— А мнѣ такъ все это кажется очень серьёзнымъ, сказалъ Альфредъ.
— Серьёзнымъ! воскликнулъ докторъ. — Если вы такія вещи признаете серьёзными, такъ вамъ остается только или сойти съ ума, или умереть, или вскарабкаться куда нибудь на вершину горы и сдѣлаться отшельникомъ.
— Кромѣ того, это было такъ давно, сказалъ Альфредъ.
— Давно! возразилъ докторъ. — А чѣмъ занимался свѣтъ съ тѣхъ поръ? Ужь не провѣдали ли вы, что онъ занимался чѣмъ нибудь другимъ? Я, признаюсь, этого не замѣтилъ.
— Занимался, отчасти, и судебными дѣлами, замѣтилъ Снитчей, мѣшая ложечкой чай.
— Несмотря на то, что судопроизводство слишкомъ облегчено, прибавилъ его товарищъ.
— Вы меня извините, докторъ, продолжалъ Снитчей: — я уже тысячу разъ высказывалъ въ продолженіи вашихъ споровъ мое мнѣніе, а все таки повторю, что въ тяжбахъ и въ судопроизводствѣ я нахожу серьёзную сторону, нѣчто, такъ сказать, осязательное, въ чемъ видны цѣль и намѣреніе….
Тутъ Клеменси Ньюкомъ зацѣпила за уголъ стола, и зазвенѣли чашки съ блюдечками.
— Что это? спросилъ докторъ.
— Да все эта негодная синяя сумка, отвѣчала Клеменси: — вѣчно кого нибудь съ ногъ собьетъ.
— Въ чемъ видны цѣль и намѣреніе, внушающія уваженіе, продолжалъ Снитчей. — Жизнь фарсъ, докторъ Джеддлеръ, когда есть на свѣтѣ судопроизводство?
Докторъ засмѣялся и посмотрѣлъ на Альфреда.
— Соглашаюсь, если это вамъ пріятно, что война глупость, сказалъ Снитчей. — Въ этомъ я съ вами соглашаюсь. Вотъ, напримѣръ, прекрасное мѣсто, — онъ указалъ на окрестность вилкою, — сюда вторглись нѣкогда солдаты, нарушители правъ владѣнія, опустошили его огнемъ и мечомъ. Хе, хе, хе! добровольно подвергаться опасности отъ меча и огня! Безразсудно, глупо, рѣшительно смѣшно! И вы смѣетесь надъ людьми, когда вамъ приходитъ въ голову эта мысль; но взглянемъ на эту же прекрасную мѣстность, при настоящихъ условіяхъ. Вспомните объ узаконеніяхъ относительно недвижимаго имущества; о правахъ завѣщанія и наслѣдованія недвижимости; о правилахъ залога и выкупа ея; о статьяхъ касательно аренднаго, свободнаго и податнаго ею владѣнія; вспомните, продолжалъ Снитчей съ такимъ одушевленіемъ, что щелкнулъ зубами:- вспомните о путаницѣ узаконеній касательно правъ и доказательства правъ на владѣніе, со всѣми относящимися къ нимъ противорѣчащими прежними рѣшеніями и многочисленными парламентскими актами; вспомните о безконечномъ, замысловатомъ дѣлопроизводствѣ по канцеляріямъ, къ которому можетъ подать поводъ этотъ прекрасный участокъ, — и признайтесь, что есть же и цвѣтущія мѣста въ этой степи, называемой жизнью! Надѣюсь, прибавилъ Снитчей, глядя на своего товарища, — что я говорю за себя и за Краггса?
Краггсъ сдѣлалъ утвердительный знакъ, и Снитчей, нѣсколько ослабѣвшій отъ краснорѣчивой выходки, объявилъ, что желаетъ съѣсть еще кусокъ говядины и выпить еще чашку чаю.
— Я не защищаю жизни вообще, прибавилъ онъ, потирая руки и усмѣхаясь:- жизнь исполнена глупостей, и еще кое-чего хуже — обѣтовъ въ вѣрности, безкорыстіи, преданности, и мало ли въ чемъ. Ба! мы очень хорошо знаемъ ихъ цѣну. Но все таки вы не должны смѣяться надъ жизнью; вы завязали игру, игру не на шутку! Всѣ играютъ противъ васъ, и вы играете противъ всѣхъ. Вещь презанимательная! Сколько глубоко соображенныхъ маневровъ на этой шашешницѣ! Не смѣйтесь, докторъ Джедддеръ, пока не выиграли игры; да и тогда не очень-то. Хе, хе, хе! Да, и тогда не очень, повторилъ Снитчей, покачивая головою и помаргивая глазами, какъ будто хотѣлъ прибавить: — а лучше по моему, покачайте головою.
— Ну, Альфредъ, спросилъ докторъ: — что вы теперь скажете?
— Скажу, сэръ отвѣчалъ Альфредъ: — что вы оказали бы величайшее одолженіе и мнѣ и себѣ, я думаю, если бы старались иногда забыть объ этомъ полѣ битвы, и другихъ подобныхъ ему, ради болѣе обширнаго поля битвы жизни, надъ которымъ солнце восходитъ каждый день.
— Боюсь, какъ бы это не измѣнило его взгляда, мистеръ Альфредъ, сказалъ Снитчей. — Бойцы жестоки и озлоблены въ этой битвѣ жизни; то и дѣло, что рѣжутъ и стрѣляютъ, подкравшись сзади; свалятъ съ ногъ, да еще и придавятъ ногою; не веселая картина.
— А я такъ думаю, мистеръ Снитчей, сказалъ Альфредъ: — что въ ней совершаются и тихія побѣды, великіе подвиги героизма и самопожертвованія, — даже во многомъ, что мы зовемъ въ жизни пустяками и противорѣчіемъ, — и что подвиги эти не легче отъ-того, что никто объ нихъ не говоритъ и никто не слышитъ. А они каждый день совершаются гдѣ нибудь въ безвѣстномъ уголкѣ, въ скромномъ жилищѣ, въ сердцахъ мужчинъ и женщинъ, — и каждый изъ такихъ подвиговъ способенъ примирить со свѣтомъ самаго угрюмаго человѣка и пробудить въ немъ надежду и вѣру въ людей, несмотря на то, что двѣ четверти ихъ ведутъ войну, а третья процессы. — Это не бездѣлица.
Обѣ сестры слушали со вниманіемъ.
— Хорошо, хорошо! сказалъ докторъ: — я уже слишкомъ старъ, и мнѣній моихъ не измѣнитъ никто, ни другъ мой Снитчей, ни даже сестра моя, Марта Джеддлеръ, старая дѣва, которая то же въ былые годы испытала, какъ говоритъ, иного домашнихъ тревогъ и пережила съ тѣхъ поръ иного симпатичныхъ влеченіи къ людямъ всякаго сорта; она вполнѣ вашего мнѣнія (только что упрямѣе и безтолковѣе, потому-что женщина), и мы съ нею никакъ не можемъ согласиться, и даже рѣдко видимся. Я родился на этомъ полѣ битвы. Мысли мои уже съ дѣтства привыкли обращаться къ истинной исторіи поля битвы. Шестьдесятъ лѣтъ пролетѣло надъ моей головой, и я постоянно видѣлъ, что люди, — въ томъ числѣ Богъ знаетъ сколько любящихъ матерей и добрыхъ дѣвушекъ, вотъ какъ и моя, — чуть съ ума не сходятъ отъ поля битвы. Это противорѣчіе повторяется во всемъ. Такое невѣроятное безразсудство можетъ возбудить только смѣхъ или слезы; я предпочитаю смѣхъ.
Бритнъ, съ глубочайшимъ меланхолическимъ вниманіемъ слушавшій каждаго изъ говорившихъ поочередно, присталъ вдругъ, какъ должно полагать, къ мнѣнію доктора, если глухой, могильный звукъ, вырвавшійся изъ устъ его можно почесть на выраженіе веселаго расположенія духа. Лицо его, однако же, ни прежде, ни послѣ того не измѣнилось ни на волосъ, такъ что хотя двое изъ собесѣдниковъ, испуганные таинственнымъ звукомъ, и оглянулись во всѣ стороны, но никто и не подозрѣвалъ въ томъ Бритна, исключая только прислуживавшей съ нимъ Клеменси Ньюкомъ, которая, толкнувши его однимъ изъ любимыхъ своихъ составовъ, локтемъ, спросила его шопотомъ и тономъ упрека, чему онъ смѣется?
— Не надъ вами! отвѣчалъ Бритнъ.
— Надъ кѣмъ же?
— Надъ человѣчествомъ, сказалъ Бритнъ. — Вотъ штука-то!
— Право, между докторомъ и этими адвокатами онъ съ каждымъ днемъ становится безтолковѣе! воскликнула Клеменми, толкнувши его другимъ локтемъ, какъ будто съ цѣлью образумитъ его этимъ толчковъ. — Знаете ли вы, гдѣ вы? или вамъ надо напомнить?
— Ничего не знаю, отвѣчалъ Бритнъ съ свинцовымъ взглядомъ и безстрастнымъ лицомъ:- мнѣ всѣ равно. Ничего не разберу. Ничему не вѣрю. Ничего мнѣ не надо.
Хотя этотъ печальный очеркъ его душевнаго состоянія былъ, можетъ быть, и преувеличенъ въ припадкѣ унынія, однакоже, Бенджаминъ Бритнъ, называемый иногда маленькій Бритнъ, въ отличіе отъ Великобританіи [1], какъ говорится: напр. юная Англія, въ отличіе отъ старой, опредѣлилъ свое настоящее состояніе точнѣе, нежели можно было предполагать. Слушая ежедневно безчисленныя разсужденія доктора, которыми онъ старался доказать всякому, что его существованіе, по крайней мѣрѣ, ошибка и глупость, бѣдняжка служитель погрузился мало по малу въ такую бездну смутныхъ и противорѣчащихъ мыслей, принятыхъ извнѣ и родившихся въ немъ самомъ, что истина на днѣ колодца, въ сравненіи съ Бритномъ въ пучинѣ недоумѣнія, была какъ на ладони. Только одно было для него ясно: что новые элементы, вносимые обыкновенно въ эти пренія Снитчеемъ и Краггсомъ, никогда не уясняли вопроса и всегда какъ будто доставляли только доктору случай брать верхъ и подкрѣплять свои мнѣнія новыми доводами. Бритнъ видѣлъ въ «Компаніи» одну изъ ближайшихъ причинъ настоящаго состоянія своего духа и ненавидѣлъ ее за это отъ души.
— Не въ томъ дѣло, Альфредъ, сказалъ докторъ. — Сегодня, какъ сами вы сказали, вы перестаете быть моимъ воспитанникомъ; вы уѣзжаете отъ насъ съ богатымъ запасомъ знаній, какія могли пріобрѣсть здѣсь въ шкодѣ и въ Лондонѣ, и съ практическими истинами, какими могъ скрѣпить ихъ простакъ деревенскій докторъ; вы вступаете въ свѣтъ. Первый періодъ ученія, опредѣленный вашимъ бѣднымъ отцомъ, кончился; теперь вы зависите сами отъ себя и собираетесь исполнить его второе желаніе: но за долго до истеченія трехъ лѣтъ, которыя назначены для посѣщенія медицинскихъ школъ за границею, вы насъ забудете. Боже мой, вы легко забудете насъ въ полгода!
— Если забуду, — да вы сами знаете, что этого не случится. Что мнѣ объ этомъ говорить вамъ! сказалъ Альфредъ, смѣясь.
