— Знаю, — отвечает он.
Чужак вынимает из мешка несколько тонких ломтиков хлеба и тряпочку с солью. Потом моет руки, долго произносит благословение и макает хлеб в соль. Запивает водой из большого жестяного синагогального ковша. Произнеся благословение после еды, он спрашивает:
— Исроэл-Авигдор все еще служит габаем?
— Конечно! — отвечают ему. — Что за вопрос!
— Я хочу его видеть.
— Он должен скоро прийти, — говорят люди. — Он у ребе.
— Пусть его позовут! — приказывает чужак. — Передайте, что гость хочет ему что-то сказать.
Повелительный тон незнакомца, его уверенность наполняют собравшихся страхом. Несколько человек сразу же отправляются за Исроэлом-Авигдором. В ожидании габая он оглядывает все вокруг большими черными глазами, как будто все ему в новинку.
— Это построили после пожара? — спрашивает он.
Юноши, не помнящие пожара, улыбаются. Люди постарше отвечают:
— Да, после пожара, не будь нынче помянут.
Когда появляется Исроэл-Авигдор, чужак подходит к нему и протягивает руку.
— Здравствуй, Исроэл-Авигдор.
Тот окидывает оборванца пронзительным взглядом. Он зол: что это за нищий такой велел послать за ним?
— Кто ты такой? — гневно спрашивает габай.
Он сразу же обращается к чужаку на «ты», чтобы поставить его на место.
— Гость, — отвечает тот.
— Чего ты хочешь?
— Увидеться с ребе.
Исроэл-Авигдор багровеет, краска заливает его лицо, шею, затекая за поросшие волосами уши, как это бывает со всеми пожилыми людьми, которые много пьют.
— Он хочет увидеться с ребе, — ядовито говорит габай и оглядывает чужака, прищурив один глаз, — нет, вы слышали? Вот молодец! Вперед! Ребе только тебя и дожидается.
Исроэл-Авигдор смотрит на всех, он хочет увидеть выражение лиц собравшихся. Но чужак ничуть не смущен.
— Исроэл-Авигдор, — приказывает он, — сейчас же ступай к ребе и скажи, что я жду. Я пришел издалека.
Краска сбегает с лица и из-за ушей габая. Он бледнеет. Повелительный тон чужака, его странный вид, его слова «я пришел издалека», «я жду» — все это пугает его. Он ведь давно уже служит здесь габаем и знает ребе как свои пять пальцев. И уговорить его на что-то не так уж просто. Но сегодня йорцайт старого ребе. А старика он, Исроэл-Авигдор, не знал. О нем рассказывают чудеса, и габай верит рассказам. В его голову, несколько затуманенную после многих рюмок, что он сегодня выпил с хасидами, приходят странные мысли. Ему вспоминаются истории о старых хасидских ребе, о ламедвовниках[149], о пророке Элиягу, который скитается по свету, о мертвецах. Сразу же присмирев, он говорит:
— Уже иду. Что мне сказать, если ребе спросит, кто хочет его видеть?
— Человек, — отвечает чужак, — гость.
— Пойдемте со мной, — просит Исроэл-Авигдор.
Габай больше не обращается к нему на «ты». Он почтительно подводит его к дверям комнаты ребе. Оставляет чужака подождать у двери и входит к ребе. Со страхом в голосе сообщает о посетителе.
Исроэл-Авигдор передает ребе слова чужака:
— Скажи, что я жду. Я пришел издалека.
Реб Мейлех напуган еще больше, чем габай.
— Оборванец? С мешком за плечами? — переспрашивает он. — Гость?
— Да, ребе.
— Ну ладно, веди его ко мне, — велит ребе и надевает шапку. Его бросает в холод посреди жаркого дня.
Исроэл-Авигдор возвращается к чужаку и приглашает его войти.
— Может быть, — спрашивает он, — вы оставите мешок здесь? Его никто не тронет.
— Нет! — говорит тот, не спуская мешка с плеч.
Это окончательно добивает Исроэла-Авигдора.
Войдя в комнату ребе, чужак сперва озирается вокруг, потом смотрит на шкафы с книгами, потом на ребе. Реб Мейлех стар, кожа на его лице коричневая, словно кора, и такая же морщинистая. Брови, борода и пейсы седые с прозеленью. Чужак пристально смотрит на него, как будто требует чего-то.
— Здравствуй, гость, — говорит ребе, — подойди поближе, я плохо вижу.
Чужак подходит и протягивает ему руку.
— Кто ты? — спрашивает ребе.
— Нохем.
— Кто? — переспрашивает ребе, прикладывая к уху ладонь.
— Нохем, — повторяет чужак, — ваш зять.
Реб Мейлех вздрагивает так, что кожаное кресло содрогается под ним. Исроэл-Авигдор подбегает к ребе, чтобы поддержать его. Тот приходит в себя.
— Я не узнаю тебя, — в ужасе говорит он.
— Когда я ушел, был адар пять тысяч шестьсот тридцать первого года, а сейчас тамуз пять тысяч шестьсот сорок шестого[150].
— Где ты был? — гневно спрашивает ребе.
— Ходил по миру.
— Почему ты сбежал?
— Так было нужно.
— Почему ты оставил мою дочь соломенной вдовой?
— Я не мог иначе.
Реб Мейлеху становится холодно.
— Исроэл-Авигдор, — говорит он, — дай мне ватный халат.
Габай снимает с него летний шелковый халат и одевает в теплый — бархатный на вате. Ребе тяжело поднимается с места, со страхом подходит к чужаку и вглядывается в него стариковскими глазами, что скрыты глубоко под мохнатыми бровями.
— Ты пришел посмеяться надо мной? — рассерженно спрашивает ребе.
— Нет! Я пришел к своей жене, Серл.
— Чем ты докажешь, что ты — Нохем?
— Незадолго до того, как я ушел, мы с вами изучали «Книгу ангела Разиэля»[151]. На восьмидесятой странице мы загнули уголок, может быть, след еще остался.
— Исроэл-Авигдор, найди «Книгу ангела Разиэля», — говорит ребе, дрожа.
Он оглядывает чужака с головы до ног. Даже ощупывает его, как неодушевленный предмет. Исроэл-Авигдор приносит маленькую книжечку. Ребе листает ее трясущимися руками. От волнения он не может найти нужное место. У восьмидесятой страницы загнут уголок. Ребе охватывает слабость. Комната кружится перед его глазами. Исроэл-Авигдор подводит его к креслу и помогает сесть.
— Ты можешь доказать моей дочери Серл, что ты ее муж? — спрашивает ребе. — Назвать признаки, которые могут знать только муж и жена?
— Да, — отвечает чужак.
— Исроэл-Авигдор, — произносит ребе внезапно окрепшим голосом, — позови Сереле. Ничего ей не говори.
Приходит перепуганная Сереле, ее руки сложены на груди. На голове серый платок. Она растолстела. Чужак сбрасывает с плеч мешок, уставившись на нее большими черными глазами. Она опускает глаза долу.
— Серл, — говорит ребе, — подойди поближе и посмотри на этого человека.
Та повинуется приказу отца.
— Ты знаешь его?
Серл пронизывает непонятный ужас. Она чувствует слабость в ногах, однако держится прямо.
— Нет, — говорит она, едва взглянув на незнакомого оборванного мужчину.
— А ты, гость, узнаешь ее? — спрашивает ребе.
— Да, — отвечает тот спокойно и решительно. — Это Серл, моя жена.
Сереле ощущает в коленях такую нетвердость, как будто в них что-то развинтилось. Она пытается подойти к скамье и сесть, но не успевает и падает. Исроэл-Авигдор хочет побежать за женщинами. Чужак останавливает его движением руки. Он вынимает из мешка флягу с водой и приводит Серл в чувство. Она открывает глаза. Он поднимает ее с пола, держа за руку, и подводит к скамье. От незнакомой мужской руки исходит тепло и сила, и Серл послушно садится.
— Ты уже пришла в себя? — спрашивает ребе.
— Да, — слабым голосом отвечает она.
— Серл, — говорит ребе, — гость утверждает, будто он твой муж, Нохемче. Приглядись к нему хорошенько и скажи, узнаешь ли ты его?
Она смотрит на пришельца — запыленного, обросшего человека, смотрит на его черную как смоль бороду, на смуглое и в то же время бледное лицо с резкими чертами, на жилистые, крепкие руки и ноги, что торчат из рваных одежек, на большие черные глаза — и ее сердце трепещет, хочет выпрыгнуть из груди. Краска заливает ее лицо.
— Я не знаю, — отвечает она.
— Его трудно узнать, — говорит ребе. — Когда он ушел, то был еще без бороды, а теперь у него большая борода, он стал вдвое старше.
— Да, — вздыхает Серл. — Уже пятнадцать лет прошло.
— Гость, — говорит ребе, — чем ты можешь доказать моей дочери, что ты ее муж?
— Я постился два дня перед тем, как уйти.
— Да, — говорит Серл и бледнеет.
— И в день ухода я даже вечером отказался от еды.
— Да, — говорит Серл.
Чужак поворачивается к Сереле и обращается к ней. Он называет ее на «ты».
— Ты думала, что я болен, — продолжает он, — собиралась позвать доктора.
— Да, — отвечает она, — я велела вам лечь в постель.
Серл называет его на «вы».
— Я не хотел ложиться, — говорит он, — хотел заняться учебой. Я поднялся на второй этаж, в свою учебную комнату.
— И так и не вернулся, — вздыхает она.
Ребе снова поднимается с места, подходит к Сереле.
— Ты все это помнишь? — спрашивает он.
