то ли ему захотелось освежить голову, совсем уж пылавшую, но, все тем же зигзагом выйдя из дома, он направился к стойлу Королевы. После неприятного разговора хорошо побеседовать со свиньей.
Привалившись к перилам, он закурлыкал. Обычно на первый же звук свинья выскакивала и неслась к нему, уповая на общение душ и пир разума. Но сейчас никто не вышел. Он закурлыкал снова. Тишина. Немного обиженный невниманием, он перелез через перила, хотя и не без труда, и заглянул в домик. И тут же издал вопль, который, если положить его на слова, звучал бы так: «Ушла! Без слова, без взгляда — ушла!»
Ничто не отрезвляет лучше, чем внезапное потрясение. Только что Джордж Сирил Бурбон пел и веселился, налитый бургундским, увенчанный виноградом. Мгновение — и все стало так, словно он пил лимонад, безуспешно предлагаемый ему в «Гусе и Гусыне», или молоко, которым его оскорбили в «Гербе Эмсвортов».
Он не мог бы сказать, сколько простоял перед пустым свинарником. Жизнь постепенно вернулась к нему, и — бледный, поникший — он побрел к другому дворецкому. Иногда человеку нужен истинный друг, а здесь, в Матчингеме, им был Герберт Бинстед.
6
Когда человек ходит по селению, предлагая пять против одного, а потом, заключив немало сделок, узнает, что самый предмет их исчез не хуже Чеширского кота, ему простительно выказать чувства. Бинстед, читавший газету, разорвал ее пополам и подскочил в кресле, словно сиденье пронзили раскаленным вертелом.
— Сперли?
— Ыр! — отвечал Джордж Сирил и прибавил, уснащая речь прискорбными определениями, что сделал это достопочтенный Галахад Трипвуд. Кроме того, обратившись к хирургии, он сообщил, что хотел бы сотворить с изобретательным аристократом.
Облегчив душу, он помолчал, глядя на Бинстеда не то что с доверием, но с какой-то надеждой. Дворецкий был из тех лисьих, хитрых людей, которые что-нибудь да придумают.
И он не обманулся. Рано или поздно сообщник его произнес:
— Вот что. Ты знаешь, где хрюшка этого вашего графа?
Джордж Сирил резонно ответил, что Императрица — в Бландингском замке, а Бинстед пощелкал языком.
— А где она там?
— За огородом.
— Она тебя знает?
— Еще как! Я за ней столько ходил.
— Значит, она с тобой пойдет?
— У-ух! — воскликнул Джордж Сирил, потрясенный блеском идеи.
— Пойдет, а?
— Как овца, — ответил Джордж Сирил. — И не хрюкнет.
— Тогда поехали, — сказал решительный Бинстед. — Машину берем в гараже. Хрюшу грузим в багажник.
Джордж Сирил глубоко вздохнул. Главное он понял — сэр Грегори, придя с утренней инспекцией, увидит в свинарнике свинью.
1
Следующее утро предвещало ясный день — небо голубое, птицы щебечут, природа ликует. Природа, но не лорд Эмсворт. Мало того что ему надлежало надеть цилиндр и встать на заре, он еще и простудился и за столом перемежал чиханьем недостойные жалобы, смущавшие сотрапезников. Даже мысль о Моди не могла разогнать его тоску.
Кое-как несчастного графа выпроводили, хотя леди Констанс пришлось собрать все силы своей сильной личности, чтобы удержать его от прощания с Императрицей, и Галахад отдыхал на террасе, куря сигару, когда увидел лорда Воспера. Судя по всему, тот хотел с ним поговорить.
Это было странно, они почти не общались, слишком уж были разные. Орло Воспер, серьезный молодой человек не без политического честолюбия, в свободное от тенниса время читал газеты поприличней, изучал социальные условия и считал Галли легкомысленным; Галли же считал его глуповатым — как, впрочем, почти всю мужскую часть этого поколения — и ни за что не принял бы в клуб «Пеликан».
Он трижды подумал бы, представить ли его Роже Биффену или Пробке Бэшему, но считал человеком, а люди, все до единого, были для него потенциальной публикой. Вполне возможно, подумал он, что этот Воспер еще не слышал о герцоге, акробатке и шампанском, — и приветливо помахал сигарой.
— Какая погода! — заметил он. — Будет очень жарко. Ну, Кларенса мы проводили.
— Это хорошо.
— Но нелегко. Труднее, чем спустить на воду броненосец. Иногда мне кажется, что стоит разбивать бутылку шампанского над его головой. Кстати, вы слышали историю про герцога, акробатку и шампанское?
— Нет, — сказал лорд Воспер. — Не одолжите ли мне нашатыря?
— Нашатыря?
— Да.
— Простите, не захватил, — ответил Галли. — А на что он вам?
— Кажется, его дают, когда женщине плохо.
— Плохо?
— Да.
— Это кому?
— Девице в брюках. Ну, при свинье.
— Монике?
— Ее так зовут?
— Моника Симмонс, краса женских колледжей. Ей плохо?
— Да.
— Почему?
Лорд Воспер явно обрадовался этому вопросу.
— Сам не знаю, — сказал он. — И она не говорит. Прохожу мимо свинарника, а эта девица кричит, хохочет, ломает руки. Я ее прямо спросил: «Что-то случилось?»
— Прямее некуда! И как, случилось?
— Видимо, да. Сперва она отвечала как-то странно, скорее булькала и взывала к Богу, но потом стало понятней. Видимо, она горюет по свинье лорда Эмсворта.
Галли уже собрался как-нибудь пошутить, он любил освежиться с утра шуткой, но страшные слова положили этому конец. Чувствуя себя так, словно его стукнули по голове, он забормотал, и лорд Воспер подумал, что такое волнение благородно.
— Сами понимаете, — сказал он, — нужен нашатырь.
Галли тихо, с трудом проговорил:
— Вы хотите сказать, что Императрицы нет? Она исчезла?
— Именно. Исчезла, как дым. Во всяком случае, так думает эта Моника. По ее словам, домик пустой, на постели никто не спал. То есть у свиньи на постели, не у Моники. Она-то спала. Я хочу сказать…
Он и дальше приспосабливал бы рассказ к самому несовершенному разуму, но это уже был монолог. Галли ушел, побежал куда-то.
«Странно, — подумал лорд Воспер. — Я бы сказал, необычно».
После чего пошел к леди Констанс, просить нашатыря.
2
А в Матчингем-холле, в своем кабинете, сэр Грегори решал кроссворд, тщетно отыскивая слово из трех букв, первая буква «э», большая австралийская птица. Кроссворды он любил, но что-нибудь посложнее, чем солнечный бог Ра, плохо ему давалось.
Те, кто помнит его вчерашнее горе, удивятся столь легкомысленному занятию. Отвергнутый жених вспоминает австралийскую птицу? Невозможно! Но британские баронеты — не слабее британских свинарей. Беды ведут их ввысь; они видят, что у каждой тучи, как говорится, есть серебряная кайма. Мы оставили сломленного человека. И что же? Вот он — как новенький.
Особую роль сыграло здесь то, что с помолвкой отпадала и диета. Теперь он сам себе хозяин, властелин своей судьбы: хочет толстеть — пожалуйста, никто ничего не скажет. Долго мечтал он о пиве, не меньше, чем Бурбон, а сейчас перед ним стояла кружка, и он с особой, веселой удалью подносил ее к губам.
