— Адвокаты идутъ, мистеръ! произнесла Клеменси не очень привѣтливымъ голосомъ.
— Ага! воскликнулъ докторъ, спѣша имъ на встрѣчу къ воротамъ сада. — Здравствуйте, здравствуйте! Грація! Мери! господа Снитчей и Краггсъ пришли. А гдѣ же Альфредъ?
— Онъ вѣрно сейчасъ будетъ назадъ, сказала Грація. — Ему сегодня столько было хлопотъ со сборами къ отъѣзду, что онъ всталъ и вышелъ на разсвѣтѣ. Здравствуйте, господа.
— Позвольте пожелать вамъ добраго утра, сказалъ Снитчей: это и за себя и за Краггса.- (Краггсъ поклонился). — Цалую вашу ручку, продолжалъ онъ, обращаясь къ Мери, и поцаловалъ ручку:- и желаю вамъ, — желалъ онъ или не желалъ въ самомъ дѣлѣ, неизвѣстно: съ перваго взгляда онъ не походилъ на человѣка, согрѣтаго теплымъ сочувствіемъ къ ближнему:- желаю вамъ еще сто разъ встрѣтить этотъ счастливый день.
Докторъ, заложивши руки въ карманы, значительно засмѣялся. Ха! ха! ха! Фарсъ во сто актовъ!
— Однако же я увѣренъ, замѣтилъ Снитчей, приставляя небольшую синюю сумку къ ножкѣ стола — вы ни въ каковъ случаѣ не захотите укоротить его для этой актрисы, докторъ Джеддлеръ.
— Нѣтъ, отвѣчалъ докторъ. — Боже сохрани! Дай Богъ ей жить и смѣяться надъ фарсомъ, какъ можно дольше, а въ заключеніе сказать съ острякомъ французомъ: фарсъ разыгранъ, oпyскайте занавѣсъ.
— Острякъ французъ былъ не правъ, докторъ Джеддлеръ, возразилъ Снитчей, пронзительно заглянувши въ сумку:- и ваша философія ошибочна, будьте въ томъ увѣрены, какъ я уже не разъ валъ говорилъ. Ничего серьёзнаго въ жизни! Да что же по вашему права?
— Шутка, отвѣчалъ докторъ.
— Вамъ никогда не случалось имѣть дѣло въ судѣ? спросилъ Снитчей, обративши глаза отъ сумки на доктора.
— Никогда, отвѣчалъ докторъ.
— Если случится, замѣтилъ Снитчей: — такъ, можетъ быть, вы перемѣните ваше мнѣніе.
Краггсъ, который, казалось, только очень смутно или вовсе не сознавалъ въ себѣ отдѣльнаго, индивидуальнаго существованія и былъ представляемъ Снитчеевъ, отважился сдѣлать свое замѣчаніе. Это замѣчаніе заключало въ себѣ единственную мысль, которая не принадлежала на половину и Снитчею; но за то ее раздѣляли съ Краггсомъ многіе изъ мудрыхъ міра сего.
— Оно стало нынче ужь слишкомъ легко, замѣтилъ Краггсь,
— Что, вести процессъ? спросилъ докторъ.
— Да всѣ, отвѣчалъ Краггсъ. — Теперь все стало какъ-то слишкомъ легко. Это порокъ нашего времени. Если свѣтъ шутка (я не приготовился утверждать противное), такъ слѣдовало бы постараться, чтобы эту шутку было очень трудно разыграть. Слѣдовало бы сдѣлать изъ нея борьбу, сэръ, и борьбу возможно тяжелую. Такъ слѣдовало бы; а ее дѣлаютъ все легче да легче. Мы смазываемъ масломъ врата жизни, а имъ слѣдовало бы заржавѣть. Скоро они начнутъ двигаться безъ шума, а имъ слѣдовало бы визжать на петляхъ, сэръ.
Краггсъ, казалось, самъ завизжалъ на своихъ петляхъ, высказывая это мнѣніе, которому наружность его сообщила неимовѣрный эффектъ. Краггсъ былъ человѣкъ холодной, сухой, крутой, одѣтый, какъ кремень, въ сѣрое съ бѣлымъ, съ глазами, метавшими мелкія искры, какъ будто ихъ высѣкаетъ огниво. Три царства природы имѣли каждое своего идеальнаго представителя въ этомъ тріо спорившихъ; Снитчей былъ похожъ на сороку или ворону (только безъ лоску), а сморщенное лицо доктора походило на зимнее яблоко; ямочки на немъ изображали слѣды птичьихъ клювовъ, а маленькая косичка сзади торчала въ видѣ стебелька.
Въ это время статный молодой человѣкъ, одѣтый по дорожному, быстро вошелъ въ садъ въ сопровожденіи слуги, нагруженнаго чемоданомъ и узелками; веселый и полный надежды видъ его гармонировалъ съ яснымъ утромъ. Трое бесѣдовавшихъ сдвинулись въ одну группу, какъ три брата Парокъ, или три Граціи, замаскированныя съ величавшимъ искусствомъ, или, наконецъ, какъ три вѣщія сестры въ степи, — и привѣтствовали пришедшаго.
— Счастливо встрѣчать этотъ день, Альфъ, сказалъ докторъ.
— Встрѣтить его еще сто разъ, мистеръ Гитфильдъ, сказалъ, низко кланяясь, Снитчей.
— Сто разъ! глухо и лаконически проговорилъ Краггсъ.
— Что за гроза! воскликнулъ Альфредъ, вдругъ остановившись. — Одинъ, два, три — и все предвѣстники чего-то недобраго на ждущемъ меня океанѣ. Хорошо, что не васъ первыхъ встрѣтилъ я сегодня по утру, а то это дурная была бы примѣта. Первую встрѣтилъ я Грацію, милую, веселую Грацію, — и вы мнѣ не страшны!
— Съ вашего позволенія, мистеръ, вы первую встрѣтили меня, сказала Клеменси Ньюкомъ. — Она, извольте припомнить, вышла сюда гулять еще да восхода солнца. Я оставалась въ комнатахъ.
— Да, правда. Клеменси первая попалась мнѣ сегодня навстрѣчу, сказалъ Альфредъ: — все равно, я не боюсь васъ и подъ щитомъ Клеменси!
— Ха, ха, ха! — это я за себя и за Краггса, сказалъ Снитчей: — хорошъ щитъ!
— Можетъ быть, не такъ дуренъ, какъ кажется, отвѣчалъ Альфредъ, дружески пожимая руки доктору, Снитчею и Краггсу.
Онъ оглянулся вокругъ.
— Гдѣ же…. Боже мой!
И быстрое, неожиданное движеніе его сблизило вдругъ Джонатана Снитчея и Томаса Краггса еще больше, нежели статьи ихъ договора, при заключеніи товарищества. Онъ быстро подошелъ къ сестрамъ, и…. впрочемъ, я лучше не могу передать вамъ, какъ онъ поклонился сперва Мери, а потомъ Граціи, какъ замѣтивши, что мистеръ Краггсъ, глядя на его поклонъ, нашелъ бы вѣроятно, что и кланяться стало нынче слишкомъ легко.
Докторъ Джеддлеръ, желая, можетъ быть, отвлечь вниманіе, поспѣшилъ приступить къ завтраку, и всѣ сѣли за столъ. Грація завяла главное мѣсто, но такъ ловко, что отдѣлила сестру и Альфреда отъ остального общества. Снитчей и Краггсъ сѣли по угламъ, поставивши синюю сумку для безопасности между собою. Докторъ по обыкновенію сѣлъ противъ Граціи. Клеменси суетилась около стола съ какою-то гальваническою дѣятельностью, а меланхолическій Бритнъ за другимъ маленькимъ столикомъ торжественно разрѣзывалъ кусокъ говядины и окорокъ.
— Говядины? спросилъ Бритнъ, подойдя къ Снитчею съ ножемъ и вилкою въ рукѣ и бросивши въ него лаконическій вопросъ, какъ метательное оружіе.
— Конечно, отвѣчалъ адвокатъ.
— А вамъ тоже?
Это относилось къ Краггсу.
— Да, только безъ жиру, и получше сваренный кусочекъ, отвѣчалъ Краггсъ.
Исполнивши эти требованія и умѣренно надѣливши доктора (онъ какъ будто зналъ, что больше никто не хочетъ ѣсть), Бритнъ сталъ какъ только можно было ближе, не нарушая приличія, возлѣ Компаніи подъ фирмою «Снитчей и Краггсь», и суровымъ взглядомъ наблюдалъ, какъ управляются они съ говядиной. Разъ, впрочемъ, строгое выраженіе лица его смягчилось: это случилось по поводу того, что Краггсъ, зубы котораго были не изъ лучшихъ, чуть не подавился, при чемъ Бритнъ воскликнулъ съ большимъ одушевленіемъ: «я думалъ, что онъ ужъ и умеръ!»
— Альфредъ, сказалъ докторъ: — слова два, три объ дѣлѣ, пока мы еще за завтракомъ.
— Да, за завтракомъ, повторили Снитчей и Краггсъ, которые, кажется, и не думали оставить его.
Альфредъ хоть и не завтракалъ, хоть и былъ, казалось, по уши занятъ разными дѣлами, однакоже, почтительно отвѣчалъ:
— Если вамъ угодно, сэръ.
— Если можетъ быть что нибудь серьёзное, началъ докторъ: — въ такомъ….
— Фарсѣ, какъ человѣческая жизнь, договорилъ Альфредъ.
— Въ такомъ фарсѣ, какъ наша жизнь, продолжалъ докторъ: — такъ это возвращеніе въ минуту разлуки двойного годового праздника, съ которымъ связано для насъ четырехъ много пріятныхъ мыслей и воспоминаніе о долгихъ, дружескихъ отношеніяхъ. Но не объ этомъ рѣчь и не въ томъ дѣло.
— Нѣтъ, нѣтъ, докторъ Джеддлеръ, возразилъ молодой человѣкъ: — именно въ томъ-то и дѣло; такъ говоритъ мое сердце, такъ скажетъ, я знаю, и ваше, — дайте ему только волю. Сегодня я оставляю вашъ домъ, сегодня кончается ваша опека; мы прерываемъ близкія отношенія, скрѣпленныя давностью времени, — имъ никогда уже не возобновиться вполнѣ; мы прощаемся и съ другими отношеніями, съ надеждами впереди, — онъ взглянулъ на Мери, сидѣвшую возлѣ него, — пробуждающій мысли, которыя я не смѣю теперь высказать. Согласитесь, прибавилъ онъ, стараясь ободрить шуткой и себя и доктора: — согласитесь, докторъ, что въ этой глупой, шутовской кучѣ сора съ же хоть зернышко серьёзнаго. Сознаемся въ этомъ сегодня.
— Сегодня! воскликнулъ докторъ. — Слушайте его! ха, ха, ха! Сегодня, въ самый безсмысленный день во всемъ безсмысленномъ году! Въ этотъ день, здѣсь, на этомъ мѣстѣ, дано было кровопролитное сраженіе. Здѣсь, гдѣ мы теперь сидимъ, гдѣ сегодня утромъ танцовали мои дочери, гдѣ полчаса тому назадъ собирали намъ къ завтраку плоды съ этихъ деревъ, пустившихъ корни не въ землю, а въ людей, — здѣсь угасли жизни столь многихъ, что нѣсколько поколѣній послѣ того, еще за мою память, здѣсь, подъ нашими ногами, разрыто было кладбище, полное костей, праха костей и осколковъ разбитыхъ череповъ. А изъ всѣхъ сражавшихся не было и ста человѣкъ, которые знали бы, за что они дерутся; въ числѣ праздновавшихъ побѣду не было и ста, которые знали бы, чему они радуются. Потеря или выигрышъ битвы не послужили въ пользу и полусотнѣ. Теперь нѣтъ и поддюжины, которые сходились бы въ мнѣніи о причинѣ и исходѣ сраженія; словомъ, никто никогда не зналъ объ немъ ничего положительнаго, исключая тѣхъ, которые оплакивали убитыхъ. Очень серьёзное дѣло! прибавилъ докторъ со смѣхомъ.
