Она громко вскрикнула въ неудержимомъ восторгѣ, послѣ чего, подбѣжавъ къ Калебу, зажала ему руками глаза, когда молодой человѣкъ ворвался въ комнату и, подбросивъ кверху свою шапку, кинулся къ нимъ.
— Все кончено? — воскликнула Дотъ.
— Да!
— И благополучно?
— Да!
— Припоминаете ли вы этотъ голосъ, дорогой Калебъ? Слыхали ли вы раньше другой, похожій на него? — спрашивала миссисъ Пирибингль.
— Еслибъ мой мальчикъ въ благодатной Южной Америкѣ былъ живъ… — произнесъ Калебъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.
— Онъ живъ! — закричала Дотъ, отнявъ руки отъ его глазъ и хлопая въ ладоши;- взгляните на него! Вотъ онъ передъ вами, здравъ и невредимъ! Вашъ родной, милый сынъ! Твой родной, милый, живой и любящій братъ, Берта!
Честь и слава маленькому существу за ея восторгъ! Честь и слава ея слезамъ и смѣху, въ то время, какъ отецъ, сынъ и дочь обнимались между собою! Честь и слава той сердечности, съ какою Дотъ встрѣтила на полдорогѣ загорѣлаго моряка съ его длинными темными волосами и не отвернулась въ сторону, когда онъ вздумалъ поцѣловать ея алыя губки, и позволила ему прижать себя къ его взволнованной груди.
Честь и слава также кукушкѣ, которая выскочила изъ подъемной дверки мавританскаго дворца, точно воръ, и прокуковала двѣнадцать разъ передъ собравшейся компаніей, словно охмелѣвъ отъ радости.
Вошедшій фургонщикъ отшатнулся назадъ. И не мудрено: онъ никакъ не ожидалъ найти у себя такое многочисленное общество.
— Посмотрите, Джонъ! — воскликнулъ Калебъ, внѣ себя отъ радости, — посмотрите сюда! Мой родной мальчикъ изъ благодатной Южной Америки! Мой родной сынъ! Тотъ самый, котораго вы снарядили въ дальнюю дорогу на свой счетъ! Тотъ самый, которому вы были всегда такимъ преданнымъ другомъ.
Хозяинъ сдѣлалъ шагъ впередъ, чтобы взять его за руку, но остановился въ нерѣшительности, когда замѣтилъ въ его чертахъ какое-то сходство съ глухимъ человѣкомъ въ фургонѣ.
— Эдуардъ! — промолвилъ онъ, — такъ это былъ ты?
— Разскажи ему, — подхватила Дотъ. — Разскажи ему все, Эдуардъ; не щади меня, потому, что я сама ни за какія блага не стану щадить себя передъ нимъ.
— Да, то былъ я.
— И ты позволилъ себѣ вкрасться переодѣтымъ въ домъ твоего друга? — воскликнулъ фургонщикъ. — Знавалъ я когда-то честнаго малаго — сколько лѣтъ назадъ, Калебъ, услыхали мы о его смерти и думали, что убѣдились въ ней? — тотъ никогда не сдѣлалъ бы такой низости.
— Былъ у меня когда-то великодушный другъ, который скорѣе замѣнялъ мнѣ отца, — сказалъ Эдуардъ;- тотъ никогда не осудилъ бы ни меня и никого другого, не выслушавъ предварительно. Этотъ другъ былъ ты. Я убѣжденъ, что ты меня выслушаешь.
— Хорошо! Это правильно. Я согласенъ выслушать тебя, — отвѣчалъ фургонщикъ, бросая смущенный взглядъ на жену, по-прежнему державшуюся вдалекѣ отъ него.
— Я долженъ признаться, что когда уѣзжалъ отсюда совсѣмъ юношей, — началъ Эдуардъ, — то былъ влюбленъ, и мнѣ отвѣчали взаимностью. Она была очень молоденькая дѣвушка, которая пожалуй (какъ ты можешь мнѣ возразить) не знала хорошенько собственнаго сердца. Но я зналъ свое и любилъ ее страстно.
— Ты! воскликнулъ фургонщикъ. — Ты!
— Да, я, — подтвердилъ морякъ. — И она отвѣчала мнѣ тѣмъ же. Я всегда вѣрилъ въ ея взаимность, а теперь убѣжденъ въ ней.
— Боже! Поддержи меня! — промолвилъ Джонъ. — Это хуже всего.
— Вѣрный своему слову, — продолжалъ Эдуардъ, — я возвращался къ ней, полный надежды, переживъ много испытаній и опасностей; возвращался, чтобъ напомнить невѣстѣ о нашемъ давнишнемъ уговорѣ, и вдругъ, не доѣзжая двадцати миль до родныхъ мѣстъ, узналъ, что она измѣнила мнѣ; что она меня забыла и промѣняла на другого болѣе богатаго. Я не собирался укорять ее; я только хотѣлъ се видѣть и убѣдиться на дѣлѣ, что все это правда. Я надѣялся, что мою невѣсту, пожалуй, принуждали къ ненавистному браку противъ ея собственной воли и желанія. Это было бы слабымъ утѣшеніемъ, но все же нѣсколько облегчило бы меня, подумалъ я, и съ этой мыслью пріѣхалъ сюда. Мнѣ нужно было узнать правду, истинную правду; увидѣть все своими глазами, судить обо всемъ самому, безъ помѣхи съ одной стороны и не насилуя ея чувствъ своимъ внезапнымъ появленіемъ, съ другой. Съ этой цѣлью я переодѣлся и сталъ неузнаваемымъ, какъ тебѣ извѣстно, послѣ чего принялся поджидать тебя на дорогѣ — ты помнишь, гдѣ. Мой видъ не внушилъ тебѣ ни малѣйшаго подозрѣнія; не узнала меня и она, — прибавилъ морякъ, указывая на Дотъ, — пока я не открылся ей потихоньку у очага; и тутъ эта добрая душа съ испуга чуть не выдала меня.
— Но когда она узнала, что Эдуардъ живъ и вернулся домой, — рыдая подхватила Дотъ, говоря теперь за себя, чего ей хотѣлось уже давно, — и когда она узнала о его намѣреніи, то посовѣтовала ему всячески хранить тайну, потому что его старинный другъ Джонъ Пирибингль былъ слишкомъ прямодушенъ по натурѣ и слишкомъ неловокъ для притворства, будучи неповоротливымъ малымъ вообще, — объяснила Дотъ, смѣясь и плача, — чтобъ не проболтаться. Когда же она, — т. е. я, Джонъ, — продолжала сквозь рыданья маленькая женщина, — разсказала ему все: какъ его невѣста повѣрила, что онъ умеръ, и какъ уступила наконецъ настояніямъ своей матери, согласившись вступить въ бракъ, который милая, глупая старушка называла выгоднымъ; и когда она т. е. опять же я, Джонъ — сообщила Эдуарду, что они еще не женаты (хотя свадьба близко) и что съ ея стороны не будетъ жертвой отказаться отъ жениха, потому что она его не любитъ; и когда онъ чуть не сошелъ съ ума отъ радости, слыша это, то она — опять таки я — согласилась быть между ними посредницей, какъ бывала частенько въ прежнее время, Джонъ, и обѣщала вывѣдать всю правду насчетъ чувствъ невѣсты. Она — опять таки я, Джонъ, — была заранѣе увѣрена въ успѣхѣ. И не ошиблась, Джонъ! И они сошлись вмѣстѣ, Джонъ! И поженились, Джонъ, часъ тому назадъ! А вотъ и новобрачная! А Грэффъ и Текльтонъ пускай умираетъ холостякомъ. А я счастливая маленькая женщина, Мэй, да благословитъ тебя Господь!
Дотъ была обворожительная маленькая женщина особенно теперь, въ пылу восторга. Трудно представить себѣ, какими задушевными и восхитительными поздравленіями осыпала она себя и новобрачную.
Въ душѣ честнаго фургонщика бушевала такая буря чувствъ, что онъ словно окаменѣлъ, но потомъ, опомнившись, бросился къ женѣ. Между тѣмъ она остановила его жестомъ руки, отступая по-прежнему назадъ.
— Нѣтъ, Джонъ, нѣтъ! Выслушай все! Не люби меня, Джонъ, пока ты не услышишь каждаго словечка, которое мнѣ надо тебѣ высказать. Съ моей стороны было нехорошо имѣть тайну отъ тебя, Джонъ. Мнѣ очень жаль. Я не видѣла въ этомъ ничего дурного до той минуты, пока пришла и сѣла возлѣ тебя на скамеечку вчера вечеромъ. Но когда я прочла на твоемъ лицѣ, что ты видѣлъ меня гулявшей по галлереѣ съ Эдуардомъ и когда я поняла твои мысли, то почувствовала свою вину передъ тобою. И всетаки, милый Джонъ, какъ ты могъ, какъ ты могъ подумать обо мнѣ такъ дурно!
Какими рыданьями разразилась опять маленькая женщина! Джонъ Пирибингль хотѣлъ схватить ее въ объятія. Однако нѣтъ, она не позволила ему этого.
— Нѣтъ, пожалуйста, Джонъ, не люби меня пока! Подожди еще немного! Я горевала по поводу предстоящей свадьбы, мой дорогой, потому что помнила прежнюю любовь Мэй и Эдуарда, когда они были совсѣмъ молоденькими, и знала, что сердце Мэй было далеко отъ Текльтона. Ты вѣришь этому теперь, не такъ ли, Джонъ?
Джонъ былъ готовъ снова кинуться на зовъ жены, но былъ опять остановленъ ею.
— Нѣтъ, стой тамъ пожалуйста, Джонъ! Если я смѣюсь надъ тобою, что бываетъ иногда, Джонъ, и называю тебя увальнемъ, милымъ старымъ гусемъ или даю тебѣ другія клички въ этомъ родѣ, то потому что ты милъ мнѣ, Джонъ, ужасно милъ; и мнѣ такъ нравятся всѣ твои манеры, и я бы не хотѣла, чтобъ ты измѣнился въ чемъ нибудь хоть чуточку, хотя бы для того, чтобъ сдѣлаться завтра королемъ.
— Ура! — необычайно громко крикнулъ Калебъ. — И я того же мнѣнія.
— А если я, напримѣръ, напоминаю о солидныхъ лѣтахъ, Джонъ, и принимаюсь въ шутку увѣрять, что мы съ тобой смѣшные старички, что намъ не до любви, а мы живемъ себѣ потихоньку, такъ вѣдь я болтаю вздоръ и дурачусь. Вѣдь я и съ ребенкомъ люблю разыгрывать сцены, прикидываясь, будто бы дѣлая все это взаправду.
Дотъ увидала, что мужъ двинулся къ ней, и снова остановила его, но на этотъ разъ, едва успѣвъ уклониться отъ объятій Джона.
— Нѣтъ, не люби меня еще минутку или двѣ, прошу тебя Д;конъ! То, что мнѣ нужнѣе всего тебѣ сказать, я приберегла напослѣдокъ. Мой дорогой, добрый, великодушный Джонъ, когда мы разговаривали съ тобой недавно вечеромъ о сверчкѣ, я была уже готова сказать тебѣ, что раньше не любила тебя такъ сильно, какъ теперь; что когда я впервые пріѣхала сюда въ домъ, я порядкомъ боялась, что совсѣмъ не полюблю тебя такъ крѣпко, какъ надѣялась и какъ молилась о томъ — вѣдь я была такая молоденькая, Джонъ! Но милый Джонъ, съ каждымъ днемъ и часомъ я любила тебя все больше и больше. И еслибъ я могла полюбить тебя сильнѣе теперешняго, то твои благородныя слова, слышанныя мною сегодня утромъ, усилили бы мою любовь. Но я не могу. Всю привязанность, на какую я способна, (а это не мало, Джонъ!) я отдала тебѣ, какъ ты того заслуживалъ, уже давно, давно. И теперь мнѣ болѣе нечего давать. Теперь, мой дорогой муженекъ, прими меня опять въ свое сердце. Это мой любимый пріютъ, Джонъ, и ты никогда, никогда не думай отсылать меня въ другой домъ!
