Она шла в комнату к парализованной хозяйке, устраивалась в кресле и оставалась там часами, едва отвечая на тревожные расспросы полковника.
Когда она возвращалась в свои покои, по дороге ее охватывал необъяснимый страх, и с дрожью она хватала за руку мулатку.
Она перестала есть, пища внушала ей отвращение, но иногда ей хотелось чего-нибудь соленого или острого. У нее начались обильные слюнотечения, то и дело ее рвало желчью. И однажды утром ей было уже не встать с постели.
Полковник с женой управляющего поспешили на помощь. Окружив постель больной, они пытались напоить Лениту чаем с лимонной мятой и дать какое-нибудь домашнее средство, покуда не придет врач, за которым немедленно отправили.
Когда врач приехал, Ленита была в беспомощнейшем состоянии: изнуренная, бледная, с кругами под глазами. То и дело хватаясь за грудь, она хрипела и задыхалась. Словно ком поднялся у нее от желудка к горлу и не давал дышать. В левой части головы она ощущала сильную непрерывную, мучительную боль, точно ей загнали туда раскаленный гвоздь. Нервная система у нее была расшатана донельзя – малейший шум или полоска света из открытой двери исторгали у нее стоны.
Доктор Гимараэнс, уже пожилой врач с умным и добрым лицом, приблизился к постели, осмотрел больную, не спеша, не проронив ни слова, не измеряя пульса, чтобы ничем ее не беспокоить, сложил руки за спиной и низко наклонился, чтобы прослушать ее дыхание и всхлипы, а также посмотреть сокращения ее лицевых мускулов.
–?Когда это началось, полковник? – спросил он.
–?Она приехала уже больной, но так худо ей стало только сегодня.
–?Задыхаюсь! Помогите! – внезапно крикнула Ленита, перевернулась, забилась в судорогах и стала обеими руками рвать на себе рубашку и царапать грудь. Густой румянец внезапно залил ей лицо, глаза лихорадочно блестели.
–?Я знаю, в чем дело,– произнес врач.– Есть у меня тут кое-что. Сейчас вернусь.
И он вышел.
Через несколько минут он возвратился со шприцем в руках.
–?Подставьте плечо, сеньора. Я сделаю вам укол. Скоро все пройдет – вот увидите.
Ленита с трудом вытянула голую руку. Доктор принялся медленно ее пощипывать на уровне бицепса и, зажав небольшой участок между большим и указательными пальцами, вонзил под кожу иглу и, надавливая на поршень, впрыснул содержимое. Ленита, при всей своей нынешней нервозности и раздражительности, даже ничего не почувствовала.
Эффект не заставил себя долго ждать. Через некоторое время с ее щек сошел нездоровый румянец, прекратились нервные судороги рук и ног, глаза закрылись, из груди вырвался вздох облегчения.
Она заснула.
–?Пусть она выспится,– молвил врач.– Когда проснется, ей полегчает. Но я пропишу ей еще и бромистый калий – не помешает.
Все на цыпочках вышли. С Ленитой осталась только жена управляющего.
Прогноз врача подтвердился. После продолжительного сна Ленита проснулась посвежевшей, с успокоившимися нервами и расслабленными мышцами. Однако она чувствовала себя разбитой, вялой, жаловалась на головные боли и сильную усталость.
Двое суток провела она в постели и лишь на третьи встала.
Аппетит потихоньку возвращался к ней, она начала регулярно и с удовольствием есть. Можно было сказать, что она оправляется от удара, вызванного смертью отца. Ленита вдруг стала и чувствовать себя иной – более женственной, что ли. У нее больше не осталось прежних мужских пристрастий – из привезенных книг ее привлекали теперь только самые романтические. Она перечитала «Поля и Виргинию», четвертую книгу «Энеиды» и седьмую «Телемаха». Над плутовским романом «Жизнь Ласарильо с Тормеса» она расплакалась.
У нее появилось непреодолимое желание посвятить себя заботам о ком-то – о больном или калеке. Порой она размышляла о том, что если она выйдет замуж, то у нее родятся дети – беспомощные крохотные создания, полностью зависимые от ее ласки, от ее забот, от ее молока. И она признала возможность замужества.
Образ отца понемногу терялся в сумраке горьких, но уже менее мучительных воспоминаний.
Часами она сидела возле парализованной, беседовала с полковником, иногда даже смеялась.
–?Вот и хорошо, очень хорошо,– повторял добрый старик.– Не кручинься, доченька. Все когда-нибудь проходит – так уж устроен свет.
Однажды, оставшись одна в гостиной, Ленита ощутила какое-то томление. Она прилегла в гамак и, тихонько покачиваясь, погрузилась в полудрему.
Перед ней, на консоли, среди привезенных ею бронзовых отливок, стояла уменьшенная барбедьенновская копия знаменитой статуи, известной под названием «Боец Боргезе», работы Агасия. Угасающий луч закатного солнца, проникнув в щель между ставнями, озарил статуэтку, согрел ее и, казалось, вдохнул жизнь в тусклую бронзу.
Ленита открыла глаза. Ее внимание привлекли мягкие отблески на металле, охваченном светом. Она встала, подошла к столу и пристально посмотрела на статуэтку... Эти руки, эти ноги, эти выпуклые мышцы, эти напряженные сухожилия, эта мужественность, эта стать производили на нее сейчас странное впечатление. Десятки раз любовалась она этим анатомическим чудом и изучала его в мельчайших подробностях, из которых складывалось художественное совершенство,– но сейчас она испытывала то, чего никогда прежде не испытывала. Могучая шея, налитые бицепсы, широкий торс, узкий таз, напряженные мышцы статуэтки – все казалось соответствующим пластическому идеалу, который скрыто всегда пребывал в ее сознании, но пробудился лишь сейчас, во весь голос заявляя о себе.
Ленита не могла пошевелиться, она была пленена, зачарована. Она ощущала себя слабой и упоенно осознавала свою слабость. Ее обуревало стремление к неведомому – неясное, смутное, но настойчивое и острое. Ей представлялось, какое беспредельное наслаждение она бы получила, если бы этот боец бросился на нее, растоптал, избил, разорвал бы ее на кусочки. У нее возникло страстное желание впиться поцелуями в отлитую в бронзе мужскую плоть. Ей хотелось обнять ее и раствориться в ней.
Она залилась краской до корней волос – за один миг, словно в каком-то внезапном озарении, она узнала о самой себе больше, чем за долгие годы изучения физиологии. Ей стало ясно, что она, в общем-то неординарная женщина, несмотря на свой могучий интеллект и на все свои познания, оставалась в каком-то смысле обыкновенной самкой. И то, что она ощущала, было не что иное, как вожделение, органическая потребность в самце.
Ее охватили глубокое уныние и непреодолимое отвращение к самой себе. Развивать ум с младых ногтей, денно и нощно, ежечасно овладевать разнообразнейшими знаниями, приучать мозг неустанно подвергать тщательнейшему анализу труднейшие задачи по высшей математике – и внезапно низвергнуться, словно архангел у Мильтона, с небесной выси в земную грязь, ощутить себя уязвленной жалом плоти, изнывать от похоти, точно невежественная негритянка, точно грязная скотина, точно коза во время течки... Какое падение!
Она сделала невероятное усилие, чтобы разрушить умопомрачительные чары. Шатаясь и опираясь о мебель и стены, она вернулась в спальню, с трудом затворила окна и, не раздеваясь, рухнула на кровать.
Долго она лежала неподвижно.
Тепловатая влага, разливающаяся у нее между бедрами, заставила ее вскочить, преодолевая нахлынувшую сонливость. Резкими, нервными движениями она скинула шаль, быстро расстегнула корсаж, разорвала швы на верхней и нижней юбке и осталась в одной рубашке.
Обширное красное, яркое, переливающееся пятно заливало белизну батиста. Месячное очищение, кровотечение плодовитости было подобно рубиновому соку, брызжущему в давильне из спелого винограда.
Более сотни раз природа проявлялась в ней подобным образом, но таких ощущений, как в этот раз, у нее никогда не было.
Когда в четырнадцать лет, после тяжелого и утомительного дня это случилось впервые, она обезумела от ужаса, ей казалось, что она смертельно ранена,– и с бесстыдством невинности она, оглашая дом криками, побежала к отцу и все ему рассказала.
Лопес Матозу попытался утешить ее: это, мол, бывает у всех женщин; нужно только поберечься простуды и солнца; а беспокоиться тут нечего, дня через три, самое позднее – через пять, все пройдет; и хотя это будет повторяться каждый месяц, ничего страшного в этом нет.
Со временем она почерпнула множество сведений из книг по физиологии; у Пюсса она вычитала, что менструация связана с изменением эпителия матки, совпадающим с овуляцией, и что сильное кровотечение – это всего лишь последствие этого изменения. Она смирилась и привыкла к этому отправлению организма, как и к любому другому. Наблюдая над собой, она стала отмечать красным карандашом в карманном календарике дни, когда это случалось,– вот и все.
Стемнело. Мулатка пришла звать Лениту на ужин и застала ее в постели, с натянутым на голову одеялом.
