— Непременно, едва лишь удостоверюсь, что они неверны. А что вы думаете о женщинах — я хочу сказать, о женщинах вообще?
Мартен ответил без всякой заминки:
— Я, слава Богу, еврей. Вам следует это учитывать. И я считаю, что самый важный шаг в решении женского вопроса, если таковой вообще существует, сделали мормоны{65}. Идеология мормонов представляет собой протест против единобрачия. И заметьте, протест со стороны не одних только мужчин. Со стороны женщин тоже. Никогда не забывайте об этом. В сущности говоря, я не верю, что какая-либо женщина, если бы ей предоставили возможность поступать по-своему, согласилась бы связать свою жизнь с одним-единственным дураком-мужчиной. Она бы вообще замуж не пошла. В наше время замужество перестало быть необходимым. И очень скоро женщины замуж выходить перестанут. Для мужчины, вступающего в брак, ещё можно найти какие-то оправдания, хотя брак по любви, как правило, несчастен, а брак по расчёту всегда ошибочен. Герои, святые и мудрецы — все они противостоят миру в одиночку. Женатый мужчина — мужчина только наполовину.
— Гм-гм!
Мартен умолк.
— Я не хотел вас прерывать, — сказал Денис. — Хотя как-то очень гладко у вас всё получается!
— Вопрос-то уж больно простой, мой мальчик. Его усложняют и усложняют искусственно разные там преобразователи общества и романисты. Им нужно продавать свою гнусную писанину, им нужно заставить нас позабыть о том, что единственно важная и интересная часть отношений между полами — это именно та, о которой никто не говорит и не пишет. К чему вообще всё сводится? Мужчина творит интеллектуально или физически. Классифицирует минералы или пробивает тоннели в горах. А женщина творит физиологически, её дело — поставлять необходимый сырой материал, самое лучшее, что она создаёт, это ребёнок. У меня с женщинами отношения лучше некуда, потому что и мне, и им совершенно ясна глупость того пустословия, которым окружается секс. У нас нет иллюзий насчёт друг друга. Мы точно знаем, что нам требуется. И точно знаем, как требуемое получить. Уверяю вас, Фиппс, сторонницы женского равноправия скоро покончат с ханжескими речами и идеальными представлениями. Они попросту начнут лупить идиотов мужского пола по головам. И как только женщина вступит в игру на равных правах, ничего от вашего преклонения перед целомудрием не останется. Она с ним мириться не станет.
— Отвратительно, — сказал Денис. — Продолжайте.
— Я кончил. Что, опять санидин?
Денис по-прежнему держал в руке камень. Однако думал он о своём. Ему нравилось набираться свежих идей, проникать в мысли других людей — он знал, сколь многому должен ещё научиться. Но при этом он предпочитал, чтобы разум его формировался без насилия, на артистический манер. Мартен же словно кувалдой орудовал да ещё и промахивался постоянно. И Кит то же самое. Почему каждый так неистов в своих убеждениях, так склонен к крайностям?
Мартен повторил:
— Санидин?
— Где-то же должен быть санидин, — откликнулся Денис. — Я кое-что знаю о кристаллах, Мартен. Я читал «Этику пыли»{66} Рескина.
— Рескин. Господи-боже! Это же не человек, а рвотное средство. Но вы так и не ответили на мой первый вопрос. Вы всё время повторяете — «санидин, санидин». Почему?
— Да я и не знаю. Довольно приятное имя, вы не находите? Могло бы принадлежать человеку. Женские имена так удручающе заурядны. Вечно какая-нибудь Марджери попадается. Если бы у меня была дочь, я бы назвал её «Санидин».
— При ваших темпах такая возможность представится вам нескоро. Вот если бы у меня была дочь, я бы дал ей другое имя, и я совершенно точно знаю, какое.
— Какое же?
— Анджелина.
— Вот как? — медленно осведомился Денис. — А почему?
— Ну, довольно приятное имя, вы не находите?
— Имя, если вдуматься, совсем не плохое. Но звучит по-иностранному. Мне казалось, вы иностранцев не жалуете.
— Не жалую. Правда, есть тут одна…
— Продолжайте, — сказал Денис.
Мистер Мартен подмигнул.
Туман уже снесло с верхушек холмов, скалы, виноградники, море под их ногами — всё нежилось в сиянии солнца. Молодые люди встали, словно охваченные единым порывом, и двинулись к дому. Урок минералогии кончился.
— Собираетесь нынче к Киту? — с хорошо разыгранным безразличием осведомился Мартен.
— Не знаю.
— Я бы на вашем месте пошёл. Говорят, у него здорово всё поставлено. Жуткая толпа соберётся — настоящая давка. Он только раз в году закатывает такой праздник. Танцы, китайские фонарики и шампанское рекой. Неужто не пойдёте?
— Быть может, попозже вечером.
Дениса охватило смятение. Он чуял в этом грубияне соперника, хоть ему и казалось невозможным, чтобы Анджелина удостоила подобного человека вниманием. В настоящую же минуту он, после такого количества пошлых излияний, нуждался в успокоительной беседе с кем-либо из воспитанных людей. Может быть, с библиографом? Эймз нравился Денису, которого особенно привлекало его учёное бесстрастие. Как знать, возможно, и сам он кончит тем, что станет комментировать какой-нибудь шедевр. Быть библиографом — какая спокойная, полная прилежных трудов жизнь!
— Я, пожалуй, загляну к Эймзу, — обронил он.
— Правда? Бесцветное существо этот ваш Эймз. Сухой, как палка, типичный университетский дон. Я ему, кстати, обещал минералогическую карту. Скажите, что я про неё не забыл, ладно? Интересно, что вы в нём нашли?
— Он мне нравится, — сказал Денис. — Этот человек знает чего он хочет.
— Этого мало, мой юный друг! — словно вынося окончательный приговор, откликнулся Мартен. — Нужно ещё хотеть чего-то реального.
— Что вы называете реальным?
— Санидин и тому подобные вещи. Вещи с приятными именами. А, Фиппс?
Денис промолчал.
А его жизнерадостный друг продолжал тараторить:
— Что-то меня в таверну потянуло. Зайду к Луизелле, выпью. А то от Клуба меня уже тошнит. И вообще, я, пожалуй, неравнодушен к младшей сестре. К самой младшей, той, у которой курчавые волосы — ну, вы понимаете. Эх, знать бы мне получше латынь!
Пещерная таверна Луизеллы давно стала местом, в котором все назначали друг другу свидания. Сюда можно было зайти в любой час и найти себе компанию по душе. В значительной мере честь её открытия принадлежала дону Франческо; во всяком случае, именно он открыл самую старшую из четырёх хозяйничавших в таверне осиротелых сестёр. Со временем, убедившись, что все четверо хоть и грешницы, но склонны к раскаянию, и будучи по натуре человеком щедрым, он пришёл к мысли, что соблазнительные качества таверны заслуживают не только его внимания. Время от времени он приводил в неё своих друзей-иностранцев и ни один не ушёл разочарованным. Вино здесь подавали превосходное. Русские, не допущенные в Клуб суровым мистером Паркером, зачастили сюда в значительных количествах. Здесь к ним относились хорошо. Несколько дней назад один из последователей Учителя, молодой крепыш по имени Пётр Красножабкин, — протеже, как уверяли, госпожи Стейнлин — отличился, выпив за один присест шестнадцать бутылок. Он, правда, сломал после этого несколько стульев и ещё кое-что, но так мило извинялся наутро, что сёстры и слышать ничего не захотели о возмещении убытков.
— Дело семейное, — сказали они. — Приходи и ломай что хочешь!
Вот так велись в таверне дела — по меньшей мере в том, что касается выпивки. Впрочем, и качество закусок не оставляло желать лучшего. Что же до самих сестёр, то имя поклонникам их было легион. Любая из них могла выйти замуж за кого бы ни пожелала, но интересы дела, не говоря уж о собственных их наклонностях, требовали, чтобы они ограничивали свои потребности только любовниками.
Мартен скрылся за гостеприимной дверью таверны, а Денису пришло вдруг в голову, что Эймз — убеждённый затворник и вряд ли обрадуется, если его потревожат утром.
И вообще, он сейчас, скорее всего, работает.
Денис поразмыслил о том, не навестить ли ему епископа. В самом этом звании присутствовало обаяние. Быть епископом! Мать временами заговаривала о карьере церковного деятеля или хотя бы политика, если поэзия его подведёт. Однако одежда да и мнения именно этого епископа казались такими прозаичными и незатейливыми. Промотавшийся брачный агент, как назвал его дон Франческо. Мистер Херд не отвечал представлениям Дениса о духовном пастыре, да он и епископом был всего-навсего колониальным. Серый такой человечек — ни пышности, ни блеска, ни изящества. К тому же нельзя сказать, чтобы Денис произвёл на него какое-то особое впечатление.
И вообще, он знаком с ним недостаточно близко, чтобы лезть с визитом в такую рань.
Одно можно точно сказать. Нынче же вечером он отправится в пещеру Меркурия. Кит был прав. Он должен попытаться «найти себя». Нужно побыть одному, как следует всё обдумать. Или не нужно? Как-то не хотелось ему оставаться наедине со своими мыслями. Уж больно они были гнетущими. Он нуждался в чьём-либо обществе.
