Глава VII. На грех мастера нет: метил в ворону, попал в корову. — Победоносная игра и некоторые другие чрезвычайно интересные подробности назидательного свойства
Утомительные приключения несчастного утра и счастливейшего вечера, равно как эффект пасторского рассказа, произвели самое могучее влияние на восприимчивые чувства президента Пикквикского клуба. Лишь только радушный хозяин, со свечой в руках, проводил своего гостя в комфортабельную спальню, мистер Пикквик минут через пять погрузился в сладкий и глубокий сон, от которого, впрочем, немедленно воспрянул при первых лучах палящего солнца. Иначе, конечно, и быть не может: между светилами двух миров, физического и нравственного, должна быть постоянная, прямая и непосредственная симпатия.
Мистер Пикквик вскочил с постели, надел халат, открыл окно, испустил глубокий вздох и воскликнул таким образом:
— О природа, чистая, безыскусственная, очаровательная природа, — благословляю тебя! Какой безумец согласится навсегда запереть себя в душном пространстве, среди извести, кирпичей и глины, если только раз удалось ему почувствовать на себе влияние роскошной сцены, открывшейся теперь перед моими глазами? Какой сумасброд решится прозябать всю свою жизнь в таком месте, где нет ни овечек, ни коров, ни всех этих щедрых даров Сильвана и Помоны, рассыпанных здесь на каждом шагу для мирных и тихих наслаждений истинных сынов обожаемой натуры? Какой, говорю я, какой?
И мистер Пикквик от избытка душевных волнений высунул свою голову из окна, чтоб удобнее любоваться на лазурное небо и цветущие поля. Запах свежего сена и сотни благоуханий от цветов маленького сада наполняли воздух перед окнами прекрасной дачи; зеленые луга сияли под утренней росой, блиставшей на каждом листке, и птицы стройным хором заголосили свой концерт, как будто в трепещущих каплях росы скрывался для них источник вдохновений. Сладостное и очаровательное мечтание осенило душу великого мужа.
— Джо!
Этот прозаический звук весьма неосторожно и некстати порвал нить размышлений, уже начинавших приходить в стройный, систематический порядок в голове глубокого мыслителя. Мистер Пикквик взглянул направо: никого не было; взглянул налево: тоже никого; он возвел свой взор на небеса, но и там не оказалось ни одного подозрительного предмета. Затем великий муж отважился на действие, которое бы всего скорее пришло в голову обыкновенного человека: он взглянул в сад и в саду увидел мистера Уардля.
— С добрым утром, мистер Пикквик, — проговорил почтенный джентльмен, проникнутый, очевидно, чувствами поэтических наслаждений. — Чудесный день, не правда ли? Хорошо, что вы рано встаете. Выходите скорее к нам. Я буду вас ждать.
Мистер Пикквик не заставил повторить любезного приглашения. В десять минут туалет его был кончен, и через десять минут он был в саду подле веселого старичка.
— Вот вы как! — воскликнул мистер Пикквик, заметивший с некоторым изумлением, что товарищ его держал ружье в руке и что другое ружье лежало на траве подле него. — Что вы хотите с этим делать?
— Ваш друг и я собираемся перед завтраком немного пострелять, — отвечал добродушный хозяин. — Ведь он хорошо стреляет?
— Да, мой приятель говорит, что он отличный стрелок, — подтвердил мистер Пикквик, — мне, впрочем, еще не случалось видеть его искусства.
— И прекрасно: стало быть, вам предстоит удовольствие быть свидетелем нашей забавы. Что это он так долго нейдет? Джо, Джо!
Жирный детина, освеженный живительным влиянием утренней погоды, был, казалось, на этот раз усыплен не совсем, а только на три четверти с дробью. Немедленно он вышел на крыльцо.
— Ступай, Джо, позови этого джентльмена и скажи, что мы с мистером Пикквиком станем ждать его у деревьев перед грачами. Ты покажешь дорогу.
Сонливый толстяк поворотил налево кругом, а мистер Уардль, как новый Робинзон Крузо, положил на плечо оба ружья и вышел из садовой калитки.
— Вот мы здесь и остановимся, — сказал пожилой джентльмен, когда он и мистер Пикквик подошли к деревьям, унизанным на своих верхушках гнездами грачей.
— Что ж мы станем делать? — спросил мистер Пикквик.
— A вот увидите.
Пожилой джентльмен принялся заряжать ружье.
— Сюда, господа, сюда! — воскликнул мистер Пикквик, завидев фигуры господ Снодграса, Винкеля и Топмана.
Пикквикисты только что вышли из садовой калитки и направляли свои шаги к жилищу грачей. Жирный детина, не зная точно, какого именно джентльмена должен он позвать к своему хозяину, пригласил их всех до одного, рассчитывая весьма благоразумно, что в таком случае не будет никаких недоразумений.
— Поздненько вы встаете, мистер Винкель, — проговорил пожилой джентльмен. — Исправный охотник не станет дожидаться солнечного восхода.
Мистер Винкель отвечал принужденной улыбкой и принял поданное ружье с такой прискорбной физиономией, которая, в метафизическом смысле, могла бы скорее принадлежать невинному грачу, томимому предчувствием насильственной смерти.
Пожилой джентльмен свистнул и махнул рукой. По этому знаку двое оборванных мальчишек, выступивших на сцену под дирекцией нового Ламберта1 в детской форме, начали карабкаться по сучьям двух ближайших деревьев.
— Зачем здесь эти ребята? — спросил мистер Пикквик взволнованным тоном.
Ему вдруг пришло в голову, что несчастные мальчишки, в надежде приобресть скудную плату за свой риск, промышляют тем, что делают из себя живые мишени для пуль неопытных стрелков. Его сердце облилось кровью.
— Им надобно начать игру, ничего больше, — отвечал, улыбаясь, мистер Уардль.
— Что?
— Начать игру, то есть, говоря на чистом английском наречии, расшевелить грачей.
— Только-то?
— Да. Вы успокоились?
— Совершенно.
— Очень хорошо. Могу я начать?
— Сделайте милость, — сказал мистер Винкель, обрадованный тем, что очередь до него дойдет не слишком скоро.
— В таком случае, посторонитесь. Ну, мальчуган!
Мальчишка свистнул, закричал и принялся раскачивать ветвь с грачиным гнездом. Встрепенулись юные птенцы, подняли встревоженный говор и, размахивая крыльями, с участием расспрашивали друг друга, зачем зовет их беспокойный человек. Ружейный выстрел был для них громогласным ответом. Навзничь пал один птенец, и высоко взвились над ним уцелевшие птицы.
— Подыми, Джо, — сказал пожилой джентльмен.
Радостная улыбка засияла на щеках сонливого детины, когда он выступил вперед: смутные видения паштета из грачей зашевелились в его воображении жирно и сладко. Он поднял птицу и засмеялся восторженным смехом: птица была толстая и жирная.
— Ну, мистер Винкель, — сказал хозяин, заряжая опять свое собственное ружье, — теперь ваша очередь: стреляйте.
Мистер Винкель двинулся вперед и поднял ружье. Мистер Пикквик и его друзья инстинктивно спешили посторониться на значительное расстояние, из опасения повредить свои шляпы убитыми грачами, которые, нет сомнения, дюжинами попадают на землю после опустошительного выстрела. Последовала торжественная пауза, и за ней — крик мальчишки — птичий говор — слабый стук.
— Эге! — воскликнул пожилой джентльмен.
— Что, друг? Ружье не годится? — спросил мистер Пикквик.
— Осечка! — проговорил мистер Винкель, бледный как снег.
— Странно, очень странно, — сказал пожилой джентльмен, — этого за ним прежде никогда не водилось. Да что это? Я вовсе не вижу пистона.
— Какая рассеянность! — воскликнул мистер Винкель. — Я ведь и забыл про пистон!
Ошибка мигом была исправлена, и мистер Винкель опять выступил вперед с видом отчаянно решительным и храбрым. Мистер Топман приютился за кустом и с трепетом смотрел на приготовительную церемонию стрельбы. Мальчишка опять поднял крик и вспугнул четырех птиц. Мистер Винкель выстрелил. Стон из груди человека был жалобным и совершенно непредвиденным ответом: мистеру Топману суждено было спасти жизнь невинного грача принятием значительной части заряда в свое левое плечо.
Последовала суматоха, не изобразимая ни пером, ни языком, и мы отнюдь не беремся описывать, как мистер Пикквик, проникнутый справедливым негодованием, назвал мистера Винкеля — злодеем; как мистер Топман, низверженный и плавающий в собственной крови, лежал и стонал, произнося в забытьи какое-то имя обожаемой красавицы и проклиная своего убийцу, стоявшего перед ним на коленях; как потом он открыл свой правый глаз и прищурил его опять, опрокидываясь навзничь. Все это представляло сцену поразительную и даже раздирательную в некотором смысле. Наконец, однако ж, к общему утешению, несчастный страдалец пришел в себя и обнаружил очевидные признаки жизни. Друзья поставили его на ноги, перевязали ему рану носовым платком и медленными шагами пошли домой, поддерживая его со всех сторон.
Шествие было умилительное и трогательное. Они приближались к садовой калитке, где уже давно стояли дамы, ожидавшие к завтраку своих городских гостей. Незамужняя тетушка сияла самой радужной улыбкой и делала веселые знаки. Ясно, что она ничего не знала о случившейся беде. Невинное создание! Бывают времена, когда душевное неведение служит для нас залогом самого прочного блаженства.
