– Хорошо, сударь,– ответила она,– раз мой бедный Коко вас беспокоит, я перенесу его куда-нибудь подальше, и оттуда вы не будете его слышать.
Англичанин жестом выразил удовлетворение.
– Все-таки,– добавил он, указывая на свои сапоги,– я более предпочитаю…
– Будьте уверены, милорд,– возразила Долорес,– я помещу его в таком месте, что он уже не будет нарушать ваш покой.
– О, я не есть милорд… Я есть только эсквайр.
Господин Бирн весьма сдержанно поклонился и собрался уходить, но тут Долорес, никогда не упускавшая из виду своих интересов, взяла со столика конверт.
– Сегодня в *** театре мой бенефис, сударь, – скала она.– Я играю в трех пьесах. Позвольте предложить вам несколько билетов в ложи. Цены повышены чуть-чуть.
И она сунула в руки островитянина, по меньшей мере десяток лож.
«Я так любезно пошла ему навстречу, что, как человек воспитанный, он не может мне отказать,– подула она.– А когда он увидит меня на сцене в розовом платье – как знать?… Ведь мы вдобавок соседи! Брильянтовый перстень – это авангард целого миллиона, правда, он урод, он наводит тоску, зато мне представится случай съездить в Лондон, не испытав морской болезни».
Англичанин взял билеты, попросил еще раз растолковать ему, что с ними делать, затем осведомился о цене.
– Ложи по шестидесяти франков, тут их десять… О это не к спеху, – добавила Долорес, видя, что англичанин вынимает бумажник.– Я надеюсь, что как сосед не откажетесь время от времени навещать меня.
Господин Бирн ответил:
– Я не люблю делать дел в кредит.
Вынув тысячефранковую ассигнацию, он положил их на стол, a билеты спрятал в карман.
– Я сейчас дам сдачу,– ответила Долорес и отперла шкафчик, где у нее хранились деньги.
– Пожалуйста не надо,– сказал англичанин,– это на чай.
С этими словами он вышел, а Долорес стояла как пораженная громом.
– На чай! – вскричала она, когда затворилась дверь.– Какой нахал! Я сейчас же верну ему деньги.
Но грубость соседа лишь рикошетом задела ее самолюбие. Поразмыслив, актриса успокоилась. Она сообразила, что двадцать луидоров – кругленькая сумма, вспомнила, что в прошлом ей приходилось выносить дерзости, за которые ей платили куда дешевле.
Пустяки,– решила она,– не надо быть чересчур гордой. Никто ничего не видал, а в этом месяце мне и раз надо платить прачке. К тому же мой гость прескверно говорит по-французски, что, быть может, он хотел сказать комплимент.
И Долорес с легким сердцем заперла деньги в шкафчик.
Зато ночью, после спектакля, она вернулась вся вне себя от негодования. Господин Бирн никому не продал билетов, и все десять лож были пусты.
Когда злополучная бенефициантка в половине первого ночи вышла на сцену, она увидела, что ее подруги сияют от радости, глядя на пустынный зал.
Она даже слушала, как одна из них сказала другой, кивнув на никем не занятые дорогие ложи:
– Бедняжке Долорес удалось «набрать» всего лишь одну литерную!
– В остальных – ни души!
– В партере зрителей раз-два и обчелся.
– Еще бы! Когда на афише появляется ее имя. Это производит такое же действие, словно в зале установлен пневматический насос. Да и что за фантазия повышать цены!
– Ну и бенефис! Ручаюсь, что вся выручка уместится в детской копилке.
– А! Вот и ее пресловутое платье с красными бархатными бантами.
– Она похожа на связку вареных раков.
– Какой сбор был на твоем последнем бенефисе? – обратилась одна из артисток к подруге.
– Яблоку упасть некуда было, дорогая. В тот день давали премьеру. За приставные стулья платили по луидору. Сама-то я получила всего-навсего шесть франков – остальное забрала моя портниха. Если бы не боязнь отморозить себе нос, я бы поехала в Петербург.
– Как? Тебе нет еще и тридцати, а ты уже собираешься покорить Россию?
– Что ж поделаешь! – молвила та и добавила: – твой бенефис скоро?
– Через две недели. У меня уже расписано билетов на тысячу экю, не считая моих друзей сен-сирцев.
– Смотри-ка, партер расходится.
– Это Долорес запела.
И правда, в это время Долорес, красная, как ее платье, пронзительно пела куплет. Когда она с натугой взяла последнюю ноту, к ее ногам упало два букета – две актрисы, ее приятельницы, сидевшие в ложе бенуа бросили их ей и крикнули:
– Браво, Долорес!
Легко себе представить ярость певицы. Вернувшись в покои, она распахнула окно, хотя была уже глубокая ночь, и разбудила Коко, а Коко тут же разбудил господина Бирна, который спокойно почивал, положившись на обещание Долорес. С этого дня между актрисой и англичанином начата открытая война, война беспощадная, непрерывная, война не на жизнь, а на смерть, и тут уж противники не останавливались ни перед какими тратами. Попугай получил дополнительное образование в связи с новыми обстоятельствами, он еще доскональнее изучил язык Альбиона и с утра до ночи пронзительным фальцетом выкрикивал брань по адресу соседа. Получалось действительно нечто нестерпимое. Долорес и сама страдала от своей затеи, но она рассчитывала, что господин Бирн в конце концов не выдержит и съедет с квартиры, это был для нее вопрос самолюбия. Островитянин не отставал и в отместку тоже изобрел немало каверз. Он создал было у себя в квартире школу барабанщиков, но тут в дело вмешался полицейский комиссар. Тогда господин Бирн придумал другую штуку – устроил у себя тир, стреляя из пистолета, его слуги изрешечивали и полсотни мишеней в день. Снова вмешался комиссар, на этот раз он напомнил англичанину, что статья муниципального кодекса запрещает пользоваться огнестрельным оружием в жилых помещениях. Господи Бирн прекратил стрельбу. Неделю спустя мадемуазель Долорес обнаружила, что в ее квартире идет дождь. Домовладелец отправился к господину Бирну и увидел, что тот в гостиной принимает морскую ванну. И в самом деле: стены этой просторной комнаты были обиты металлическими листами, все двери наглухо заделаны. Импровизированный бассейн налили ведер двести воды и всыпали килограммов пятьдесят соли. Получился океан в миниатюре. Тут было все, что полагается,– даже рыбки. Проникнуть туда, можно было через отверстие, проделанное в верхней части средней двери, и господин Бирн ежедневно купался. Вскоре в околотке потянуло морским ветром, а в спальне мадемуазель Долорес уровень воды достиг полпальца. Хозяин пришел в ярость и пригрозил господину Бирну что привлечет его к ответственности за порчу недвижимого имущества.
– Разве я не имей прав купаться в свой квартир? – просил англичанин.
– Нет, не имеете.
– Если не имей – не буду,– продолжал англичанин, преисполненный уважения к законам страны, в которой он живет.– Это очень жаль, это мне бил большой удовольствий.
И в тот же день он распорядился спустить океан в трубу. Да и пора было: на паркете уже завелись устрицы…
Однако господин Бирн не сложил оружия, он искал законные пути для продолжения этой неслыханной войны, приводившей в восторг всех парижских бездельников. Слухи о ней проникли и за кулисы театров, и в прочие общественные места. Поэтому для Долорес стало делом чести добиться победы. Об исходе поединка любителями было заключено немало пари.
Тут– то господину Бирну и пришла в голову мысль о рояле: самому неприятному из музыкальных инструментов вполне под стать состязаться с самой неприятной птицей. И господин Бирн поспешил осуществить эту блестящую идею. Он взял напрокат рояль, справился насчет пианиста. Как уже известно читателю, ему рекомендовали нашего друга Шонара. Англичанин откровенно рассказал музыканту, как его донимает попугай актрисы и как плачевно кончились все его попытки достигнуть мирного соглашения.
– Есть, милорд, верное средство избавиться от попугая, – сказал Шонар.– Петрушка! Химики в один голос утверждают, что для животных эта столовая травка – то же, что для нас синильная кислота. Накрошите петрушки на ковер, потом велите вытрясти его в окно, над клеткой попугая,– и он подохнет, как если бы был приглашен на обед к папе Александру Шестому.
– Я это уже думал, но попугай очень берегут,– ответил англичанин.– Рояль более верно.
Шонар взглянул на господина Бирна, он сразу всё понял.
– Вот как я думал,– стал объяснять англичанин,– артистка и ее птиц спят до двенадцать час. Понимайт? Я хочу не дать ей спать. По ваш закон я имей прав делать музик от утра до ночь. Понимайт, что вы должен делать?
– Но ведь артистке будет не так уж неприятно слушать целый день мою игру, тем более бесплатно. Я первоклассный музыкант, и будь у меня больные легкие…
– Да, да,– продолжал англичанин.– Поэтому я не скажу вам играй хороший музик, надо только ударять по клавиш. Вот так,– добавил он, пытаясь сыграть гамму.– И все одно и то же, одно и то же, без пощад господин музыкант, всё гамма, все гамма. Я немного знай медицин,– так можно сойти с ума. Они сойдут с ума, я так и рассчитай. Начинайт сейчас, сударь, я буду вам хорошо заплатийт.
