— Думаю, не сегодня-завтра боши придут за мной, — сказал он наконец… — Чертовщина продолжается… А тут еще этот сосед…
— У вас нет другой подпольной квартиры?
Рене улыбнулся:
— Вы своя в доску, мадам; даже язык не поворачивается называть вас «мадам», разрешите звать вас: Анна-Мария, я знаю — ваше имя Анна-Мария. Подожду их здесь, потому что боши могут оказаться и французами, а я должен знать, кто они… Скажите, Анна-Мария, можно мне на худой конец выпрыгнуть из вашего окна?
Мы условились, что отныне, под предлогом пропажи пятидесяти тысяч франков, калитка будет всегда на замке, что на звонки выхожу я и дверь моей комнаты не будет запираться ни днем, ни ночью, чтобы Рене мог в любую минуту ко мне войти.
Итак, мы все тщательно продумали, но никто не появился ни на другой день, ни на следующий… Рене ждал у себя, курил сигарету за сигаретой, и у него в комнате стояло облако дыма. Нельзя ему столько курить, жаль, что я не имею права запретить ему это. Я приносила Рене еду, но не задерживалась у него, опасаясь, как бы сосед — кто его знает, зачем он здесь, — не догадался, что мы связаны. Потом Рене уехал.
Некоторое время после его отъезда все было тихо. Но как-то ночью в доме поднялся переполох, и я решила: «Так и есть. Немцы пришли за Рене». Но оказалось, это вопят старые ведьмы, повиснувшие на своих костылях; они кричали на моего соседа, а тот стоял перед ними с электрическим фонариком в одной руке и туфлями в другой. Он был в носках.
— Вышвырну за дверь всех, — вопила младшая ведьма, а старшая одобрительно кивала головой. — Донесу на всех в полицию… Что вы тут выделываете, что замышляете! Жилец, которого рекомендовал нам аббат, разгуливает по ночам в носках, с электрическим фонариком, ни дать ни взять — взломщик… Завтра же на всех донесу в полицию! С этого дня сдаю комнаты только полицейским!
С трудом успокоила я расходившихся сестер и уговорила их идти спать. Сосед мой заперся в своей комнате. На следующий день он исчез. Я пошла к аббату Клеману, что сделала бы раньше, знай я только, от чьего имени явился к старухам этот человек, но аббат, воздевая руки к небу, клялся, что никогда людей такого сорта одних не посылает, а всегда приводит их лично. Сколько я ни твердила, что этот человек «не такого сорта», аббат, пропуская мои слова мимо ушей, переводил разговор на злополучные пятьдесят тысяч франков и божился, что их стащил этот тип, хотя я доказывала, что деньги исчезли еще до того, как мой сосед поселился в нашем доме.
На этот раз мне удалось успокоить старых ведьм, но после случая с испанцами я предпочла покинуть виллу. Хватит с меня, «сыта по горло», как сказала бы Мод.
В тот день стояла такая прекрасная погода, что даже старые ведьмы вынесли в сад шезлонги и грели на солнышке свои поломанные кости. Я писала, сидя у окна, как вдруг до меня донеслись вопли сестер. Чертовки эти орали так, словно их резали… Скорее из любопытства, чем из участия к ним, я высунулась из окна и увидела, что старухи схватились с какими-то двумя мужчинами. Одного из них я тут же узнала: то был испанец Альварес, который в 1939 году принес Женни цветы после вечера в зале Плейель! Удивленная и обрадованная, я сбежала вниз, не сомневаясь, что они ищут меня, и попала в самый разгар схватки: ведьмы вопили, испанцы смеялись! Я пожала им руки, а ведьмы обрушили на меня град ругательств, каких мне до той поры никогда еще не приходилось слышать! Ага! Теперь им все ясно, теперь они видят, что я за птица, теперь их уже ничто не удивит, ни постоянное шатанье по дому, ни пропажа пятидесяти тысяч франков, ни мужчина в носках! Все это сопровождалось потоком ругательств. А когда я пошла от них прочь, они принялись швырять мне в спину шишки! Испанцы шли за мной, смеясь до слез… «Мадам, простите, — сказал наконец тот, которого звали Альваресом, — это моя вина! Мы пришли к Рене, а он предупреждал нас: „Если меня не будет, обратитесь к даме, живущей на втором этаже, дверь направо, ее зовут Анна-Мария…“ Мне и в голову не могло прийти, что это вы!.. Мы сразу же наткнулись на этих фурий. Рене рассказывал нам, что тут живут две страшные ведьмы, а я — сам не знаю, что вдруг на меня нашло, — взял да и спросил: „Публичный дом здесь находится?“»
Я не могла не рассмеяться… С этими ведьмами любую неприятность можно уладить с помощью тысячефранковой бумажки. Но они мне надоели. Надоела эта вилла. Даже аббат Клеман, даже Мартина. Пока я подымалась по лестнице впереди Альвареса и его друга, я думала о том, что все вокруг меня живут своей напряженной жизнью. Всех связывают какие-то тайны, только я ничего не знаю и стою в стороне. Играю в непонятную мне игру. Именно тут, на лестнице, я внезапно решила вернуться в Париж.
Но только мы вошли в комнату и едва я усадила своих гостей, как на лестнице послышался перестук деревянных подошв: кто-то бежал, кто-то несся галопом. Дверь распахнулась, на пороге появилась Мод. С трудом переводя дыхание, она проговорила:
— Рене арестован!
Рене угодил в западню. Пришел к товарищу и напоролся на полицейских. Товарищ был арестован, и всех, кто приходил к нему, забирали. Даже арест Жоржа не мог бы быть для меня большим ударом. Меня охватила слабость. Альварес обнял меня за плечи, как тогда в коридоре, в день гибели Женни, и, словно читая мои мысли, сказал:
— Это все-таки другое, Рене ведь не умер.
Мод попросила сигарету, потом огня, мы никак не могли отыскать спички, зажигалка не работала… Ох, эта женщина, да и вообще курильщики!.. Вечно ищут то табак, то огонь, то пепельницу… Спутник Альвареса, а я думала, он тоже испанец, оказался французом.
— Ты знаешь, куда его увели? — спросил он Мод.
— В Л. Тамошний префект — гадина.
— Кто он?
— Боргез, бывший морской офицер, Жан Боргез…
— Еду! — закричала я. — Жан-Жан освободит Рене, или же этот негодяй будет иметь дело со мной…
Мод помогла мне надеть жакет, и хотя нас было всего четверо, в комнате стояла такая толчея, будто здесь собралась целая толпа.
— Когда отходит поезд? Ведь нужно еще попасть на поезд, чтобы добраться до Л. А как быть со старыми ведьмами, они, чего доброго, поставят на ноги полицию! Нужно пойти их успокоить. Если я сейчас сбегу, они вообразят бог знает что и обязательно вызовут полицейских… Мод, Мод, скажете ли вы наконец, когда поезд?
Мод дрожащими руками перелистывала расписание, Альварес пытался отнять у нее книжечку, так как она ничего не соображала. Друг Альвареса сказал:
— Лично я не стал бы ничего просить у этого вишистского префекта, у этого подлеца Боргеза… Ведь это именно он и выдал заложников после событий на вокзале в Л. Противно быть ему чем бы то ни было обязанным…
— Обязанным? Это я буду чем-нибудь обязана Жан-Жану? Ни столечко, мосье, ни столечко! Прикажу ему выпустить Рене, и все, точка… Он же еще мне и спасибо скажет!
Я спустилась в сад. Старые ведьмы по-прежнему возлежали на своих шезлонгах. Едва завидев меня, они снова начали швырять шишки. Помешанные, буйно помешанные.
— Мне только что сообщили, что я получила наследство! — крикнула я еще издали. Бомбардировка немедленно стихла: заговорило любопытство! Меня подпустили поближе: — Большое наследство!
— От кого бы это? — недоверчиво спросила вдова.
— От тетки. Я должна срочно ехать в Л., чтобы вступить в права наследства. Вот вам две тысячи франков. Если, вернувшись, я узнаю, что вы подстроили мне какую-нибудь гадость, то не дам тех трех тысяч, которые вы могли бы получить.
Говорила я путанно, однако они прекрасно поняли.
— Поторопитесь, — посоветовала вдова, — ваш поезд отходит ровно в четыре…
Я успела на четырехчасовой поезд. Меня сопровождал Гастон, друг Альвареса. Я не захотела ехать с Мод, она вульгарна и привлекает к себе внимание. Уверена, что мальчик попался из-за нее, В Альваресе сразу можно узнать иностранца, а я боялась каких бы то ни было заминок в дороге: необходимо как можно скорее попасть в Л. Я надела шляпку, приняла вид светской дамы. Гастон выглядел вполне прилично — шляпа, перчатки… Оказывается, он профессор философии.
Л. самый безобразный город, какой мне когда-либо доводилось видеть. Единственное красивое здание здесь — это префектура, расположено оно в старинном густом парке. Однако Жан-Жана надежно охраняли, прежде чем добраться до него, мне пришлось пробиться сквозь строй рогаток. Я твердила жандармам, служащим, привратнику: «Передайте мосье префекту, что здесь его сестра, мадам Белланже, и что она не намерена ждать в приемной». Наконец за мной пришел лакей в ливрее (на пуговицах — герб Боргезов. Так я во всяком случае полагаю…) и через анфиладу раззолоченных комнат провел меня в кабинет префекта. Жан-Жан с сияющей улыбкой ждал меня, стоя за письменным столом:
— Здравствуй, Аммами! — Так он называл меня, когда был совсем маленьким. Мы обнялись.
