— Четвертый этаж. Квартира пятнадцать. Три звонка, — азартно проговорила Чемоданова и добавила: — Только не раньше, чем через два часа.
Она вернулась на кухню. Все разошлись, лишь на плите Майи Борисовны посапывал чайник.
Быстро завершив мытье пола, Чемоданова перешла в ванную комнату, ужасаясь мысли, что Янссон сюда заглянет. Азарт ее не оставлял, она почувствовала даже злорадство. Вспомнила, с какой брезгливостью возвращался каждый раз в комнату Рудольф. Его белобрысое, типично немецкое лицо с рыжими короткими ресницами в такие минуты казалось заплаканным… «И черт с вами, — яростно бормотала Чемоданова. — Подумаешь, аристократы». Она вытерла ржавые потеки на треснувшей раковине, задвинула в угол стиральную машину Сидорова. Прочнее укрепила санки Константиновой, что могли сорваться со стены на чью-нибудь голову. Константинова зимой возила на них из магазина продукты… Ванну трогать Чемоданова не стала, бесполезно бороться со стойкой желтизной бывшей эмали. Да и никто ванной не пользуется, только душем, когда дают горячую воду. Потом принялась за полку с шестью разноцветными мыльницами. Лишь мыло Сидорова лежало в черепке от блюдца. Ничто так не обескураживает в коммунальных квартирах, как вид этих пластмассовых мыльниц с обмылками.
Свою сменщицу Чемодановой приглашать не пришлось, та сама вышла за чайником.
— Что? Уже?! — удивилась Майя Борисовна.
— Да, — ответила Чемоданова. — Стерильная чистота, — она знала, что Майя Борисовна принимает дежурство без придирок. Одно время Чемоданова сдавала дежурство Сидорову, вот кто трепал нервы, каждый уголок вынюхивал, совал свое маленькое личико чуть ли не в унитаз, душу вытягивал.
— Зачем вы тронули его стиральную машину? — Майя Борисовна заглянула в ванную комнату. — Начнет зудеть. Ставлю вам четыре, — вздохнула Майя Борисовна. — Понимаю, вы очень спешите, может нагрянуть человек.
Чемоданова стянула платок и встряхнула головой. Заклацали бигуди, топорщась в разные стороны, словно елочные пушки. Она смотрела на Майю Борисовну и лукаво молчала.
— У вас есть чем накормить человека? Чтобы не ударить лицом в грязь? — еще раз вздохнула Майя Борисовна. — Или опять ваши жареные пельмени?
— Что вы! — дурачась ответила Чемоданова. — Самый деликатес. Я и сама их люблю.
На этот деликатес надоумила ее подруга Маргарита, переводчица Интуриста. Обычные сибирские пельмени, пачка — полтинник. Главное, не надо их предварительно варить, а сразу жарить, не жалея масла, до розового цвета. Становятся хрустящие и сочные. Ни в каких заграницах нет подобных дивных пирожков. И еще тертую редьку с помидорами и сырым луком на постном масле. Пальчики оближешь. Только где их взять, помидоры? Сезон закончился, а на рынке до десяти рублей, особенно не разгонишься…
— Где вы брали пельмени? — подозрительно спросила Майя Борисовна. — В гастрономе у вокзала? Или на Речном проспекте?
— На Речном, — ответила Чемоданова.
— Тогда еще ничего. Люди брали у вокзала, имели неприятности с животом. Даже по телевизору удивлялись, — Майя Борисовна умолкла, прислушалась. — Кажется, звонят в дверь? Именно к вам.
И Чемоданова слышала три коротких нервных звонка. Неужели нагрянул Янссон? Не прошло и часа. Тем более Чемоданова не привела себя в порядок. Растерянность и недовольство отразились на ее лице.
— Пригласите человека ко мне. Пусть посидит, остынет, пока вы причепуритесь, — предложила вслед Майя Борисовна. — Найдется и стакан чая с вареньем.
Чемоданова шла по коридору, клацая бигуди, точно кастаньетами. Скажу, пусть погуляет по улице. И все! Не терплю нахалов… А не послать ли вообще этого типа куда подальше? А?! Так и сделаю, клянусь матерью. И все, все! Как ни странно, клятва ее успокоила, придала поступку уверенность единственного и обдуманного решения.
— Кто?! — спросила она, радуясь тому, что не испытывает сейчас к Янссону ни малейшего влечения, и слава богу.
И услышала в ответ голос Шурочки Портновой.
Портнова ввалилась не одна, а со своим Вовкой, мальчишкой лет пяти, крикливым и непоседливым. К тому же плаксой…
— Что ты на меня так смотришь?! — воскликнула Портнова, едва приоткрылась дверь. — Мы же договорились.
Вовка, живо работая локоточками, ужом пролез в щель между Чемодановой и дверным стояком и с воем дунул вдоль коридора, словно за ним гнались псы.
— Куда его понесло? — всплеснула руками Портнова.
— Тебя надо спросить, — едва разжала губы Чемоданова.
— А-а… Черт с ним! — решила Портнова. Вошла в прихожую и принялась подпрыгивать, стаскивая с плеч свой невзрачный плащишко. При этом на всю прихожую раздавались щелчки и скрежет. — Представляешь? Меня собирались уволить с работы!
Заявление было столь неожиданным, что Чемоданова на миг растеряла все недовольство. Портнова прошла в комнату и тотчас повалилась в кресло, старое, скрипучее, с продавленным сиденьем. Она любила это кресло. «В нем спокойно, — объясняла она свою привязанность. — Можно списать на кресло хруст моих костей». А кости и впрямь хрустели у нее на удивление громко. Болезнь какую-то перенесла, вся смазка стерлась…
— Ты помнишь шухер, что поднял Толька Брусницын? — спросила Портнова. — В магазине «Старая книга». Из-за писем графа Строганова… Наша Софочка рвала и метала. Наконец нашла где-то у Нижнего рынка квартиру человека, от которого шли круги. Явилась с милицией, учинила допрос. Тот испугался и указал на своего товарища, который работает в ксерокопировальной лаборатории, — Портнова умолкла, прислушиваясь к звукам, что доносились из глубины квартиры.
— Тихо пока, тихо, — Чемодановой не терпелось услышать продолжение истории. — Наверно, Майя Борисовна затащила твоего змееныша к себе. Она любит живность.
— Короче говоря, Софочка установила, что это я отвозила в лабораторию документы на копирование. И почему-то не зарегистрировала эти сучьи письма. Словом, повесила на меня всех собак. И потребовала, чтобы я написала заявление об уходе. Ну?! Как тебе это нравится? У меня, понимаешь, Вовка на руках. А ей хоть бы хны!
— Не имеет права! — горячо воскликнула Чемоданова. — У тебя ребенок. И ты без мужа!
Ребенок появился у Портновой как память об одной архивной подёнке. Довольно выгодной — предложили описать архив алюминиевого завода, где-то на Урале, обещали щедро заплатить. Чемоданова из-за старушки своей отказалась, а Портнова взяла отпуск, плюс прихватила за свой счет, и поехала. Бумаг оказалось много, но в основном макулатура. Пронумеруй первый да последний лист — и готово. Работа шла к концу, когда ее подрядил архиерей местной епархии привести в порядок архив. Портнова увлеклась. Благо она неплохо читала старые рукописи, без долгой раскачки входила в почерк. Хорошо знала титулы, бегло перескакивала всякие сокращения. Легко составляла описи… Но подоспели холода, а церковь не отапливалась. Заглядывала греться к дьячку, бывшему военному летчику. Ему и перекачала весь свой заработок с алюминиевого завода плюс доход от епархии. На водку и закуску. Еле вырвалась от своего летчика-дьячка. Позвонила Чемодановой, просила одолжить денег на обратный билет. А в срок родила Вовку. Хотела было алименты получить или помощь какую-нибудь. Это ж не шутка — мальчишку поднимать одной, при своем архивном обеспечении… Но дьячок отказался, так и прокричал в телефон, что церковь у нас отделена от государства, а он, стало быть, не подчиняется мирским законам. И вообще, у него самого за душой ни копейки, если можешь, помоги, христа ради, бедствую… Послала ему Портнова семнадцать рублей и сожгла листочек с адресом. Потащила она своего Вовку через поликлиники, ясли да детские сады. От всей этой жизни заболела ревматизмом, подлечилась, но стала хрустеть, порой до неприличия. Худая, жилистая, с фигурой профессионала-баскетболиста, Портнова вряд ли рассчитывала устроить свою жизнь, да еще с мальчиком. Но иногда нет-нет да светлело ее замкнутое лицо, хорошело, видно, вспоминала своего бедолагу, бывшего летчика, да непотребные ночи в его жалкой халупе, под баян.
— Ну и что? — спросила Чемоданова. — Кажется, ты не очень печальна при таких неприятностях.
— В том-то и дело, — Портнова сцепила на коленях пальцы и горбом согнула спину, под линялой кофтой проступили бугорки позвоночника. — Вчера я не находила себе места. А сегодня вечером вызывает меня Софочка… это после вчерашнего раздолбона… и заявляет, нехотя так, через силу. Сама смотрит в окно, точно стыдится… Говорит, вот что Шура, давай забудем вчерашний инцидент. Работай как работаешь. И добавляет — только никому не рассказывай. И еще раз повторила — никому, ничего… Ну?
— Что ну? — переспросила Чемоданова.
— Как тебе это нравится? Вчера с криком увольняла, а сегодня уговаривает никому не рассказывать о хищении документов и продаже через букинистов. И кто? Софочка! Которая ради архива может черту душу заложить.
