Скаковая дорожка, ограниченная стартом и финишем, или арена для боя быков, то есть малая, замкнутая и вместе с тем красочная площадка действия, изображенная в контрасте с обыденной жизнью, сокращенная вселенная, противопоставленная всему миру буржуазного существования, — этот способ изображения и оценки действительности, хорошо знакомый современному читателю по книгам Шервуда Андерсона или Эрнеста Хемингуэя, был в конце прошлого века обстоятельно разработан Джорджем Муром.
В «Эстер Уотерс» вокруг скачек группируются многие лица, устанавливается система отношений, образуется особый мир. Его законы жестоки и губительны, жертвы у всех на виду, но они не распугивают его приверженцев. Есть в нем нечто, что к нему притягивает. Это нечто — своего рода «полнота жизни», доставляемая напряженностью сосредоточенных, захватывающих все существо переживаний. Приверженец особого мира сам «свободно» устремляется к желанной цели, «свободно» принимает общие для всех правила, охотно участвует в обряде игры, в которой правит случай, всем предоставляющий равные возможности. Он идет на риск, и риск для него — благородное дело, он сам строит теорию удачи, сам испытывает ее, — словом, он живет, не прозябает, — так представляется ему участие в игре, которой он отдается со всей силой страсти и воображения. Приверженец обычную практику «конька», «хобби», сильного увлечения чем-либо делает универсальной. Для него «конек» — не временное отстранение от обыденности, не передышка от житейских забот, не развлечение «на час», для него «конек» — все, вся жизнь в буквальном и переносном смысле: он оседлывает «конька», чтобы скакать за удачей, скакать изо дня в день и только этой скачкой — игрой в скачки — и живет.
Автор «Эстер Уотерс» до известного предела на стороне приверженцев этого особого мира, он их понимает, им сочувствует, он с их стороны смотрит на всю остальную жизнь, точнее сказать, на обыденность буржуазного существования. Он ее ненавидит, он ее презирает, он не находит в торжествующем буржуа ничего возвышенного, героического, истинно человеческого. Ему претит мещанский «здравый смысл», делячество, его возмущают придавленные мысли, убогие чувства, кичливость сытых, самодовольство пошляков, бесконечное лицемерие. Судья, ополчившийся против приверженцев «незаконного» «конька», сам его приверженец, только лицемерный, раздвоенный, для него «конек» всего лишь «конек», увлечение, приятная возможность отвлечься от трудов, которые он считает праведными.
Джордж Мур избрал принцип объективного повествования и следует ему. Но наступает момент, когда он не выдерживает тона. Однажды он дает полную волю своему возмущению. На нескольких страницах романа он особенно отчетливо обнаруживает авторское «я», резко возвышая свой голос против буржуазной машины подавления и расправы. Он в лучших традициях английской литературы использует иронию и сатиру, когда в главе XLI описывает судейство самодовольного и бездушного крючкотвора. Тут он берет на себя обязанность обличителя и «срывает маски». Он изобличает с выношенной злостью и убежденностью демагогические разглагольствования судьи, его закоренелое лицемерие и его профессиональную жестокость. «Его Милость кинул взгляд на дрожащую от страха женщину за барьером и приговорил ее к полутора годам каторжных работ, после чего, собрав лежавшие перед ним бумаги, тотчас раз и навсегда выкинул ее из своей памяти». Демагогия, лицемерие и жестокость представлены Муром как нечто неотъемлемое от буржуазного правосудия. Судейская практика вырабатывает в «Его Милости» хладнокровие машины, поразительную способность не тревожить себя содеянной несправедливостью и жестокостью. «Старая, как мир, история: для богатых — один закон, для бедных — другой», — так общей формулой с чувством возмущения характеризует социальный смысл этой практики далеко отстоящий от политики Уильям Лэтч, букмекер, хозяин заштатной пивной «Королевская голова», муж Эстер Уотерс, теперь уже Эстер Лэтч. Он раздражен и возмущен несправедливостью, но дальше общей формулы не идет и желает только одного — чтобы его и всех приверженцев «игры» оставили в покое, чтобы полиция не совала нос в «подпольное» букмекерство и чтобы не фарисействовали те, кто возвысился над уровнем «неимущих классов». «Уильям, — как замечает автор, — не пытался вникать в этот вопрос глубже». Тем менее пытается вникать в «этот вопрос» его жена, героиня романа, «простая душа» — Эстер. Она способна глубоко сочувствовать обиженным и оскорбленным, оказать им непосредственную помощь, пойти на жертвы, проявить стойкость, выдержку, по не ее призвание «глубоко вникать в вопросы».
Джордж Мур, по его собственным словам, изображает судьбу Эстер Уотерс, ее продвижение по жизненному пути «как единоборство характера с обстоятельствами». И характер и обстоятельства представлены автором в их сложности, в их очевидных, легко объяснимых и в загадочных проявлениях. Разные силы воздействуют на Эстер в кризисных ситуациях, когда ее судьба оказывается в зависимости от ее выбора и решения, — силы внешние и внутренние.
Казалось, что оборванные отношения с Уильямом после пережитых Эстер страданий восстановить невозможно. Случайная встреча после долгих лет разлуки вызывает их на трудное испытание. В себе самой Эстер переживает борьбу разноречивых чувств. «Она поставила себе целью отделаться от Уильяма, чтобы выйти замуж за другого, но она глядела на него и вдруг почувствовала, как былое влечение пробуждается в ней снова». «Былое влечение» Мур трактует отнюдь не в духе теории натурализма и описывает его как реалист.
Джекки, ребенок Эстер и Уильяма, служит причиной их сближения, по в какой-то момент он разъединяет их, возбуждает напряженную неловкость, ревность, повод для враждебного, даже злобного чувства. Джекки не знает отца, но вот он явился перед ним и нарушил установившееся равновесие обделенных чувств. Реакция ребенка проста и наивна и невольно обнаруживает драматизм ситуации: «Наконец, не отрывая глаз от кончиков своих башмаков, Джекки спросил хотя и угрюмо, но доверчиво:
— А вы правда мой папа? — и добавил вдруг, пытливо поглядев Уильяму в глаза: — Только без обмана, ладно?»
Смятенные, противоречивые чувства Эстер, вызванные отцовскими притязаниями Уильяма и откликом на них ее Джекки, все это изображено убедительно, без влияния «натуралистических» мотивов. Все же они, эти мотивы, есть в «Эстер Уотерс». Они сказываются, например, в некоторых натуралистических параллелях и сопоставлениях, в сравнении толпы со стадом, в подчеркнутом выявлении роли инстинкта в жизни человека. В объемном романе эти мотивы почти незаметны, но его концовка невольно напоминает о них.
В «Эстер Уотерс» Мур идет на риск смелых литературных исканий и опытов. Он словно щеголяет специальной осведомленностью, насыщает текст профессиональной речью. Испытывая терпение читателя, он часто и подолгу держит его на специфическом, так сказать, конюшенном речевом рационе, приобщая его не только и даже не столько к особому профессиональному быту, сколько к особому типу душевных состояний. Решая писательские задачи, Мур готов соперничать с великими мастерами. Не исключено, что он дерзнул соревноваться с самим Толстым, когда свою героиню отправил на скачки и показал их без скачек. У Мура скачки без скачек не простой эксперимент, не только выработка и апробация приема на новом материале в стендалевской традиции изображения войны без войны — без фронтовых стычек и схваток. В «Эстер Уотерс» скачки — кульминация «игры», на ней сосредоточиваются страсти, ставкой оказываются жизни, она решает судьбы. Скачки у Мура при всей их очевидности нечто неуловимое — «многоцветное, многоголосое», нечто загадочное и непостижимое. Этим самым они тем более притягательны для их приверженцев, и по той же самой причине они не притягивают Эстер Уотерс, ставшую Эстер Лэтч. Она впервые едет на скачки, поездка ее описана в подробностях, все, что происходит вокруг скачек, представлено в деталях, но самих скачек Эстер так и не видит. «После нескольких фальстартов лошади пошли. Отыскав окошечко между множеством котелков и шляп, Эстер увидела пять-шесть стройных лошадок — они показались ей похожими на борзых. Они пронеслись мимо и растаяли, словно призраки, а Эстер вдруг прониклась сочувствием к гнедой лошадке, которая тихонько трусила позади, сбившись в сторону».
Вот и все, что в день дерби Эстер, специально приехавшая посмотреть скачки, увидела на скаковой дорожке. Только это мгновение последней скачки показал писатель своей героине и читателю. Скачки без скачек у Мура не простой прием. Эпизод со скачками занимает в сюжете романа особое положение и проникнут принципиальным смыслом. Эстер смотрит на скачки совсем не так, как ее муж Уильям Лэтч, как все игроки и вся толпа. Для нее это нечто игрушечное и эфемерное. Скачущие лошади кажутся ей похожими на борзых, и проносятся они, «словно призраки». И колышущаяся толпа на трибуне напоминает ей марионеток, а сама трибуна — «палубу тонущего корабля». Неподалеку от трибуны — карусель с деревянными скакунами, безобидное подобие скачек и пародия на них. А над толпой, над сокращенной вселенной, ограниченной стартом и финишем, «знойное голубое небо» — вселенная без конца и края. Так показаны скачки, в таком виде они предстают перед Эстер, этой своей стороной они повернуты к читателю.
