–?Это что, брачное предложение? – встревоженно спросил Барбоза.
–?С соблюдением всех формальностей.
–?Что это за доктор Мендес Майа?
–?Доктор Мендес Майа – это бакалавр права, северянин. Четыре года как университет окончил. Сейчас он в столице – ждет, когда ему дадут судейскую должность в нашей провинции.
–?А где вы с ним познакомились, Ленита?
–?В Кампинасе. Года три назад мы с ним виделись на балу в одном из клубов. Потанцевали, он ухаживал за мной часа два, а теперь решился сделать предложение.
–?Вы тоже его знаете, отец?
–?Знаю. Они с кузеном бывали в наших краях. Его кузен хотел купить кофейную плантацию. Он привез мне рекомендательное письмо из Сан-Паулу и даже переночевал у нас.
–?Что же это за человек?
–?Довольно типичный бакалавр права. По-моему, неплохой человек. Мне, правда, сильно не нравится, что он с севера. Ну, так что мне ему ответить, Ленита?
–?Хороший вопрос! Ответьте, что замуж я не собираюсь, что благодарю за оказанную мне честь, и все такое.
–?Может, еще подумаешь? Сама знаешь – семь раз отмерь, один отрежь.
–?А тут и думать-то нечего.
–?Знаешь что? Мой старый друг Круус Шавес, от которого я вчера получил письмо, пишет, что этот молодой человек – завидный жених: умный, честный, воспитанный, трудолюбивый, бережливый, добрый католик и прочее. За четыре года после окончания университета он стал общественным обвинителем, а теперь ждет назначения на должность окружного судьи, как ты сама сказала, и наверняка его получит, потому что знаком с бароном Котежипе[23] и пользуется покровительством Макдауэлла. У него и денежки водятся.
–?Может, это и завидная партия, да не для меня.
–?Ты пойми, что это не к спеху – сначала подумай, потом ответишь.
–?Да что тут думать!
–?Эх, молодость! К чему принимать скоропалительные решения, когда есть время подумать, взвесить все за и против?
–?Теперь или через год, ответ у меня будем неизменным: не хочу.
–?Девочка, знаешь, как говорят в народе: не плюй в колодец...
– ...Пригодится воды напиться. И все равно не хочу.
–?Ну, ладно, ладно: не хочешь – как хочешь! Завтра пошлю отказ. Уж не знаю, как это вынесет доктор Мендес Майа.
Ленита отослала служанку и стала спать одна у себя в комнате. Полковник удивился такому решению. Сказал, что это опасно, что Ленита может заболеть, что ночью у нее может случиться приступ и некому будет прийти ей на помощь.
Нет, ответила Ленита, она уже совершенно здорова и опасаться тут нечего. Кроме того, служанка громко храпит и не дает ей заснуть.
Часов в одиннадцать приходил Барбоза, ступая чуть слышно, входил в комнату и запирал дверь на ключ изнутри.
Дверные петли были тщательно смазаны, поэтому дверь отворялась без малейшего скрипа.
Замок был старинной португальской работы – обе скважины в нем совпадали – и, чтобы никто не мог подглядеть – хотя никто и не ходил мимо этой двери ночью,– Барбоза вешал на ключ свою шляпу.
Пользуясь полной, совершенной свободой, он уже не довольствовался тем, что обладает Ленитой. Его прельщал умственный грех, те самые mala mentis guadia, о которых говорит Вергилий. Ему хотелось созерцать, пожирать глазами великолепную пластику тела девушки – как во всем блеске волнующей наготы, так и украшенного модными изысками.
Он раздевал ее, придавал ей позу Венеры Милосской, располагая руки так, как, по мнению знатоков, они должны были быть у статуи, выпрямлял ей торс, заставлял выпячивать грудную клетку, чтобы яснее выступали ее вызывающие, крепкие, стоячие груди.
С помощью мощного рефлектора он отражал и направлял белый свет бельгийской лампы, набрасывая на девушку покров из мягких и живых бликов, располагаемых по всем правилам науки.
Он отходил, приближался, снова отходил. Он разглядывал, изучал Лениту и наслаждался ею, как Пигмалион – Галатеей, а Микеланджело – Моисеем.
Наступал момент, когда ему было не сдержаться. С хриплым, резким, сдавленным криком он бросался на нее, точно похотливый козел, а она бросалась ему навстречу – и оба падали на диван или на пол, сжимая друг друга в объятиях, кусая, пожирая друг друга.
Иногда он заставлял Лениту завиваться, затягиваться в корсет, украшать себя цветами, натягивать перчатки со всей изысканностью и причудами светской львицы, которая собирается на великосветский бал или на дипломатический раут.
Он помогал ей, беря на себя роль лакея, и лучился гордостью.
Вся эта женская роскошь, элегантность и кокетство – все это было для него, только для него и ни для кого больше.
При этом он осознавал собственную исключительность и испытывал эгоистическое наслаждение, подобно королю Людвигу Баварскому, который сидел в пустом театре и в полном одиночестве слушал оперу Вагнера, поставленную с необычайною пышностью и божественно исполняемую лучшими певцами.
Барбоза обожал теплую, ароматную нежность нагого тела Лениты. Но в порыве утонченного сладострастия он любил сжимать ей руки, затянутые в лайковые перчатки, любил ощущать тепло ее рук сквозь сеточку старомодных митенок, любил чувствовать ее живое тело сквозь чуть жестковатые кружева, сквозь тюлевые цветочки.
Вскоре ему стало не хватать этих ночных сладострастных игрищ, совершаемых втайне, при закрытых дверях. Ему хотелось расширить рамки для своих живых картин, хотелось более просторной сцены для эротических представлений, хотелось любви на вольном воздухе, при дневном свете, без всяких ограничений.
Под предлогом охоты он каждый день углублялся в лес вдвоем с Ленитой.
По дороге он шел в нескольких шагах позади нее, чтобы полюбоваться, как она перебирает пяточками, которые то и дело показывались из-под каймы ее легкого платья.
Это непрестанное, соблазнительное колыхание юбок в такт покачиванию бедер странным и необыкновенным образом возбуждало его.
Когда в лесу попадался глубокий овраг, темная пещера, окаймленная бамбуковыми зарослями полянка, он останавливался.
Под старым раскидистым деревом, возле молодой пальмы, расправляющей свои изумрудные веера навстречу снопам солнечного света, располагал он обнаженную девушку – со вкусом, как художник, и со знанием дела, как опытный распутник – так, чтобы свет делал еще белей ее кожу на темно-зеленом фоне тенистого леса.
Ленита соглашалась на все это с податливостью снисходительной царицы или принимавшей жертву богини. Она милостиво позволяла созерцать себя и благоговейно поклоняться своей плоти.
Снова и снова Барбоза любовался Ленитой, обходя ее со всех сторон. Концентрические круги, описываемые им, походили на те, что чертит в небе ястреб, готовый упасть на жертву. Он приближался, вставал на колени и, весь дрожа, затаив дыхание, целовал ей розовые ноготки и белоснежные пальчики ног, ласкал груди, гладил округлые бедра, клал голову на гладкий живот, зажмурив глаза, вдыхая и впитывая здоровый, соблазнительный запах возбужденной женской плоти.
Однажды в лесной глуши ему вспомнилась статуя Микеланджело «Утро», которую он когда-то видел на гробнице Медичи. Неровность, покатость земли навеяли это воспоминание.
Дрожащими руками принялся он раздевать Лениту, не расстегивая, а отрывая пуговицы и крючки. Увидев ее голой, он положил ее на мох, согнул ей левую ногу в колене и опер стопу на выступающий из земли камень. Потом согнул в локте левую руку так, чтобы кончики пальцев слегка касались плеча, а правую руку и ногу расположил так, чтобы они образовали плавную, мягкую линию, контрастирующую с резким, угловатым изгибом правой стороны тела.
Отойдя, он лег на землю ничком и пополз к ней, точно ящерица.
...
Ленита едва не лишилась чувств от наслаждения.
...
Однажды ночью Барбоза не пришел в спальню к Лените.
От волнения девушка не сомкнула глаз. На рассвете она встала с постели и, не заботясь, что кто-нибудь может ее увидеть, не предпринимая никаких предосторожностей, направилась в спальню к Барбозе, толкнула дверь и вошла.
Фитиль догоравшей свечи плавал в озерце растаявшего стеарина, накопившегося в чашечке подсвечника. Пламя мерцало и дрожало, то ярко озаряя комнату, то пропадая и оставляя спальню почти полностью погруженной во мрак.
Барбоза лежал на спине, сжимая пальцами виски, и стонал. Ленита склонилась над ним.
–?Что с тобой? Что случилось? – спросила она.
–?Ничего страшного. Обычная мигрень. Иди к себе, а то тебя увидят – светает уже.
–?Да как я могу тебя оставить в такую минуту? Плохо же ты меня знаешь!
–?Хорошо я тебя знаю. Я бы не просил тебя уйти, если бы ты была мне нужна, если бы могла чем-нибудь помочь. Но ты ничего не сможешь сделать. Это не болезнь, а просто плохое самочувствие. Я здоров, просто голова побаливает.
–?Я хочу остаться. Не могу видеть, как ты мучаешься. Со мной тебе станет легче.
–?Не станет. Будет только хуже. Это пройдет. Уходи, прошу тебя, уходи!
