— А она вправду была учительницей? — с любопытством спрашивает Жерар.
— Конечно!..
— Она сердитая?
— Наоборот! Совсем наоборот!
— Я не хотел бы у нее жить.
— До чего ты глуп! Почему же?
— Потому. В школе так, немножко, еще можно потерпеть. Но вот жить у учительницы целый день я бы не смог. Они все такие строгие.
— Знаешь, как плохо тем, у кого мамы учительницы! Все время надо быть послушными, послушными! — Рена сложила ручонки, смешно надула щеки и неестественно выпрямила спину, словно аршин проглотила, показывая какими послушными надо быть.
Жоржетта и Люсьен смеются вместе с детьми.
На собрание Люсьен идет уже совсем в другом настроении. Жоржетта была права: чего он вчера взбеленился! При чем тут партия? Да и эти люди в Париже, разве они виноваты? Ну, ты злишься на них, но разве это полностью их вина? Чья же тогда? Не моя ведь! Хотя я вот виноват, что сегодня ночью не помог товарищам… А вся загвоздка, как раз в том, против чего мы боремся. Чорт побери! Все сводится к одному.
* * *
День давно начался, а Жинетта все не решалась выйти на улицу. Правда, ей очень хотелось, чтобы все увидели ее новый красивый, красный велосипед, но она боялась, что ее бритый затылок и крошечная головка вызовут всеобщее недоумение. Жинетта стала похожа на тщедушного мальчика.
Если бы не это, она давно бы уже постучалась к Гиттонам и узнала, дома ли Поль. Но она стеснялась. Вот встретить бы Поля случайно на лестнице — другое дело… К нему она не может пойти, нет, ни за что не пойдет. Легко себе представить, какое у него будет выражение лица, когда он увидит, что Жинетту постригли! И все-таки желание показать всем свой велосипед взяло верх. Жинетта спустила его по лестнице, вывела на цементированную дорожку и быстро отъехала от дома.
Поль из окна увидел Жинетту. Но, может это ему только показалось? Хотя кто знает?.. А вдруг и в самом деле Жинетта уже вернулась. Спросить у Жоржетты? С сильно бьющимся от волнения сердцем Поль тоже спустил свой велосипед и помчался вдогонку за Жинеттой. Даже если это не она, все равно…
В опустевшем докерском поселке, который теперь выглядел очень странно, Поль нагнал Жинетту. Совершенно незачем ей знать, что он поехал за ней — и Поль свернул в переулок. Встретились они на перекрестке, у самой водонапорной башни. Одновременно и довольно неловко Жинетта и Поль спрыгнули с велосипедов — сразу видно, что оба недавно научились кататься.
— Вернулась? — спросил Поль, не зная с чего начать.
— Нет, как видишь! — засмеялась в ответ Жинетта.
Поль промолчал о ее стриженной голове, но его взгляд говорил сам за себя.
— Это понятно, но ты насовсем вернулась или нет?
— Насовсем.
— А там тебе было хорошо?
— Еще бы!.. Ну а ты как?
— Ты уехала утром, а я в тот же день вечером.
— Тоже уехал? Куда?
— Не уехал, а просто сбежал.
— Зачем?
— Сам не знаю. Не только из-за твоего отъезда. Просто все вместе. Еще одному оставаться, когда и так все плохо.
— Но это же глупо!
— Теперь я и сам понимаю. Не знаю, что на меня тогда нашло. Хотя Пьеро… Знаешь, я предложил Пьеро бежать вместе, но он отказался, ему-то не хотелось! Он пробовал и меня отговорить…
— Ну, и что же с тобой было?
— Когда стало темнеть, я добрался до какой-то фермы. Вот и все. Дальше я не пошел.
— Было страшно?
— В общем нет. Там оказался хороший старик. — Поль кивнул на велосипед: — Он мне его подарил.
— А мой из Парижа, — Жинетта с гордостью смотрит на свой велосипед.
— Сразу видно. До чего красивый! А знаешь, если бы не демонстрация, мы могли бы покататься вдвоем после обеда, правда?
— Да, но сейчас они нам, конечно, не разрешат, — сказала Жинетта, думая о своей матери и о матери Поля.
Оба долго молчали, не зная о чем говорить.
— Поло, — решилась наконец Жинетта, — почему ты не спрашиваешь о моих волосах? Это очень мило с твоей стороны, но все же…
— Я не хотел тебя… — Поло покраснел и запнулся. — Да и какое мое дело… Тебе виднее…
— Я тут ни при чем. Меня постригли, не спросив.
— Что ты! А кто же?
— Мадам Клер считала, что так лучше.
— Вот как!
Жинетте очень хотелось заплакать, и Поль это понял.
— Знаешь, они быстро отрастут, — утешил он девочку, — и будут еще красивее, вот увидишь! А что ты собираешься сейчас делать?
— Давай немножко покатаемся, — предложила Жинетта.
Но разговаривать во время езды трудно, и они, объехав вокруг водонапорной башни, остановились.
— Скажи, а ты сегодня пойдешь со своим отцом на демонстрацию?
— Отец в тюрьме, разве ты не знаешь? — ответил Поль.
— Что ты говоришь! Но его, конечно, зазря посадили?
— Ясно! За вчерашнюю демонстрацию.
— Слушай, но ведь твоя мама, верно, идет сегодня?
— Сегодня будет не простая демонстрация, а демонстрация протеста. Поэтому она и не хочет, чтобы я шел. Такая будет демонстрация, что только держись! Против прибытия пароходов, ты знаешь, всегда такая…
Поль ударил кулаком о кулак.
— Значит и меня не возьмут! А ведь, мне…
— Тебе тоже здорово хочется, да?
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На рассвете
Весь город был уже на ногах, в боевой готовности. Жители нервничали и поэтому встали ни свет ни заря. Всю ночь они ворочались в своих постелях, не находили себе места. А некоторые и вовсе не ложились. На улицах города было неспокойно. Тут слышался топот убегавших людей, там какие-то крики. Где-то с грохотом катилось по мостовой ведро… смех… кто-то опять убегал. В другом месте можно было увидеть, как несколько человек зачем-то останавливались у стены дома или подходили к калитке садика и пытались ее открыть, перешептываясь между собой. Откуда-то со стороны порта вдруг раздался выстрел. По-видимому, стреляли в воздух, а может быть, и в человека… Ко всему еще — непонятные гудки среди ночи. И все слышали, как внезапно оборвалось тарахтенье грузовиков где-то вдали, на шоссе…
Далеко за полночь затянулся прием в префектуре, и весь квартал не мог заснуть. Беспокоили ярко освещенные окна на первом этаже и мелькавшие за ними силуэты мужчин и женщин.
По маленькой площади, еще покрытой снегом, так как сюда никогда не проникают солнечные лучи, все время бесшумно сновали черные, обтекаемые машины, хотя надо отдать им должное, вели они себя тихо, можно сказать, благовоспитанно. И вдруг, часов в одиннадцать, раздался страшный грохот — со звоном полетели на мостовую стекла: разбилось одно из окон префектуры. Верно, кто-то оперся локтем, — скорее всего, один из американцев — они чуть выпьют… Но тут же все поняли, что это не так. На улице послышались крики: «Сюда! Сюда! Скорее! Скорее!» Хлопнули дверцы, и одна из машин стремительно куда-то умчалась. Видимо, с улицы кто-то бросил камень, кто-то, не выдержавший этого выставленного напоказ предательства, да еще в такой вечер! В разбитом окне, среди колышущихся от ветра занавесок, мелькнула чья-то тень: человек осмотрел уцелевшие стекла, нагнулся, что-то поднял… Камень попал в кабинет префекта. Вскоре в разбитом окне и в соседнем потух свет, и прием уже продолжался только в залах. На улицу из здания префектуры доносился беспорядочный гул голосов — все были заняты обсуждением происшествия. Коротышка-префект в панике метался среди гостей. У ворот дежурила обычная охрана префектуры. Префект хотел было перед началом приема вызвать охранников, тем более после сегодняшней демонстрации, но потом он передумал. Нечего перед американскими гостями выказывать больше беспокойства за положение в городе, чем это нужно. Во враждебной стране еще можно принимать такие меры безопасности в любое время дня и ночи, но американцы находятся в дружественной стране. Во всяком случае, у них должно быть такое ощущение.
Конечно, теперь Шолле, генеральный секретарь префектуры, торжествовал. Ведь он настаивал на вызове охранников.
— Ну что, сами видите! — сказал он шепотом своему начальнику, когда они с ним отошли в сторону. И тот, убедившись, что их никто не слышит, ответил:
— Знаете что, пошли вы к чорту!
А на людях они всегда очень вежливы друг с другом. Сплошные: «господин генеральный секретарь» да «господин префект» и все улыбки, расшаркивания. Но это только на людях, а в душе префект великолепно знает, что Шолле, стремясь выслужиться, при малейшей возможности строчит на него доносы…
Вернувшись вместе со своим ближайшим сотрудником к гостям, префект, верный своей идее, решил успокоить американцев:
— Это, конечно, поступок какого-то одиночки-фанатика. Коммунисты тут ни при чем, это не в их духе…
Он хотел добавить, что, следовательно, не к чему делать из мухи слона, но осекся: американские офицеры в недоумении переглядывались и смотрели на Шолле — видимо, тот за спиной префекта позволил себе сделать какие-то знаки. Что они в самом деле? Неужели они могут его заподозрить в слабости к коммунистам? Только этого не хватало!.. Плевать! Завтра они сами во всем убедятся.
