— Хорошенькими вещами вы занимаетесь!!
Чжу поспешно обернулся и увидел старуху, которая с округлившимися от ярости глазами раздвигала полог. Перепугавшись, он уже хотел было соскользнуть с кровати, но старуха крепко ухватила его обеими руками:
— Погоди! Дай я погляжу на тебя, грязный поросенок, возмечтавший родить слона; воро́на, собравшаяся превратиться в феникса! Морда у тебя гладкая, речи красивые, вроде бы похож на человека, а на самом деле — просто ублюдок! Стыда у тебя нет! Выслужился и позоришь мою плоть и кровь. Я не побоюсь, что ты родственник императора, учебный инспектор. Думаю, тебя не погладят по головке за то, что ты насилуешь простых девушек. Пусть о моем позоре станет известно, но уж тебя-то я отправлю в квартал — там рассудят!
Чжу Пу, которого отнюдь не устраивала подобная перспектива, стал умолять старуху отпустить его:
— Придумайте мне какое угодно наказание, только честь поберегите!
Чжуэр также стала упрашивать мать сжалиться. Старуха помедлила минуту.
— Даже если я соглашусь, отец вас все равно не помилует!
— Отец спит, — промолвила Чжуэр. — Не говори ему, и все.
Старуха холодно засмеялась.
— Да ты понимаешь, что несешь? Это не так просто!
— Я готов сделать все, что вы прикажете, — повторил Чжу Пу.
Старуха задумалась.
— Ладно, если выполнишь три моих условия, буду молчать.
— Не только на три, на триста согласен! — поспешно воскликнул Чжу.
— Ну так вот. Раз ты мою дочь опозорил, ты обязан на ней жениться. Есть у тебя жена или нет, а моя дочь должна считаться старшей женой, а не наложницей.
— Это можно, — согласился Чжу Пу. — Моя жена недавно умерла.
— Далее, — продолжала старуха, — если хочешь, чтоб дело не получило огласки, ты должен выложить четыре тысячи серебром. И, наконец, кормить и одевать меня и моего мужа до самой смерти. Если согласен на эти три условия, я тебя отпущу и постараюсь выгородить вас перед стариком.
— На все готов, — сказал Чжу Пу, — только отпустите скорее.
— Ну, это еще рано, — возразила старуха. — Вам, чиновникам, стоит лишь отвернуться, как человека не признаете. Но меня не проведешь, — пиши расписку!
— Да вы отпустите меня, как же я могу писать?!
Старуха разжала руки, и Чжу Пу, потеряв равновесие, чуть не полетел на пол. Воспользовавшись этим, Чжуэр выскользнула из спальни, словно дымок на ветру.
Чжу медленно оделся и, понукаемый старухой, написал брачное свидетельство на вечные времена. Старуха взяла его и, довольная, удалилась.
Матросы слышали, как старуха ругалась с инспектором, и, несмотря на то, что подобные истории происходили на лодках довольно часто, Чжу Пу не удалось урезонить болтунов. Когда экзамены закончились и Чжу вместе с Чжуэр вернулся в Чанчжоу, поднялось еще больше пересудов: теперь уже решительно все знали, как господину инспектору всучили в жены проститутку с «прогулочной» лодки, и многие любители посплетничать слагали на эту тему язвительные стишки. Чжу Пу оставалось лишь делать вид, что он ничего не замечает. Нужно, однако, сказать, что Чжуэр, как всякая женщина легкого поведения, была весьма искусна и в любви, и в пении, и в игре на музыкальных инструментах. Чжу Пу чувствовал себя счастливым и не раскаивался в случившемся.
Получив в один прекрасный день известие о военном поражении и ссылке его покровителя Чжуан Юпэя, он вспомнил, что в свое время многим насолил, а теперь у людей был повод злословить на его счет, и они вряд ли его пощадят! Чем доставлять радость врагам и допускать, чтобы они строчили доносы, не лучше ли честно заявить о своих проступках? По крайней мере, он заслужит репутацию человека, не считающегося с мирскими предрассудками. Приняв такое решение, Чжу Пу составил доклад трону, в котором подробно описал, как он, забыв о своем служебном положении, сблизился с гетерой. Разумеется, тотчас последовал указ о смещении его с должности, и Чжу погрузился в беззаботное существование. Дождавшись своего преемника, он захватил Чжуэр и отправился с ней в прогулку к Шести мостам и Индийской горе. Побывал у Приюта диких гусей, на Небесном плоскогорье, затем по реке Цяньтан добрался до дворца Тэнского князя[120]. Отсюда он свернул в район Цзюцзян, собираясь поехать на пароходе в Шанхай и Пекин. Он никак не ожидал, что во время прогулки по реке Синьцзян, развлекаясь с Чжуэр пением и игрой на флейте, встретит Цзинь Вэньцина!
Цзинь уже слышал кое-что об истории, приключившейся с Чжу Пу, но сейчас, когда тот пересел к нему в лодку, стал расспрашивать о ней подробно, и Чжу изложил ему все от начала до конца.
Слушая его рассказ, Цзинь Вэньцин не переставал вздыхать.
— Да, выдающихся людей обуревают сильные чувства, — сказал он. — Никто из нас не минует заставы страстей и моря желаний. Счастлив только тот, кто может породниться с любимым человеком, а от славы, богатства и знатности пользы, как от чучела собаки! Надо выпить за вас полную чашу вина!
Чжу Пу обрадовался и стал играть с Цзинем и его сослуживцами в угадывание пальцев[121]. Они веселились до тех пор, пока луна не скрылась за зубцы гор и лодка не причалила к берегу.
Тут они увидели слугу с пакетом в руках, который быстрыми шагами направился к лодке. Цзинь Вэньцин удивленно спросил, откуда депеша.
— Из Наньчана, — ответил слуга.
Цзинь вскрыл пакет и прочел:
«Начальник области Цзюцзян имеет честь передать учебному инспектору господину Цзиню следующее: из Сучжоу получено известие о том, что 13 августа в шесть часов вечера скончалась ваша матушка, госпожа Чжао. Вас просят срочно вернуться для исполнения необходимых церемоний».
Цзинь Вэньцин был поражен этими строками словно громом и, не стесняясь присутствия людей, громко разрыдался. Чжу Пу и сослуживцы наперебой принялись успокаивать его, прося «поберечь себя для отечества».
Цзинь пожелал в ту же ночь выехать в Наньчан; никакие уговоры не помогали. Что же касается Чжу Пу, то он, распрощавшись с Цзинь Вэньцином, провел еще несколько дней в безделье, а затем сел вместе с Чжуэр на пароход и поплыл в Шанхай.
В Шанхае он полюбовался на иностранные дома и поехал в Пекин, чтобы по-прежнему играть роль знаменитого ученого маньчжурской империи. Здесь наше повествование раздваивается: мы будем рассказывать о Цзинь Вэньцине, который спешно вернулся в Наньчан и подал двору прошение о траурном отпуске[122]. Двор, конечно, тотчас прислал человека ему на замену.
Цзинь Вэньцин привел в порядок свои служебные дела и вместе с семьей ночью выехал в Сучжоу. Здесь он устроил пышные похороны: церемония длилась целых два месяца. Вряд ли необходимо говорить о том, что все траурные обряды были соблюдены до конца. По прошествии ста дней он вышел из дому, чтобы выразить благодарность людям, принесшим ему соболезнования. Кроме того, он предполагал навестить старых друзей и родственников. Таким образом, хотя Цзинь Вэньцин вернулся на родину богатым и знатным, он по-прежнему хранил благоговейное уважение к родным тутам и кипарисам. Это было одним из его достоинств.
С тех пор как Цзинь получил степень и съездил в отпуск домой, прошло уже свыше десяти лет. Горы и холмы остались прежними, но старшее поколение друзей уже вымерло. Он вспомнил, как в прошлый его приезд старый дядя Фэн Гуйфэнь дал ему полезное напутствие. Слова дяди еще звучали в ушах Цзинь Вэньцина, а на могиле старика уже выросли деревья в человеческий обхват. Конечно, за эти годы, следуя дядиному совету, он узнал о многих странах, познакомился с существующими между ними отношениями, но ему так и не удалось применить то, чему он научился, отплатить родине за все ее благодеяния и успокоить старого друга, покоящегося в земле. При этих мыслях Цзинь Вэньцин невольно вздохнул.
С древности говорится: «Когда тебе весело, сетуешь, что ночь коротка, но когда пребываешь в печали, досадуешь, что она слишком длинна». Цзинь Вэньцин привык к обществу: частые беседы с друзьями-чиновниками, визиты к знакомым и пиры отвлекали от скуки. Отсюда понятно, как тяжело для него было одиночество сейчас, когда ему приходилось безвылазно сидеть дома. Только старый земляк Пань Цзэнци, «великий благотворитель» Се Цзефу да Бэй Юцзэн изредка приходили, чтобы развеселить его. Но поистине: во тьме зарождается свет, а в покое рождаются мысли. Так случилось и с Цзинь Вэньцином: тоскливые мысли вызвали переворот в его жизни подобно тому, как на опущенный полог ветер приносит пушинки ивы или как пишущая кисть оставляет за собой следы — иероглифы.
Но не будем говорить загадками. Скажем лучше, что первая, самая тяжелая часть траурного срока наконец истекла. Настал день поминовения усопших, когда ласково светит солнце и дует нежный ветерок. Согласно установившемуся обычаю, каждый год во время трех крупнейших праздников[123] в окрестностях Сучжоу устраивались гуляния, на которые валом валили разодетые жители. Большое озеро площадью более десяти ли сплошь покрывалось расписными лодками. Всюду царило веселье.
