— Извините, Нина Васильевна. Но это я, — бархатно произнес он чуть ли не в самое ухо Чемодановой. — Ждал вас и дождался.
Чемоданова улыбалась своему отражению, улыбалась Янссону и молчала. Потом подумала, что Янссон примет это за кокетство и за уступчивость. Как же, как же, не так легко, любезный господин… Она обернулась к соседу, лицо ее сейчас было строгим.
— Признаться, я удивлена, — произнесла Чемоданова первое, что пришло в голову. — Кажется, я вовсе не давала вам повод.
— Мне повод давать не надо, — все улыбался Янссон. — Я его беру сам.
— Вот как? — чуть растерялась Чемоданова. Отметив про себя, что эта самонадеянная фраза в устах Янссона прозвучала с особой мужской уверенностью, которая обычно нравится женщинам…
Автобус деловито фыркнул, сомкнул двери и резким толчком откинул Чемоданову на спинку сиденья, Янссон удержался.
— Господи, ну и водитель нам попался, — пробормотала Чемоданова с досадой на свою такую беспомощность. — Знаете, пока ничего не получается с вашим запросом, — деловито добавила она.
Янссон склонил аккуратно стриженную голову. Вновь донесся запах таких уже знакомых духов:
— А не согласитесь ли вы со мной поужинать? Было бы очень славно. В моей гостинице вполне терпимый ресторан.
«Так и сразу!» — ответила было Чемоданова, но удержалась. Ей при этой фразе вдруг представилась хихикающая в ладоши многоуважаемая Настя Шереметьева, большая охотница до личной жизни Нины Чемодановой.
— Спасибо, господин Янссон, но я как-то не готова. Почти в рабочем халате, знаете, — проговорила Чемоданова.
— Это важно?
— Для меня да.
Янссон понимающе кивнул.
Автобус уже заполнялся народом. Люди озабоченно размещались вдоль прохода, прижимаясь друг к другу. Кое-кто ухитрялся протиснуться за спинки кресел, упираясь о колени сидящих счастливчиков. Те покорно молчали. Воздух тяжелел, становился мутнее.
Неопрятный гражданин в зачуханном кепаре завис на согнутой руке, пристально разглядывая Янссона. Боковым зрением Чемоданова видела, как плохо выбритое лицо гражданина с какими-то мятыми глазками и острым лущеным носиком наливалось злобой. Не нравился тому Янссон и все.
Плотный полутемный мирок автобусного чрева насыщался особым недоброжелательным напряжением, которое вот-вот прорвется, Чемоданова это чувствовала. Дитя этого мирка, отлично усвоившая его законы, Чемоданова подняла глаза на неряшливого гражданина, стараясь своим решительным видом пресечь его дальнейшие действия. Но гражданин и ухом не повел, лишь полоснул беглым взглядом крысиных глаз настойчивое лицо Чемодановой. И вновь уставился на Янссона.
— Расселся, понимаешь, а тут женщина стоит. После работы, — бросил гражданин пробный камешек.
Казалось, Янссон не услышал реплику, увлеченный Чемодановой. Стоящие вокруг с ленивым любопытством оборотили взоры на гражданина, оглядели и Янссона с Чемодановой… Дородная моложавая женщина, в защиту которой подал голос гражданин в зачуханном кепаре, хранила индифферентный вид и даже изловчилась читать газету, сложенную в узкую полоску.
— Я тебе, тебе говорю… Расселся, понимаешь, — набирал обороты гражданин, чувствуя молчаливую поддержку тех, кто жался вокруг. Чемоданова не сводила отвердевшего взгляда с лица гражданина.
— Что вам угодно? — сурово бросила она.
— Мне угодно, чтобы твой кавалер уступил место… беременной женщине, — неожиданно завершил гражданин.
Пассажиры скользнули глазами по плотной фигуре дамы, что читала газету. Но никаких признаков, подтверждающих требование настырного гражданина, обнаружить было невозможно, даже при желании.
— Сам ты беременный, — вырвалось у Чемодановой.
— Я?! — визгливо задохнулся в обиде гражданин. — Встань, говорю! Уступи место бабе, ты, мужчина!
Откуда-то с задней площадки послышался ехидный женский голос:
— Мужчина. Где ты их видел… Небось свою кралю усадил.
Капитанское лицо Янссона покрылось розовыми пятнами, кисти рук вздулись. Он приподнялся. Жесткий крахмальный воротничок едва сдерживал напор смуглой шеи.
— А ты ударь, ударь, — взвился гражданин. — Ударь меня за правду.
Чемоданова вскочила на ноги.
— Идемте, Николай Павлович… Наша остановка. — И торопливо выпростала руку вперед, между Янссоном и гражданином в зачуханном кепаре. Случайно коснувшись пальцев злоязычного мужичка, Чемоданова вздрогнула от пронзившего холода. То были пальцы мертвеца. Кровь, лениво блуждая по его гнилому телу, видимо, совершенно забывала заглянуть к его рукам.
Чемоданова рванулась вперед, испытывая дрожь и омерзение. Янссон последовал за ней.
Они продирались к выходу, преодолевая недоброжелательное сопротивление толпы.
Господи, думала в отчаянии Чемоданова, да они все тут мертвецы, их не сдвинешь с места, они же мертвецы.
Янссон почувствовал смятение в движениях Чемодановой, продавил толпу, зашел вперед и мощно повлек Чемоданову за собой.
Толпа молча проминалась под железным ходом иноземца.
— Скотный двор, а не автобус! Скотный двор! — вне себя от ярости громко бормотала Чемоданова.
Разметав запрудивших площадку пассажиров, они вырвались на улицу.
Ухнув в яму задним колесом и выплеснув грязь, автобус отошел от тротуара.
— Какой вы молодец, — проговорила Чемоданова. — Сдержались. Спасибо… А я, как дура, стала что-то говорить… Не знаю, может, я не права, может, надо быть более снисходительной к этим людям, но я не умею, не умею, — Чемоданова боялась, что ею сейчас овладеет истерика. Она остановилась, прильнув плечом к деревянному забору.
Янссон достал платок и умелыми движениями принялся тереть виски, придерживая ее затылок широкой жесткой ладонью.
— Что произошло? — приговаривал Янссон. — Ничего особенного не произошло, — он старался успокоить Чемоданову.
Они подошли к дому. Остановились. В глазах Янссона мерцали светлячки. Он сказал, что дела требуют его возвращения в Швецию, он не предполагал, что поиск в архиве затянется. Так что он улетит, как только достанет билет. Но, если Чемоданова получит положительный ответ, он вернется.
Янссон записал домашний телефон Чемодановой, неловко, по-мужски, пожал руку и, чопорно кивнув, удалился. А Чемоданова поднялась по сырой лестнице на свой четвертый этаж… Неужели, чтобы сообщить о своем решении вернуться домой, Янссон подкарауливал ее у архива? Чемоданова улыбнулась, уверенная, что еще повидает этого чудака Янссона. Настроение улучшилось. Инцидент в автобусе давно забылся, да и происходил ли он вообще? Подумаешь, чепуха какая-то… Сегодня ее дежурство по квартире, надо навести порядок. Это большая удача, что она сдает дежурство Майе Борисовне, та не станет придираться.
Бывший комендант оперного театра Сидоров в гневе вернулся на кухню. Следом шаркала спадающими туфлями соседка Константинова.
— Я не расслышала. Вроде просили позвать Сидорова, а оказалось Нину Васильевну, — плаксиво оправдывалась Константинова.
Чемоданова оставила швабру и обернулась.
— Непонятно. Меня к телефону, что ли?
— Вас, вас! — проворчал Сидоров. — Напутала. Вечно она путает. И с жировками за апрель месяц. Полгода разбираются.
— Напутала, — оправдывалась Константинова, — Говорит с каким-то акцентом. Нину Васильевну, а получается вроде Сидорова.
«Янссон», — мелькнуло в голове Чемодановой.
Аппарат висел на стене у самой входной двери. Старый, с гнутой ручкой, перемотанной голубой изолентой, с двумя звонковыми чашечками на корпусе. Его давно предлагали заменить, но соседи не соглашались, аппарат работал на славу. Чемоданова сняла трубку, что висела на гвозде под аппаратом, и тут торопливость оставила ее. Пальцы отяжелели, потеряли гибкость, словно на морозе.
— Господин Янссон? — волнуясь, произнесла она в трубку. — Слушаю вас.
— Добрый вечер, — спокойно, даже суховато отозвался Янссон. — Я купил билет на Москву, на семь утра… И хотел бы вас сегодня увидеть.
— Но… я не готова, — помедлив, ответила Чемоданова. — У меня уборка.
— Что? — переспросил Янссон.
— Вам, наверно, не понять.
— Тем более интересно.
— Словом, я не могу… И нет настроения куда-либо идти.
— Очень хорошо. Я сам приду, — ухватился Янссон. — Как вас найти? Дом я запомнил, а дальше?
Любопытство не подчиняется благоразумию, и в этом его сиюминутная упоительная сладость.
— Четвертый этаж. Квартира пятнадцать. Три звонка, — азартно проговорила Чемоданова и добавила: — Только не раньше, чем через два часа.
Она вернулась на кухню. Все разошлись, лишь на плите Майи Борисовны посапывал чайник.
Быстро завершив мытье пола, Чемоданова перешла в ванную комнату, ужасаясь мысли, что Янссон сюда заглянет. Азарт ее не оставлял, она почувствовала даже злорадство. Вспомнила, с какой брезгливостью возвращался каждый раз в комнату Рудольф. Его белобрысое, типично немецкое лицо с рыжими короткими ресницами в такие минуты казалось заплаканным… «И черт с вами, — яростно бормотала Чемоданова. — Подумаешь, аристократы». Она вытерла ржавые потеки на треснувшей раковине, задвинула в угол стиральную машину Сидорова. Прочнее укрепила санки Константиновой, что могли сорваться со стены на чью-нибудь голову. Константинова зимой возила на них из магазина продукты… Ванну трогать Чемоданова не стала, бесполезно бороться со стойкой желтизной бывшей эмали. Да и никто ванной не пользуется, только душем, когда дают горячую воду. Потом принялась за полку с шестью разноцветными мыльницами. Лишь мыло Сидорова лежало в черепке от блюдца. Ничто так не обескураживает в коммунальных квартирах, как вид этих пластмассовых мыльниц с обмылками.
