После моего заявления воцарилось молчание. Я ожидал вспышки гнева, но, к моему удивлению, Бейли заулыбался, будто его неожиданно одолело извращенное чувство юмора.
– Странная вы птица, Брэнд. Наслышан о вас. Вы в посольстве притча во языцех. Но вас надо было увидеть, чтобы поверить. Я, конечно, должен о вас доложить. Но не буду. Возвращайтесь в Сан-Хорхе. И Бога ради, постарайтесь стать человеком. Умерьте свое самодовольство, свое колоссальное себялюбие. Постарайтесь стать хотя бы немного современнее. Это не принесет вам чинов, но прибавит жизненности.
Что можно было ответить на подобную тираду, Галеви?! Я холодно откланялся и без промедления отбыл одиннадцатичасовым поездом. Сейчас, мой добрый друг, негодуя и пребывая в смятении от горечи и безысходности, я уповаю на Вашу щедрость, на Ваше искусство целителя душ.
В этом месте Брэнд, почувствовав, как вздулись на лбу вены, прервался. Надо ли продолжать? Да, ради себя самого, как бы ни было это больно, надо! Как часто в прошлом, расслабившись на кушетке в узком кабинете профессора на улице Капуцинов, где спущенные тяжелые шторы приглушали доносящийся снаружи шум, он, открыто и раскованно выговорившись, находил успокоение, когда, закрыв глаза, подчинялся тихим указаниям сидящего рядом с ним опытного врача.
Сейчас, даже на таком расстоянии, он чувствовал насущную потребность в подобном утешении. Стиснув зубы, он продолжил писать.
Должен рассказать Вам, Галеви, кое о чем, даже рискуя потерять уважение к себе. Когда Бейли говорил мне эти возмутительные слова, у меня закружилась голова и перед глазами возникла странная, ужасная картина – будто это говорит со мной моя жена. В плывущем передо мной тумане я словно увидел, как в ту ночь она выбежала под дождь из квартиры, которую снимала на Тридцать девятой улице в Нью-Йорке. Я последовал за ней туда и часа два ждал снаружи, уверенный, что она принимает любовника. Когда я вышел из тени прямо перед ней, свет фонаря упал на ее бледное лицо и невероятные глаза, и она сказала… Но боже мой, зачем же я снова мучаю себя?! Вы должны помнить этот случай, ведь я же подробно Вам его описал, словно хотел вырвать из сердца, во время своего первого сеанса психоанализа.
Вот видите, друг мой, как глубоко я был задет. И дело не в обидных словах Бейли – они слишком абсурдны, чтобы заслуживать доверия. Но какова была моя реакция на них? Неужели эти до сих пор кровоточащие раны, о которых знаете только Вы и которые Вы исследовали с такой деликатностью, никогда не заживут? Неужели никогда не сбудется мое желание быть любимым – любимым нежно, страстно, безраздельно? Разве я из тех, кому суждено всегда оставаться непонятым, недооцененным и терпеть издевательства от низших личностей? Неужели мой ум и сердце никогда не получат должного признания?
Что меня ждет, дорогой друг?
Не отрицаю, что я в некоторой степени ценю статус, который придает звание консула. Более того, я считаю, что как нельзя лучше подхожу для выполнения служебных обязанностей и функций, возложенных на меня. Тем не менее есть граница, которую даже самого исполнительного человека нельзя заставить пересечь, когда нужно встать и торжественно заявить: «Стоп!»
Вы знаете, что мой труд о Мальбранше практически завершен и, как я полагаю, выйдет в свет в ближайшие три месяца. Нет сомнений в том, что это монументальное произведение, ставшее частью меня самого, вызовет бурю в интеллектуальных и философских кругах на обоих континентах. В связи с этим не следует ли мне оставить службу и полностью посвятить себя литературе? Я располагаю некоторым состоянием – это поможет мне не зависеть от вкусов публики. Но в первую очередь я должен учитывать благополучие и интересы моего дорогого сына.
В такие периоды, Галеви, когда душа погружена в глубокое уныние, я вдвойне благодарен Богу за Николаса. Из того, чем я под защитой профессиональной тайны с Вами делился, Вы знаете, что за свой несчастливый брак я был вознагражден нежной, чистой, безграничной любовью сына. Если я буду свободен и смогу посвятить себя литературе – разве не скажется это благотворно на хрупком здоровье моего ребенка? Мы бы смогли чаще бывать на курортах, подлечить его нервный диатез. Да и моей нервной системе это пошло бы на пользу. Я смог бы полностью посвятить себя сыну, ограждать его от дурных влияний в трудные годы полового созревания… Да, охранять и защищать мой нежный распускающийся цветок.
Принять такое решение я могу, только посоветовавшись с Вами, мой дорогой доктор. Умоляю Вас выполнить обещание посетить Каса Бреза. Вы собирались приехать в июне. Я прошу Вас приехать сейчас или хотя бы в ближайшие пару недель. Вы будете приняты по-королевски. Не расценивайте это как обычный срочный случай в Вашей практике. В клинике Вас может заменить любой из Ваших коллег. Не подведите меня.
Уже почти полночь. Я должен
