Ицик Мангер - Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

Я всем сердцем пожалел растяпу фотографа. Но помочь ему ничем не мог, разве что вздохом.

Над домом Зейдла упала звезда. Может, это его несчастливая звезда закатилась, подумал я и полетел домой спать.

В раю объявились фокусники. Никто не знал, откуда они взялись. В один прекрасный вечер они въехали в наш райский город на крестьянской телеге. Двое мужчин и одна особа женского пола. Мужчины были в красных турецких шапочках, а особа женского пола — в синем платьице в красный горошек.

Телега остановилась посреди рыночной площади. Турки вытащили из телеги доски и стали с ними что-то делать. Не прошло и часа, как на площади вырос помост.

Тем временем особа женского пола ходила по улицам, била в бубен и приглашала всех посмотреть на фокусников, которым нет равных ни в одном из трех раев. Фокусники уже успели выступить перед величайшими праведниками православного рая и турецкого рая. Пророк Магомет даже наградил их орденом — золотым полумесяцем на зеленой ленте. Кто хочет в этом убедиться, пусть приходит завтра утром, в десять часов: сам все увидит.

Особа женского пола говорила басом. Праведники готовы были поклясться, что это мужчина, переодетый женщиной.

— Голос мужчины, — говорил цадик из Люблина, — а платье женское[109]. Кто же она?

— Вы же сами сказали «кто она», — придирался цадик из Апты, — а «она» — это женский род, значит, мы имеем дело с женщиной.

— Кто это «мы»? — сердился цадик из Люблина. — Если вы, уважаемый цадик из Апты, имеете дело с женщиной, то не надо говорить «мы».

— Верно, верно, — поддакивали праведники, которые прислушивались к спору, — цадик из Люблина прав, что это еще за «мы», скажите на милость?

Цадик из Апты ответил:

— Это только так говорится, уважаемые… Я не имел в виду ничего дурного. Что же тут гневаться? Что в этом такого?

Святой Еврей предложил компромисс:

— Судя по всем признакам, уважаемые, это андрогин. Если голос-таки мужской, а одежда-таки женская, что, как вы, уважаемые, понимаете, не вяжется, остается одно, то есть андрогин.

Особа женского пола с мужским голосом сделала вид, что не слышит, и медленно пошла дальше, ударяя в бубен:

— Если хотите увидеть то, чего никогда в жизни не видели, приходите посмотреть на великих фокусников Махмеда-Али и Али-Махмеда. Завтра в десять утра. Кто не придет, пожалеет. Не каждый день увидишь такое в раю…

Мы, то есть я и мой друг Писунчик, сидели в это время у геморе-меламеда Меира-пархатого и учились. Вдруг меламед отложил плетку и произнес:

— Фокусники!

Большего ученикам и не требовалось. Кто в окно, кто в дверь, вылетели они из хедера, оставив геморе-меламеда стоять с открытым ртом.

Мы полетели за особой с бубном, дивясь на ее мужской голос и синее платье в красный горошек. Я толкнул моего друга:

— Вот и повеселимся.

Писунчик был счастлив. Он много слышал о фокусниках, но никогда их не видел. Завтра он увидит их своими собственными глазами. Ну что может с этим сравниться?

Всю ночь турки с той самой особой пьянствовали в шинке «У праведника Ноя». Даже Шимен-Бер должен был признать, что фокусники как собутыльники — настоящее сокровище, пить они могут.

Шимен-Бер, как известно, слов на ветер не бросает. Если уж он говорит о ком-нибудь, что тот «могет», значит, это чистая правда. Шимен-Бер знает, о чем говорит.

Шимен-Бер очень сдружился с турецкими фокусниками. Ночь, которую он провел с ними в шинке «У праведника Ноя», была, по словам Шимен-Бера, одной из лучших ночей в раю.

— Пролетаю я это мимо шинка, — рассказывал Шимен-Бер, — слышу — поют. Кто это может петь, думаю, ну и, разумеется, заглядываю. Открываю дверь, вижу турков, фокусников. На столе стоят две бутылки водки, на полу валяется еще несколько пустых. Турки сидят обнявшись и поют:

— Как только турки меня увидели, — рассказывал дальше Шимен-Бер, — они замолчали. Решили, наверное, что я полицейский. Я взмахнул крылом и подмигнул в сторону бутылок:

— Пейте, пейте, фокусники, чувствуйте себя как дома.

Услышав от меня такие слова, турки обрадовались. Они пригласили меня за столик пропустить с ними по стаканчику. Ну, вы же понимаете, — Шимен-Бер почесал в затылке, — дают — бери. Мы пили до утра. Они могут, эти турки, но баба, разрази ее, может еще лучше мужиков. Хлещет, и хоть бы что.

Все чувствовали, что Шимен-Бер чего-то недоговаривает. Хотя он действительно выпивал с турками. Но от выпивки Шимен-Бер никогда не отказывается. Самое странное было то, что потом Шимен-Бер летал по всему раю, останавливал каждого встречного и уговаривал, ради всего святого, пойти посмотреть на фокусников.

— Эта женщина его околдовала, — шептались ангелицы, — турецкие красавицы — известные колдуньи.

— Бабьи мозги, — презрительно отвечали ангелы, — чуть что, сразу «околодовала». Да Шимен-Бер весь рай продаст за стакан водки…

— Кто не помнит, — отозвался старый ангел с седыми крыльями, — как Шимен-Бер однажды заложил свои крылья в шинке. Целый год он ходил пешком, пока ему не собрали денег на выкуп крыльев.

Как бы то ни было, Шимен-Бер летал по раю и превозносил фокусников до небес. И советовал ангелам, взрослым и детям, идти на представление.

— Где мы возьмем деньги на билеты? — спрашивали его ангелочки.

— Вытащите соломинкой из коробки Меира-чудотворца[111], — объяснял им Шимен-Бер, — украдите ночью у папы из кармана.

Весь рай стоял на ушах. Куда ни сунься, везде говорили о фокусниках.

Всю ночь я не мог заснуть. Как только рассвело, я встал, оделся, умылся, прочитал «Мойде ани» и — айда к моему другу Писунчику.

Писунчик мигом оделся, и мы на цыпочках вышли на улицу. Он показал мне несколько монет, которые вытащил из коробки Меира-чудотворца.

— Этого хватит на два билета для меня и для тебя, Шмуэл-Аба!

Весь рай еще спал. Мы летели над пустыми улицами и бульварами. Даже собак не было видно. Не говоря уже об ангелах и праведниках.

Даже полицейский Шмая, который должен следить за порядком на бульваре Ильи-пророка, спал где-нибудь на кухне под боком у кухарки, оставив бульвар без присмотра.

Пролетая мимо особняка праотца Авраама в аллее Трех праотцев, мы увидели старшего из праотцев в талесе и тфилн[112]. Он как раз закончил «шмонеэсре»[113].

В особняке праотца Иакова Валла выплеснула ночной горшок в открытое окно. Праматерь Рахиль раздвинула занавески и зевнула прямо в лицо утру.

— Писунчик!

— Что, Шмуэл-Аба?

— Полетели к райской реке.

Мы полетели к райской реке. Там мы кидали камушки до тех пор, пока не разбудили Левиафана. Как только голова Левиафана показалась над водой, мы бросились бежать, напевая:

Счастье, что Левиафан не мог за нами погнаться. А то бы еще слопал нас и не подавился, и не видать нам тогда белого света до прихода Мессии. Так долго сидеть в брюхе у Левиафана никому не захочется.

Мы прилетели обратно в город. По улицам бежали праведники со своими женами и детьми. Все торопились. Все хотели как можно раньше успеть на рыночную площадь, чтобы занять места получше и получше разглядеть фокусы и фокусников.

Праотец Иаков вышел со всей семьей: со всеми четырьмя женами и двенадцатью сыновьями. Его дочь Дина была, по обыкновению, напудрена и накрашена как кукла.

По воздуху летели взрослые ангелы и ангелочки. С монетами в руках. Дома остались только некоторые бедняки из переулка Бал-Шем-Това и ремесленники с улицы Йоханана-сапожника.

Мы, то есть я и мой друг Писунчик, тоже заспешили. Мы так разогнались, что несколько раз налетали на взрослых ангелов и ангелочков. Мы успевали только извиниться, сказать «пардон» и неслись дальше.

С одной ангелицей, Чарной-сторожихой, у нас произошел небольшой инцидент. Писунчик случайно толкнул ее, и эта ведьма, как обычно, разразилась проклятиями. Она заорала что есть мочи, будто ее убивают.

— Чтоб вам повылазило, ублюдки. Сваливаетесь на голову и хотите одним «пардоном» отделаться. Да летели бы вы прямо в ад с вашим «пардоном» и сидели бы там, пока я вас не позову.

Чарна-сторожиха не унималась. Если она разойдется, конца-края не будет. Хорошо, что ангелы, пролетавшие мимо, привели ее в чувство.