"Нѣтъ, однакожъ. По прибытіи на мѣсто ссылки Эдмондсъ былъ отправленъ въ одну изъ самыхъ отдаленныхъ колоній, и этимъ обстоятельствомъ объясняется тотъ фактъ, что ни одно изъ его писемъ не дошло до моихъ рукъ, хотя писалъ онъ довольно часто. Всѣ четырнадцать лѣтъ пробылъ онъ на одномъ и томъ же мѣстѣ. По истеченіи этого срока, вѣрный обѣщанію, данному матери, онъ отправился въ Англію и, послѣ безчисленныхъ затрудненій, прибылъ пѣшкомъ на свою родину.
"Въ прекрасный воскресный вечеръ, въ половинѣ августа, Джонъ Эдмондсъ подходилъ къ той самой деревнѣ, которую, за четырнадцать лѣтъ, онъ оставилъ съ такимъ позоромъ и стыдомъ. Ближайшій его путь лежалъ черезъ кладбище. Какъ сильно забилось сердце въ его груди, когда онъ подошелъ къ церковной оградѣ! Высокіе тополи и липы, озаренные послѣдними лучами заходящаго солнца, пробудили въ его душѣ воспоминанія давно прошедшихъ дней. Онъ представлялъ себѣ, какъ, бывало, смотрѣлъ на ея блѣдное лицо, и какъ глаза ея наполнялись слезами, когда она любовалась на его черты. Случалось иногда, эти слезы падали на его щеки, когда мать наклонялась цѣловать своего любимца; невинный малютка плакалъ и самъ, хотя не понималъ, отчего и зачѣмъ. И вспомнилъ Джонъ Эдмондсъ, какъ часто онъ рѣзвился со своими сверстниками по этому зеленому дерну, оглядываясь по временамъ назадъ, чтобъ уловить улыбку матери или услышать ея ласковое слово. Но вотъ декорація перемѣнилась, младенчество и первыя лѣта юности прошли: наступилъ періодъ нравственнаго омраченія, періодъ униженія, стыда, неблагодарности, позора… все припомнилъ Джонъ Эдмондсъ, и замеръ духъ въ немъ, и сердце облилось кровью…
"Онъ вошелъ въ церковь. Вечерня кончилась, народъ расходился, но двери еще не были заперты. Глухо раздались его шаги по чугунному полу, и онъ почти оробѣлъ отъ этого звука. Все было тихо и спокойно. Онъ оглянулся вокругъ. Ничего не измѣнилось: все тѣ же старые памятники, на которые тысячу разъ смотрѣлъ онъ съ дѣтскимъ благоговѣніемъ въ бывалые годы; тотъ же маленькій налой съ полинялой пеленою, тотъ же алтарь, передъ которымъ такъ часто повторялъ онъ символъ вѣры и десять заповѣдей. Онъ подошелъ къ старой ложѣ, гдѣ такъ часто въ воскресные дни сиживалъ подлѣ матери: ложа была заброшена, и обличала продолжительное отсутствіе особы, которой она могла принадлежать. Не было здѣсь ни Библіи, ни маленькой подушки, гдѣ лежала священная книга. Быть можетъ, мать его занимала теперь другую, бѣднѣйшую ложу, или была такъ слаба, что не могла дойти до церкви одна, или… но онъ боялся подумать о томъ, что могло быть вѣрнѣе всего. Холодный потъ пробился изъ всѣхъ его поръ, и онъ страшно задрожалъ при выходѣ изъ церкви.
"На церковной паперти онъ встрѣтилъ старика и отступилъ назадъ при взглядѣ на него: то былъ могильщикъ, и Джонъ Эдмондсъ, въ бывалые годы, часто видѣлъ его съ заступомъ въ рукахъ. что-то теперь онъ скажетъ воротившемуся Джону? Старикъ поднялъ глаза на лицо незнакомца, проговорилъ "добрый вечеръ" и медленно побрелъ на кладбище. Онъ забылъ Джона Эдмондса.
"Спустившись съ холма, Джонъ Эдмондсъ пошелъ въ деревню. Погода была теплая. Поселяне сидѣли y воротъ своихъ домовъ, когда онъ проходилъ, или бродили въ своихъ маленькихъ садахъ, наслаждаясь ясностью вечерней погоды и отдыхая отъ трудовъ. Многіе взоры обращались на него, и не разъ онъ самъ бросалъ на обѣ стороны пытливые взгляды, боясь и желая удостовѣриться, мотъ ли кто-нибудь угадать его въ этомъ мѣстѣ. Почти въ каждомъ домѣ попадались ему незнакомыя лица; въ нѣкоторыхъ, однакожъ, угадывалъ онъ своихъ старыхъ товарищей по школѣ, бывшихъ мальчиками, когда онъ видѣлъ ихъ послѣдній разъ; но теперь они были окружены толпою веселыхъ дѣтей, народившихся послѣ его ссылки. Въ чертахъ одного старика, тщедушнаго и слабаго, сидѣвшаго съ костылемъ въ рукахъ на скамейкѣ y воротъ, Джонъ Эдмондсъ угадалъ бывшаго земледѣльца, здороваго и сильнаго, какимъ онъ зналъ его за четырнадцать лѣтъ. Но всѣ, рѣшительно всѣ, забыли воротившагося Джона, и никто не привѣтствовалъ его ни поклономъ, ни ласковымъ словомъ.
"Уже послѣдніе лучи заходящаго солнца падали на землю, отбрасывая яркое зарево на желтые снопы сжатой пшеницы и растягивая на огромное пространство тѣни огородныхъ деревъ, когда Джонъ Эдмондсъ остановился, наконецъ, передъ старымъ домомъ, гдѣ прошли его младенческія лѣта, и куда стремился онъ съ неописанной тоской въ продолженіе безконечныхъ годовъ своего заточенія и тяжкой работы. Да, это былъ точно онъ, родительскій домъ Джона Эдмондса. Вотъ палисадникъ — какой низенькій!.. a было время, когда онъ казался ему высокою стѣною, — вотъ и старый садъ. Новыя растенія, цвѣты, деревья; но здѣсь же, на своихъ мѣстахъ, и старыя дерева: вотъ величавый и пышный дубъ, тотъ самый, подъ которымъ тысячу разъ отдыхалъ онъ послѣ рѣзвой игры съ дѣтьми… О, сколько воспоминаній, грустныхъ и отрадныхъ, тѣснятся въ его грудь! Внутри дома раздаются голоса. Онъ становится на цыпочки; притаиваетъ духъ, прислушивается съ напряженнымъ вниманіемъ — нѣтъ: ни одного знакомаго звука! То были веселые голоса, a онъ зналъ хорошо, что бѣдная мать не могла веселиться въ разлукѣ съ несчастнымъ сыномъ.
"Онъ постучался; когда отворили дверь, изъ комнаты повысыпала цѣлая толпа маленькихъ дѣтей, веселыхъ и буйно рѣзвыхъ. Отецъ, съ младенцемъ на рукахъ, появился на порогѣ; дѣти обступили его со всѣхъ сторонъ, захлопали своими крошечными руками и дружно начали тащить его назадъ, приглашая принять участіе въ ихъ шумныхъ забавахъ. Съ замираніемъ сердца Джонъ припомнилъ, какъ часто, бывало, въ старину, на этомъ самомъ мѣстѣ, онъ отскакивалъ отъ своего буйно-пьянаго отца. И припомнилъ онъ, какъ часто случалось ему, скрытому въ подушкахъ маленькой постели, слышать грубыя слова и за ними — плачъ, стоны, крикъ и рыданія бѣдной женщины… Подавленный мучительной тоской, Джонъ опрометью бросился изъ дома, заплакалъ, застоналъ, зарыдалъ, но кулаки его были сжаты, зубы стиснуты, и палящая тоска сверлила его грудь.
"Таково было первое впечатлѣніе возвращенія на родину послѣ продолжительной ссылки. Этого ли ожидалъ несчастный, когда тамъ, за океаномъ, представлялъ себѣ родительскій домъ, изъ-за котораго вытерпѣлъ невыносимыя муки въ продолженіе своего пути? Свиданіе, радушная встрѣча, прощеніе, радостныя слезы, спокойный пріютъ. — Увы! — все это мечты, мечты, дикія мечты! Нѣтъ болѣе материнской хижины, и онъ одинокъ въ своей старой деревнѣ. Что значило его прежнее одиночество среди дремучихъ лѣсовъ, никогда не видавшихъ человѣческаго лица?…
"Онъ почувствовалъ и понялъ, что тамъ, за океаномъ, въ странѣ безславія и позора, родина рисовалась въ его воображеніи съ обстановкой его младенческихъ лѣтъ, но не такою, какою могла она быть послѣ его возвращенія домой. Печальная дѣйствительность сразила его сердце и погубила въ немъ остальной запасъ нравственнаго мужества и силы. Онъ не смѣлъ разспрашивать и былъ далекъ отъ надежды, что можетъ кто-нибудь принять его здѣсь съ чувствами состраданія и радушнаго участія къ его судьбѣ.
"Медленнымъ и нерѣшительнымъ шагомъ пошелъ онъ впередъ, склонивъ голову на грудь и не смѣя питать никакихъ опредѣленныхъ желаній. Одна, только одна мысль тускло мерцала въ его мозгу — бѣжать отъ общества людей куда бы то ни было. Онъ вспомнилъ про зеленый лугъ на концѣ деревни, и туда направилъ свои шаги. Достигнувъ этого мѣста, онъ бросился на траву и закрылъ лицо обѣими руками.
"Онъ не замѣтилъ, что на холмѣ подлѣ него лежалъ какой-то человѣкъ: его платье зашелестило, когда онъ обернулся и взглянулъ на новаго пришельца. Эдмондсъ поднялъ голову.
"Человѣкъ усѣлся на томъ же холмѣ, поджавъ ноги подъ себя. Его волосы были всклокочены, спина согнута, желтое лицо взрыто глубокими морщинами. Судя по платью, можно было догадаться, что онъ жилъ въ богадѣльнѣ. Онъ казался дряхлымъ старикомъ; но эта дряхлость могла быть скорѣе слѣдствіемъ разврата и болѣзней, чѣмъ естественнымъ дѣйствіемъ прожитыхъ годовъ. Онъ принялся смотрѣть на незнакомца: его глаза, сначала впалые и безжизненные, засверкали дикимъ блескомъ и приняли бурно тревожный видъ, когда, повидимому, онъ вглядѣлся въ предметъ своихъ наблюденій. Еще минута и, казалось, эти глаза готовы будутъ выпрыгнуть изъ своихъ орбитъ. Эдмондсъ мало-помалу приподнялся на свои колѣна, и пристально началъ всматриваться въ лицо старика. Они глядѣли другъ на друга, молчали и были неподвижны.
"Блѣдный, какъ смерть, и страшный, какъ выходецъ съ того свѣта, старикъ медленно привсталъ и зашатался. Эдмондсъ быстро вскочилъ съ своего мѣста. Старикъ отступилъ назадъ: Джонъ послѣдовалъ за нимъ.
"- Кто ты, старикъ? — сказалъ онъ глухимъ, прерывающимся голосомъ. — Дай услышать твой голосъ.
"— Прочь! — закричалъ старикъ, сопровождая страшными проклятіями свое восклицаніе.
"Джонъ ближе подошелъ къ нему.
