— Наши уши слышат всё одинаково, — сказал, улыбаясь, Эмилио.
Он уже сказал всё, что хотел, и не чувствовал никакой необходимости говорить что-то ещё. Однако всё же прервал долгое молчание:
— Кто знает? Возможно, наша встреча принесёт нам удачу!
Эмилио был откровенен. Он чувствовал необходимость усомниться в собственном счастье взволнованным голосом.
— Кто знает? — отозвалась она, пытаясь придать своему голосу то же волнение, которое она услышала в его голосе.
Эмилио вновь улыбнулся, но улыбкой, которую скорее желал бы скрыть. Сказав то, что он сказал в самом начале, как могло принести удачу Анджолине знакомство с ним?
А потом они расстались. Она не захотела, чтобы он провожал её до города, и он лишь некоторое время сопровождал Анджолину взглядом, не зная, как оторвать от неё глаза. О, какая изящная фигура! Она спокойно шла по грязной булыжной мостовой грациозно и уверенно, как кошка.
Получилось так, что Эмилио на следующий же день после знакомства с Анджолиной узнал о ней гораздо больше, чем она ему рассказала.
Он случайно встретился с ней в полдень на улице Корсо. Благодаря неожиданной удаче Эмилио загадочно поприветствовал Анджолину и она ответила лёгким кивком головы, который сопровождался полным тайного смысла взглядом.
Некий Сорниани, человечек худой и жёлтый, большой бабник, как можно было понять из его рассказов о себе, и определённо также тщеславный и болтливый, что шло во вред доброму имени других, да и его собственному, повис на руке Эмилио и спросил, каким образом он познакомился с Анджолиной. Эмилио и Сорниани были друзьями с детства, но не говорили друг с другом уже несколько лет, и тут для Сорниани представился удобный случай возобновить отношения в связи с появлением красивой девушки, что давало тему для разговора.
— Я встретил её в доме знакомых, — ответил Эмилио.
— И чем она занимается сейчас? — спросил Сорниани, давая понять, что знаком с прошлым Анджолины и негодует, что не знает, что с ней теперь.
— Я даже не знаю на самом деле, — сказал Эмилио и добавил с напускным безразличием, — она показалась мне девушкой что надо.
— Полегче! — отреагировал Сорниани решительно, как будто хотел доказать обратное, и только после короткой паузы изменил тон. — Я об этом ничего не знаю, но когда я её знал, все считали её честной, хотя однажды она оказалась в положении довольно двусмысленном.
И без того, чтобы Эмилио попросил поведать ему, что он знал, Сорниани рассказал, что эта бедняжка в прошлом поймала за хвост большую удачу, которая затем переросла в немалое несчастье по её или по чьей-то ещё вине. В ранней молодости она сильно влюбилась в некоего Мериги, красивейшего мужчину (Сорниани признал это, хотя это и было ему неприятно), и он был коммерсантом. Мериги имел в отношении Анджолины самые честные намерения и забрал её из её семьи, которая ему не очень-то нравилась.
Они вместе были вынуждены уйти в дом матери Мериги.
— В дом его собственной матери! — воскликнул Сорниани. — Каков глупец (он старался показать, как глуп мужчина и непорядочна женщина). Нельзя наслаждаться жизнью с девушкой вне дома, а в собственном доме они всегда были на глазах матери. Потом, через несколько месяцев Анджолина вернулась в свой дом, который уже не покидала, а Мериги с матерью уехали из города, и, говорят, он просто разорился на неудачных спекуляциях. Другие же утверждают, что дело кончилось несколько иначе. Будто бы мать Мериги узнала о тайной позорной интрижке Анджолины и выгнала её из дома.
Дальнейшие рассуждения на эту тему уже не требовались.
Но было слишком очевидно, что Сорниани злорадствовал, приводя свои излишние аргументы, и Брентани не считал нужным принимать во внимание из его рассказа ничего, что не заслуживало полного доверия, и учитывал только явные факты. Эмилио видел раньше Мериги и помнил его высокую фигуру атлета, настоящего мужчину для Анджолины. Он также помнил, как о нём говорили и почти осуждали за то, что в делах он был идеалистом: человек слишком смелый и уверенный, что может завоевать весь мир своей активностью. В конце концов, от людей, которые работали с ним, Брентани узнал, что эта смелость дорого стоила Мериги — ему пришлось ликвидировать своё предприятие, находящееся в бедственном положении.
Таким образом, Сорниани только сотрясал воздух, потому что Эмилио теперь считал, что точно знает произошедшее. Разорённому и разочарованному Мериги не хватило духу создать новую семью, и так Анджолина, которая должна была стать женщиной городской, богатой, солидной, оказалась, в конечном итоге, в руках Эмилио, игрушка. Он почувствовал к ней глубокую жалость.
Сорниани сам помог Эмилио своими заявлениями о любви Мериги. Он видел несколько раз по воскресеньям на пороге церкви Святого Старца Антонио, как Мериги долго ждал Анджолину, которая, преклонив колени, молилась у алтаря, глядя сосредоточенно на её белокурую голову, светящуюся даже в полумраке.
— Пара голубков, — сказал тронутый Брентани, которому было легко представить всю нежность, с которой Мериги был прикован к порогу этой церкви.
— Дурак, — заключил Сорниани.
Важность всего этого дела возросла в глазах Эмилио после рассказов Сорниани. Ожидание четверга, когда он должен будет увидеться с Анджолиной, становилось лихорадочным, и нетерпение сделало Эмилио болтливым.
Его самый близкий друг — некий Балли, скульптор, узнал о встрече сразу же на следующий день после неё.
— Почему бы и мне не поразвлечься, когда я могу сделать это почти даром? — спросил Эмилио.
Балли слушал это с видом, который очевидно свидетельствовал, что он считает случившееся чем-то невероятным. Будучи другом Брентани более десяти лет, он в первый раз видел его разгорячённым из-за женщины. Балли сразу же встревожился, распознав в этом опасность, которая угрожала Брентани. Тот запротестовал:
— Я в опасности? В мои годы и с моим опытом?
Брентани часто говорил о своей опытности. То, что он подразумевал под этим, было высосано из книг и представляло собой большую подозрительность и громадное презрение к тому, что в этих книгах было сходным с его натурой.
Балли, напротив, провёл свои полные сорок лет лучше, и его опыт позволял ему судить об опытности друга. Балли был менее образован, но обладал отеческой властью над Эмилио, который допускал и желал этого и который, к стыду за свою малорадостную судьбу без риска и за свою жизнь, в которой не было ничего неожиданного, нуждался в опоре для чувства уверенности.
Стефано Балли — человек высокий и сильный, с молодыми голубыми глазами, проседью в каштановых волосах и лицом, смуглость которого его ни сколько не старила. Он тщательно следил за бородой, и вся его фигура являлась правильной и немного жёсткой. Иногда, когда Балли посещало любопытство или сочувствие, лицо его оживлялось, но становилось жесточайшим в борьбе или в споре, даже пустячном.
Успех Балли также не сопутствовал. Некоторые члены жюри, отвергая его наброски, хвалили в них ту или иную часть, но ни одна из его работ не нашла себе места на какой-нибудь площади Италии. Он, однако, никогда не испытывал подавленности от неудач и довольствовался одобрением некоторых мастеров, полагавших, что только оригинальность мешает широкому успеху работ Балли и одобрению их массами. И он продолжал вести свою жизнь, следуя какому-то идеалу спонтанности, намеренной грубости и простоты или, как он говорил, ясности идеи, в которой должно было выразиться его собственное художественное «я», отличное от всего того, что являлось чужой формой и идеей.
Балли не считал, что результат его работы мог унизить его, но эти доводы не спасали его от огорчения, так как он не испытывал большого личного успеха, не получал удовлетворения, и это он скрывал, даже отрицал. Однако эти доводы немало помогали его красивой, стройной фигуре держаться всегда прямо.
Любовь женщин являлась для него чем-то большим, чем просто средством удовлетворения своего тщеславия, и, к его стыду, будучи амбициозным прежде всего, он никогда не знал, что такое любить. Для Балли любовь была очень сходной с чувством успеха, и для любви представителя искусства, каким он являлся, женщины должны были любить и его ремесло, в котором так мало женственного.
Таким образом, будучи глубоко убеждённым в собственной гениальности и чувствуя себя обожаемым и любимым, Балли сохранял со всей естественностью своё поведение человека высшего порядка. В искусстве он имел суждения резкие и дерзкие, а в обществе предпочитал неосмотрительную манеру держаться, и мало кто любил его, а он знался только с теми, кому умел импонировать.
Примерно десять лет назад Балли встретился с Эмилио Брентани, тогда юношей, эгоистом, как и он сам, но менее удачливым. И Балли был рад дружбе с ним. Сначала он предпочёл эту дружбу только потому, что чувствовал восхищение Эмилио, но гораздо позже привычка сделала его для Стефано ценным и необходимым. И их отношения наложили определённый отпечаток на Балли, со временем они стали близкими друзьями, намного ближе, чем Эмилио из своей осторожности хотел бы. Брентани оказался одним из тех, кто сблизился с Балли как со скульптором, связи которого были немногочисленны. И их интеллектуальные взаимоотношения стали едиными как представителей искусства, и в них они совершенно солидарны, так как в этом искусстве для них существует одна Идея, выбранная Балли, а именно восстановление простоты и наивности, которые так называемые классики у них украли.
