По дороге оба они вспоминали минувшие дни, совместные прогулки, дешевую халву и кебабы, жаренные в бумаге. Когда воспоминания дошли до Али, оба замолкли. Искоса взглянув на Ихсана, Юсуф заметил, что на глазах его тоже выступили слезы. Некоторое время оба не находили слов. Наконец Ихсан пробормотал:
- Вот так-то, Юсуф, такова жизнь, все проходит!
Сказанные стариковским тоном слова эти не рассмешили, а опечалили Юсуфа. Дойдя до угла улицы, которая вела из Чайджи к Байрамйери, они остановились, поглядели друг на друга и расстались. На душе у обоих было и радостно - оттого, что они снова встретились после долгой разлуки, - и грустно от предчувствия, что они больше, может быть, никогда не увидятся. Хотя жизнь, разведя их, снова сблизила на мгновение, долго быть вместе им, видно, не суждено. Минувшее вернуть невозможно, а одних воспоминаний недостаточно, чтобы привязать людей друг к другу.
Но Юсуфу казалось, что вместе с Ихсаном от него ушли не только детские воспоминания десятилетней давности, но и оборвались все связи с этим городом. Отчужденное чувство, которое он вдруг испытал к Ихсану, напомнило ему, что теперь его с Эдремитом ничто не связывает. Стоило ему задуматься над этим, как он почувствовал, что и в целом мире он ни к чему не привязан, и страшно обозлился в душе на бесчисленные условности этой чуждой ему жизни, которые сковывают его и лишают возможности поступать так, как он хочет.
Прохладным октябрьским вечером, возвратившись после четырехдневной отлучки, Юсуф подъехал к дому с задней стороны. Здесь он велел прорубить дверь в стене сада и в саду рядом с тутовым деревом устроил нечто вроде конюшни. Расседлав лошадь и нацепив ей на морду торбу с кормом, он вошел в дом и увидел, что никого нет. Было еще рано, и по всей вероятности, женщины ушли к соседям.
Юсуф поднялся наверх, разделся. Вымыл с мылом руки и голову. Он был сильно голоден. Спустившись на кухню, порылся в шкафу. Кроме остатков фарша на дне медного блюда, ничего не было. Открыл зеленый сундук в прихожей, чтобы взять немного хлеба и бурдючного сыра, но не нашел ничего, кроме сухих корок. Пустые мешки лежали в углу, и только посредине стоял полуоткрытый мешок с пшеничной крупой.
Снова вернувшись на кухню, Юсуф увидел на очаге кастрюлю с кашей. Вынув из висевшего у очага мешочка деревянную ложку, он уселся у холодной кастрюли.
Утолив голод, Юсуф поднялся наверх и растянулся на тахте. Стемнело, но никто не приходил, он стал тревожиться за Муаззез. Если бы они с матерью были поблизости, то наверняка услышали бы от соседских мальчишек, что он приехал. Скорее всего они отправились к кому-нибудь, живущему недалеко от Нижнего рынка.
Услышав, наконец, как в двери повернули ключ, Юсуф вскочил и поглядел из окна вниз. Сердце у него запрыгало от радости.
- Пришли!
Он едва удержался, чтобы не сбежать вниз и не обнять жену. Теперь он слышал ее голос.
- Ах!.. Мама, Юсуф приехал! Посмотри-ка, лошадь в саду! - удивленно воскликнула Муаззез. - Юсуф!
Она вбежала по лестнице и бросилась на шею мужу, вышедшему ей навстречу.
- Мы тебя сегодня не ждали. Но я точно чувствовала… Все время говорила маме: пойдем, уже поздно. Значит - это ты меня притягивал!
Она сняла верхнюю одежду и снова обернулась к Юсуфу.
- Ты голоден. Я пойду накрою на стол.
И, не дав ему ничего ответить, тихо добавила, опустив голову:
- Ты что-нибудь привез, Юсуф? В доме ничего нет…
Юсуф, пораженный, выпрямился.
- В доме ничего нет? - переспросил он.
- Есть немного пшеничной каши, но ты с дороги, не наешься. Я спросила - думала, ты еще чего-нибудь захочешь. Но если ты ничего не привез, не надо… Не ходи больше никуда!.. Я возьму немного солений. Ты сиди, я тебя позову, хорошо?
Она убежала. Юсуф так и застыл на месте. В деревне он ел обычно хлеб, сыр, кислое молоко, яйца и потому-то сначала даже не обратил внимания на кастрюлю с пшеничной кашей. Только теперь, вспомнив, что он находится в доме Саляхаттина-бея, он с горечью подумал, что здесь редко ели пшеничную кашу, даже и с маринованным перцем. Значит, наступили те дни, которых он так боялся? Значит, его семья, весь доход которой составляет небольшое жалованье сборщика налогов, опустилась до уровня тех, кто утоляет свой голод одной пшеничной кашей?
Перед его глазами снова встали шкаф, зеленый сундук, пустые мешки в углу. «Как же так? Как же так?!» - бормотал он сквозь зубы.
В отчаянии он сжал кулаки. Выхода не было: жизнь их, может быть, станет еще хуже, но лучше ей уж не быть никогда. Лишь сейчас Юсуф начал понимать, какая огромная ответственность легла на его плечи. Она давила его.
Снизу донесся шепот. Голос Шахенде становился все громче, Муаззез отвечала тихо, умоляющим шепотом. О чем они говорят, расслышать было невозможно. Подойдя к двери, Юсуф услыхал только, как Муаззез сказала:
- Мамочка, ради Аллаха, молчи!
Он схватился рукою за косяк и стиснул зубы: «Ах, эта женщина!» Но тут подумал, что не имеет права сердиться, упрекать ее в несправедливости к нему. Она, естественно, хочет, чтобы зять кормил семью, раскаивается, что отдала дочь замуж за такого человека. Мужчина, который взял замуж дочь каймакама, да еще тайком увез ее, даже не подумав о том, сможет ли обеспечить ей жизнь, к которой она привыкла, действительно заслуживает порицания.
«Что же делать?» - подумал Юсуф.
Этот вопрос горьким ядом разлился по всему его существу. Мысли, которые занимали его несколько месяцев назад, были совсем другого рода. Сегодня он не думал о будущем, не думал о том, какое направление примет его жизнь, подходит ему это дело или нет. Нельзя было ждать и дня, чтобы найти выход из положения, в котором он очутился.
Но и сделать ничего нельзя было.
Юсуф повел плечами, ему показалось, что все его тело сжали железным обручем. На лице появилось выражение брезгливого недовольства. Казалось, он считал, что не заслуживает такой участи. В нем точно жил другой Юсуф, с презрением взиравший на беднягу, который бьется в поисках куска хлеба и орет на бедных крестьян, чтобы содрать с них налог. Он сам вызывает в себе чувство гадливости.
Чтобы избавиться от этого ощущения, которое подымалось в его душе со все большей силой, он снова вернулся в комнату и открыл окно.
В это время раздался голос Муаззез:
- Юсуф, иди к столу!
Он медленно спустился по лестнице. Было холодно, и, чтобы не топить в комнатах, они ужинали на кухне. Посреди большого круглого подноса стояла кастрюля с пшеничной кашей, перед каждым лежал кусочек сухого домашнего хлеба.
- Я съел несколько ложек каши, когда приехал. Больше не хочу.
- Да если б ты и был голоден, такой ужин не разжег бы аппетита! - с язвительной усмешкой откликнулась Шахенде.
Муаззез с упреком, строго посмотрела на мать.
- Мы не знали, что ты сегодня приедешь, и ничего не успели приготовить, - продолжала усмехаться Шахенде.
Муаззез снова посмотрела на мать, словно говоря:
«Это ни к чему, он и так все знает».
Юсуф опустил глаза. Набирая кашу в ложку, он каждый раз подолгу смотрел на нее.
При свете лампы, стоявшей на низком табурете рядом с подносом, тонкие руки Муаззез казались совсем желтыми. Когда взгляд Юсуфа упал на ее руки, у него дрогнуло сердце. Он медленно поднял голову и посмотрел на Муаззез.
Их взгляды встретились. На лице Муаззез разлилась нежная усталая улыбка. Юсуф положил ложку.
- Благодарение Господу!
Женщины, словно только и ждали сигнала, чтобы кончилась эта пытка, быстро побросав ложки, повторили:
- Благодарение Господу!
Время сбора маслин еще не наступило. И куда бы Юсуф ни обращался, чтобы заранее продать урожай, он всюду получал отказ. Никто не хотел заключать сделку, не прикинув, каков будет урожай.
У Муаззез и Юсуфа нечего было продать. Несколько драгоценных вещей, подаренных когда-то отцом, были заперты в шкатулке Шахенде, и ни Юсуф, ни Муаззез не решались их попросить. Как бы ни было им трудно, они не решались обратиться к Шахенде с просьбой, которая вызвала бы открытую ссору.
Оставив Муаззез два меджидие, которые он занял у знакомых, Юсуф снова отправился по деревням и не возвращался вот уже десять дней. Так как от этих сорока курушей давно ничего не осталось, Муаззез с
тоской ждала его приезда, но горько усмехалась, когда думала, что, вернувшись, он тоже ничего не сможет поправить.
Что до Шахенде, то она большую часть времени проводила у соседок и приятельниц и возвращалась домой поздно вечером.
С дочерью она почти не разговаривала, только понимающим взглядом следила, как та, точно тень, с печальными, провалившимися глазами бродит по дому, у Шахенде был такой вид, словно она чего-то ждет. Ждет упорно, терпеливо и не торопится.
