ее вытащите. Скажите, я насчет письма…
— Давайте-ка я погляжу, — предложил Джордж Сирил. Вырвав письмо, он не без труда (что-то с глазами) его прочитал, приговаривая: «Ну и ну» или «Вот это да», в то время как хозяин бился у телефона.
— Да сказано вам… А, черт! — заорал сэр Грегори и бросил трубку.
Джордж Сирил Бурбон положил письмо.
— Ну, вот что, — сказал он. — Отшили вас. Чем уж вы ее довели, не знаю, только — все. Точка. Свадьбе не бывать, так-то, друг.
Звериный вопль был ему ответом.
— Какого черта вы читаете мои письма? Убирайтесь! Совсем, совсем, из дома!
Джордж Сирил поднял брови.
— Эт вы как, выгоняете меня?
— Да, да, да! Чтоб духу вашего не было!
В такие минуты и проявляют себя свинари. Ничто не сравнится с достоинством, с которым Джордж Сирил произнес:
— Ладно. Дело ваше.
Он чуть не сказал «мне что», но передумал.
— Выставка эта на носу. Губите свинью, чего там. Куда ей без меня!
И Джордж Сирил двинулся к выходу.
Теперь, когда перемена вкусов лишила нас мелодрамы, нечасто увидишь ошеломленного баронета. Но всякий, кто заглянул бы в окно, его бы увидел. В мелодраме такой баронет крутит усы. За неимением усов сэр Грегори этого не делал, но во всем остальном был точно таким, как положено.
Он понимал, что свинарь прав. Свиньи чувствительны. Забери от них привычного стража, дай им чужого, и они перестанут есть. Трудно поверить, что разумная свинья отыщет прелесть в Джордже Сириле, но это так; и сэр Грегори отнял платок от носа, словно взмахнул белым флагом.
— Завтра поговорим, — сказал он. — Идите, проспитесь.
И Джордж Сирил Бурбон зигзагом пошел к двери. То ли в нем взыграло что-то цыганское, маня на простор,
