я могу дать ей развод, если я ее люблю и она меня тоже любит? У нас уже есть двое маленьких детей…
— А что я могу сделать? — сказал в замешательстве реб Нота. — Как я могу вмешиваться в подобные вещи? В отношения между тестем и зятем… Реб Нохум Тривус — влиятельный еврей.
— А примирение? — затрясся побитый хасид. — Примирение мужа и жены? Вы не должны этого допустить, реб Нота!
— Прекрати! — разозлился на него второй хасид, — Что ты лезешь со своими семейными делами? Есть вещи поважнее. Дай мне сказать!.. Мы знаем, реб Нота, что у вас только что были посланцы из Вильны с этим… с доносчиком из Пинска. Простите, что я так говорю! Они на нас донесли, мы знаем, что из-за них на нас обрушились новые гонения… но… но…
Слезы размером с горошину потекли по щекам казавшегося уверенным в себе хасида. И он тоже не закончил своей речи.
Реб Нота вздохнул. Он принялся задумчиво перебирать бумаги на столе и перебирал их, пока не нашел подходивших к случаю слов:
— Ну, дети! Доводов виленской… то есть раввинской стороны, как и доводов хасидов, я уже достаточно наслушался. В Петербурге, в Вильне. Куда бы ни приехал и где бы ни остановился. Вставили в молитвенник другой текст благословения кдуша… Отшлифованные ножи для убоя птицы и скота… Громко кричат во время молитвы… Другой «Кицур шулхан арух»… А я ведь всего лишь купец. Что понимает такой еврей, как я, в подобных вещах? Даже наш реб Йегошуа Цейтлин из Устья не может разобраться во всей этой путанице. Реб Борух Шик, наш врач, тоже не может. С ними надо говорить на эту тему…
— Да нас же к ним даже не подпускают, реб Нота! — сказал побитый хасид.
— Ясно, что нас не пустят даже на порог, — откликнулся его товарищ. — Наш учитель, реб Шнеур-Залман из Лиозно… Даже его гаон не впустил к себе. Кто же нас-то допустит?
— Мы созовем собрание! — решил реб Нота ясно и четко и снова опустил очки на нос. — Будем искать компромисс. Я сегодня уже говорил об этом. Пока что не поднимайте шума. Держитесь тихо.
— Мы и шум? — пожали атласными плечиками оба хасида. — Мы тихи, как трава под ногами. Все время проводим в молельне. Нам нельзя видеть наших жен и детей, и мы молчим.
— Знаете что? — вдруг сказал реб Нота.
— Что?
— Приходите завтра на трапезу. На бар мицву моего внука.
— О чем вы говорите, реб Нота? — открыл от удивления рот побитый хасид. Он даже забыл о своем кровоточащем носе и убрал от него красный платок. — Да ведь нас здесь растопчут! Нас стаканами забросают…
— Беру это на себя! — твердо сказал реб Нота. — Приходите завтра.
— Ну, а сейчас? — оба хасида продолжали топтаться на месте и не хотели уходить.
— Что «сейчас»?
— Мы боимся выйти. Мясницкие подмастерья со снежками поджидают нас. Каждый снежок размером в кулак и жесткий, как камень…
— Ах, вот как? — поднялся с места реб Нота. — Хацкл, выйди проводи этих молодых людей и вели уличным мальчишкам, чтобы они не смели их задевать. Скажи, реб Нота Ноткин так велел!
2
Сразу же после того, как он выпроводил напуганных хасидов, в кабинет реб Ноты посыпали представители всяческих обществ и братств города: погребального братства, благотворительного общества, общества помощи сиротам, общества помощи нуждающимся в одежде, помощи бедным невестам… Все они якобы пришли так рано только для того, чтобы поприветствовать столь важного гостя, приближенного к царству… Однако на самом деле — чтобы получить несколько рублей: каждый для своего общества. Случилось именно то, о чем Эстерка заранее предупреждала свекра.
И все старосты и служки действительно ушли не с пустыми руками, это было настоящее «приездное», как говорил сам реб Нота. К тому же все они были приглашены на завтрашнее торжество, на бар мицву его внука.
Хацкл-оденься на этот раз не стал дожидаться, пока последний, староста из общества помощи бедным невестам, завершит свою длинную и витиеватую благодарственную речь. Он постучал в дверь и сердито объявил:
— Пришли из портновского цеха и из сапожницкого тоже. Они недовольны, говорят, что реб Нота обещал им вчера на рынке принять их и выслушать их жалобы первыми. А теперь…
— Скажи им, — перебил реб Нота слегка нетерпеливо, но вежливо, как он научился в Петербурге, — скажи им, что я держу свое слово. Их я приму отдельно. Ведь я их пригласил к чаю. Сегодня в четыре часа, когда никого уже не будет и никого другого не впустят.
Только теперь староста общества помощи бедным невестам заторопился:
— Ах, ах, реб Нота! У вас отнимают слишком много времени… Велики потребности всего народа Израиля!..
— Не столько потребности, сколько беды, — поправил его реб Нота. — Времени у нас всех когда-то будет предостаточно. Через сто двадцать лет…
В коридоре снова раздался шум. Реб Нота недовольно открыл дверь:
— Хацкл, позаботься, чтобы было потише. Тут ведь не рыбный рынок. Я всех приму. Кто там следующий?
— Кто там следующий? — обиженно и напевно повторил Хацкл, нахмурив свои и без того постоянно нахмуренные брови. — Тоже мне люди! Они говорят, что они старосты деревень, принадлежащих генералу Зоричу. Из Старого Шклова, и из Рыжкавичей, [39] и из Купел [40] их послали тамошние крестьяне. Евреи лезут, ну и эти тоже лезут. Говорят, им тоже очень надо увидеть пана из «Питера», то есть из Пейтербарга. Тоже, значит. Я гоню их уже целый час, а они упираются, как бараны рогами в стенку. А теперь вообще встали на колени. Они крестятся и кланяются до земли. И поди добейся от них толку! Метут пол своими нечесаными бородами, как вениками! Они просто обязаны увидеть «кормильца», пана из императорского города, и все тут. Деревня их послала…
Реб Нота некоторое время колебался. Он вспомнил, о чем реб Борух Шик еще вчера предупреждал его. Сразу же после того, как врач закончил со своими больными в городе, он пришел и предупредил, что что-то происходит в ближних деревнях вокруг Шклова. Пока — потихоньку. Крестьяне не говорят открыто, чего хотят. Но у их женщин больше мужества. Они ругают и проклинают кого-то и высказывают претензии к жиду Ноте не меньше, чем к пану Зоричу, поровшему их мужей…
Но реб Нота сразу же собрался с силами. Он встал и распрямился: нет, прятаться от опасности не годится. Надо ее искоренить…
И, поправив очки, он приказал:
— Хацкл, впусти их и… не закрывай дверь! Стой тут.
3
В промокших лаптях, в
