тоже забрал с собой… И это было очень жаль! Познания сатановца в языках и в привилегиях евреев со времен Собеского, [5] могли бы очень пригодиться при подаче записки в российский сенат. Иметь такого человека под рукой — не то же самое, что переписываться с ним, когда он далеко. Но дело кончено! Пришлось обходиться помощью Неваховича, секретаря Переца. Это был, конечно, человек не с такой чистой душой, как у сатановца, но все же он был знаток языков и способный писатель. Петербургские ценители пальчики облизывали от его «Плача дщери иудейской». Они говорили, что, когда это сочинение будет наконец напечатано, евреям поднесут их права, как говорится, «на блюдечке»…
Да, втянуть реб Йегошуа Цейтлина в свои хлопоты о правах евреев реб Нота не смог. Но зато ему удалось втянуть в это зятя Цейтлина, Аврома Переца, остудить его гипертрофированный русский патриотизм и приблизить к животрепещущим еврейским интересам. А вместе с ним — Этингера и доктора Залемана. Все трое работали теперь с ним, и работали отлично. А Невахович записывал все их планы на «замичатенем», как выражался Перец, русском языке. У реб Ноты было теперь на кого положиться, поэтому он мог себе позволить уехать на несколько месяцев в родной город. Этой скромной, но очень прилежной группе штадланов даже удалось недавно получить в сенате обещание, что тот рассмотрит возможность создания особой комиссии — пусть она называется «еврейский комитет», — составленный из либеральных сенаторов и министров. В нее войдут и еврейские представители. Этот комитет должен будет заниматься чисто еврейскими вопросами, так обострившимися в России после раздела Польши. Само по себе это уже было большим шагом вперед. Это означало, что такие наболевшие дела больше нельзя оставлять в руках чиновников во главе с придворным поэтом Державиным, этим полутатарским карьеристом, собиравшим всякого рода побасенки о евреях и похвалявшимся, что он хорошо знаком с еврейскими «талмудами» — именно так, во множественном числе…
Но реб Ноте все же удалось вытребовать у реб Йегошуа Цейтлина, чтобы тот «одолжил» ему из своего «Явне», то есть из Устья, этого стыдливого ученого, Мендла-сатановца, чтобы тот был так любезен и подготовил Алтерку к бар мицве. Потому что чем он, реб Нота Ноткин, и его внук хуже этого иноверца, князя Чарторыйского?.. И чем еврейская бар мицва хуже венской высшей школы, к учебе в которой реб Мендл подготовил сыновей князя?.. Деньги? О деньгах здесь речи не шло. Эстерка примет его, как графа, в шкловском доме реб Ноты.
И реб Мендл-сатановец согласился на это со всей своей превеликой скромностью. Судя по тому, что писала реб Ноте Эстерка, вот уже два месяца как реб Мендл жил в его доме и готовил с его внуком Алтеркой великолепную проповедь, которую тот должен был прочесть, на радость своему деду, во время большого пира в честь бар мицвы.
Глава вторая
Кружной путь на Вильну
1
Реб Нота Ноткин не помнил, чтобы с тех пор, как шесть лет назад умер Менди, а на него самого обрушились финансовые неприятности, он ощущал бы такое оживление, как в последние месяцы перед отъездом из Петербурга. Казалось, сам Дед Мороз для него постарался, выстелил долгую дорогу мягкими снегами и покрыл гладким настом, чтобы тяжелая карета скользила как по маслу. Ощущая необычайную бодрость, реб Нота Ноткин, не считаясь со своим почтенным возрастом, сделал порядочный крюк, чтобы навестить в Вильне старенького гаона.
От своего друга реб Йегошуа Цейтлина реб Нота знал, что учитель наш Элиёгу очень слаб здоровьем, что он едва ходит, что он уже почти никогда не спускается из своей верхней комнаты в Синагогальный двор и молится даже по праздникам не в Старой синагоге, а в своей комнате для изучения Торы. Последние наглые выходки хасидской «секты»; распространявшиеся приверженцами Шнеура-Залмана лживые слухи, что реб Элиёгу раскаивался в том, что начал свою священную войну против «подозрительных»; часто поступавшие от посланцев гаона во всех дальних и ближних еврейских общинах сообщения, что хасидские молельни вырастают повсюду, как поганки, и что их нечистые рукописные книжонки распространяются, как ядовитые сорняки, в «винограднике дома Израилева» — все это отбирало у старенького гаона последние остатки жизненной силы. Он таял как свеча. И если реб Нота хотел еще раз удостоиться чести увидаться со своим старым духовным отцом, с «колесницей Израиля и всадниками его», [6] то он должен был сделать это как можно быстрее, а то, не дай Бог, будет поздно…
Кроме того, его приезда просила и виленская община, посылавшая ему письма и направлявшая к нему своих посланцев. Руководители общины хотели, чтобы он скорее приехал в Литовский Иерусалим посоветоваться «о делах, пребывающих на вершине мира»…
Реб Нота Ноткин очень хорошо понимал, что виленская община имеет в виду не столько его добрые советы, сколько другие вещи. Понимал он и то, что эти «другие вещи» не «пребывают на вершине мира», а лежат в кармане… Ведь со всем, что касалось попыток подорвать влияние хасидов, они прекрасно обходились до сих пор без его советов. Но эта долгая священная война совершенно исчерпала ресурсы общины. Она израсходовала даже подати, которые надо было выплатить государству. При этом виленская община надеялась, что реб Нота Ноткин и его друг реб Йегошуа Цейтлин снова начнут оказывать ей существенную денежную помощь, которая прекратилась во время долгого кризиса в их коммерческих делах.
Но и теперь, когда дела, слава Всевышнему, пошли лучше, он, реб Нота, все еще не имел большого желания бросать деньги на ведение этой междоусобной войны, как щепки в костер. Он, слава Богу, очень хорошо знал, насколько все эти доносы и прошения, отправляемые в сенат как миснагедами, так и хасидами, подрывают уважение к евреям и как они разрывают, словно паутину, те тонкие ниточки еврейских привилегий, которые он и его друзья в Петербурге прядут с таким трудом, с такими расходами, а часто и с большими унижениями…
Эти частые доносы и гнусные хлопоты всякого рода штадланов производили в высших инстанциях Петербурга впечатление, что еврейские общины в аннексированных польских и литовских провинциях представляют собой беспокойный элемент, который не следует выпускать за пределы временной «черты», а, напротив, необходимо еще больше ограничивать их передвижение и не допускать их во внутренние губернии, в сердце Святой Руси, так сказать… Такие советники-юдофобы, как поэт Державин и его приближенные, использовали все это в Правительствующем сенате самым худшим образом: «Нате, значит, посмотрите, что сами евреи говорят про
