бутылку и налил сам:
— Давай ещё по одной.
— Мне нельзя… Я пьяная.
— Давай, давай, ещё по одной.
— Дома пить неинтересно. Лучше пойдём завтра куда-нибудь, а?
— Неплохо бы.
— Деньги у меня пока есть… Мы тогда дома ужинали, в городе потратились только на картину. Так что я ещё богатая.
— А куда пойдём?
— Лучше всего в театр Такарадзука. Что там сейчас дают?
— Оперетку, должно быть… Но раз ты такая богатая, может, придумаем что-нибудь получше?
— Что, например?
— Поедем в парк любоваться клёнами.
— В Мино?
— В Мино не стоит, там после наводнения ничего не осталось. Вот, может, в Ариму… Давно там не были. Помнишь?
— А что… Слушай, когда же это было?
— Да уж с год назад. Хотя нет, постой, тогда ведь лягушки квакали.
— Верно, значит, не год, а полтора.
В ту пору, когда началась их тайная близость, как-то раз они однажды поехали в Ариму и полдня развлекались там в домике служителя императорской виллы под шум прохладной горной реки, перемежая пиво любовью. Этот счастливый летний день они и вспомнили теперь.
— Что ж, опять пойдём к тому служителю?
— Сейчас лучше, чем летом. Полюбуемся клёнами, искупаемся в горячих источниках, поужинаем в своё удовольствие…
— Правильно, так и сделаем, решено.
На следующий день Ёсико с самого утра начала собираться в дорогу.
— Слушай, — сказала она мужу, — ты оброс.
— Очень может быть, я у парикмахера уже полмесяца не был.
— Сходи сейчас, только быстро. За полчаса.
— Ну, знаешь!
— Я не поеду с таким нестриженым. Давай живо!
Размахивая полученной от жены бумажкой в одну иену, Сёдзо дошёл до парикмахерской. К счастью, посетителей там не было.
— Побыстрее, пожалуйста, — сказал он хозяину.
— Куда-нибудь собираетесь?
— Еду в Ариму любоваться клёнами.
— Замечательно. И супруга с вами?
— Да, вместе едем. Хотим пораньше выехать, надо быстренько постричься за полчаса.
Через тридцать минут, сопровождаемый доброжелательным напутствием парикмахера, Сёдзо отправился домой. Но не успел он войти в лавку, как замер у порога, услышав во внутренних комнатах возбуждённый голос жены:
— Отчего же вы, маменька, до сих пор это скрывали? — Ёсико почти кричала, видимо, она была вне себя. — Отчего вы мне сразу не сказали, как только это произошло? Может, вы только на словах держите мою сторону, а сами всё время позволяли ему это вытворять?
Мать была явно обескуражена напором невестки и лишь изредка ухитрялась вставить словечко вполголоса, чтобы Сёдзо не услыхал. Но он всё слышал.
— Как это! Как это — может быть, и не ездил! На чужой кухне варит курятину — для кого же это, как не для Лили? И вообще, когда он вернулся с этим фонарём, неужто вы, маменька, не поняли, куда он ездил?
Ёсико не часто разговаривала с матерью таким повышенным тоном, и Сёдзо сразу сообразил, что, пока он стригся, к ним пришли за тем самым старинным фонариком, который он одолжил в магазине «Кокусуйдо». По правде сказать, когда в тот вечер Сёдзо вернулся домой с фонариком на руле велосипеда, он, не заходя в дом, спрятал его в чулане, чтобы не попасться с ним на глаза жене. Вероятно, мать обнаружила фонарь и показала Ёсико. Но с какой же стати хозяин фонарика вдруг решил его забрать, ведь он же тогда сказал Сёдзо, что это не к спеху? Вряд ли ему стало жалко такого старья, наверное, послал сюда кого-то по делу и велел заехать по дороге. А может, он разозлился, что Сёдзо так и не вернул ему двадцать сэн? И потом, кто бы там ни приезжал, сам хозяин или посыльный, но зачем было болтать про курятину?
— Если бы он ездил только к Лили, я не стала бы возражать. Но он же не с кошкой видаться ездит! Вы что же думаете, маменька, я позволю ему стакнуться с этой мерзавкой и меня обманывать?
В ответ на это О-Рин, разумеется, не нашла что сказать и совсем притихла. Ей, конечно, было неприятно выслушивать эту брань, предназначенную, в сущности, сыну, но с другой стороны, похоже, она была даже отчасти рада: если бы Сёдзо сейчас был тут, он бы, конечно, не отделался такой лёгкой головомойкой. На всякий случай она заняла оборонительную позицию с таким расчётом, чтобы в случае чего мгновенно выскользнуть на улицу. Но тут Ёсико взвизгнула:
— Мне теперь всё ясно! Раньше вы её выставили, а теперь меня хотите выставить, да? Посылаете его в Рокко, чтобы сговориться! — Вслед за этим что-то грохнуло.
— Постой!
— Оставьте меня!
— Куда ты собралась?
— К отцу! Раз он меня не слушает, вас не слушает…
— Подожди! Сёдзо сейчас придёт…
Снова что-то загрохотало, и пока женщины в пылу драки вылетели из комнат в лавку, Сёдзо выскочил на улицу и не помня себя пробежал пять или шесть кварталов. Остановившись перевести дух, так и не узнав, чем кончилось дело, он обнаружил, что очутился у автобусной остановки. В руке он всё ещё крепко сжимал сдачу, полученную в парикмахерской.
* * *
В этот день Синако в начале второго накинула поверх кимоно шерстяную шаль и пошла отнести заказчику законченную работу. Хацуко одна занималась на кухне стряпнёй. Вдруг сёдзи слегка раздвинулись и затаив дыхание в кухню осторожно заглянул Сёдзо.
— Ой! — отпрянула Хацуко, но Сёдзо, наспех поклонившись, улыбнулся ей:
— Хат-тян… — начал он, боязливо оглядываясь, и зашептал скороговоркой: — Слушайте-ка. Синако вышла, да? Я её сейчас видел, только она меня не заметила. Я вон там за тополем прятался.
— У вас к ней дело?
— Да какое там! Пришёл с Лили повидаться. — В голосе Сёдзо прозвучала неподдельная тоска. — Хат-тян, скажите, кошка у вас? Можно мне повидать её?
— Была где-то тут.
— Я тут поблизости уже два часа торчу, она не появлялась.
— Тогда, может быть, наверху?
— А вдруг Синако придёт? Куда она пошла?
— Работу отнести, это недалеко. Она скоро вернётся.
— Ах, что же делать? Вот беда. — В полном отчаянии Сёдзо топнул ногой. — Хат-тян, умоляю вас… — Он молитвенно сложил руки и торопливо изобразил глубокий поклон. — Очень прошу. Я вам этого никогда не забуду. Принесите её сюда, а?
— Да что вы собираетесь с ней делать?
— Ничего… Увидеть бы, что жива и здорова, и всё.
— Вы не заберёте её?
— Да какое там заберу. Увидеть бы, и я уж больше не буду приезжать.
Хацуко долго и пристально глядела Сёдзо в глаза, раздумывая как поступить. Потом, очевидно приняв решение, молча пошла на второй этаж. Заглянув в комнату сестры, она повернулась и сказала ему с середины лестницы:
— Она там.
— Там она, да?
— Я её не умею
