Брентани описал Балли во всех подробностях сцену, участником которой он стал: помешательство Амалии, её астму и долгое время, во время которого он не решался оставить Амалию одну, до божественного вмешательства синьоры Кьеричи.
Балли принял вид человека, удивлённого дурными известиями, и с энергией, которая, видимо, была присуща такому его состоянию души, посоветовал немедленно отправиться за доктором Карини. У него, по словам Балли, была репутация хорошего врача, и, более того, он был его близким другом, и Стефано смог бы заставить доктора Карини заинтересоваться судьбой Амалии.
Эмилио продолжал плакать и не покидал своего места. Ему казалось, что он ещё не закончил, и он искал какие-то фразы, чтобы взволновать друга. Вдруг Эмилио нашёл одну из них, которая заставила вздрогнуть его самого:
— Она сошла с ума или умирает!
О, смерть! Это было в первый раз, когда он представлял Амалию мёртвой. И он, только научившись не любить Анджолину, представил себя одного, отчаявшегося от страданий и не могущего больше воспользоваться счастьем, которое до сего дня было в его распоряжении. Он больше никогда не сможет посвятить свою жизнь кому-то, кому нужны его опека и самопожертвование. С Амалией из его жизни навсегда исчезала надежда на все прелести бытия. Глубоким от волнения голосом Эмилио сказал:
— Не знаю, испытываю ли больше горе или угрызения совести.
Он посмотрел на Балли, чтобы увидеть, понял ли он его. Но на лице Стефано было лишь выражение искреннего удивления:
— Угрызения совести?
Балли всегда считал, что Эмилио был образцовым братом, и сказал ему об этом. Однако Стефано вспомнил, что Эмилио часто забывал Амалию во время своих отношений с Анджолиной, и добавил:
— Конечно, тебе не следовало так увлекаться такой женщиной, как Анджолина, но всё равно это несчастье, которое все понимают…
Балли понял Эмилио настолько плохо, что заявил, что не знает, почему тот теряет столько времени. Надо было бежать к Карини и не отчаиваться прежде, чем он вынесет своё заключение о состоянии Амалии. Иногда симптомы, что так пугают профанов, мало впечатляют врачей.
И Эмилио целиком отдался во власть этой надежды. На улице он разделился с Балли, которому показалось желательным не оставлять на такой большой отрезок времени Амалию одну с незнакомкой. Таким образом, Эмилио пошёл домой, а Стефано отправился за врачом.
Оба принялись бежать. Спешка Эмилио была вызвана надеждой, которую ему внушил чуть раньше его друг. Ведь совсем не исключалось, что дома Эмилио мог обнаружить Амалию, которая вернулась в себя и благодарна ему за любовь, которую прочла бы в его глазах. Шаг Эмилио был быстрым по причине смелой мечты, что подталкивала его постоянно вперёд. Никогда Анджолина не давала ему подобной мечты, диктуемой таким интенсивным желанием.
Эмилио совсем не страдал из-за резкого ветра, что недавно поднялся и заставил забыть по-весеннему тёплый денёк, который так резко контрастировал с его горем. Улицы разом потемнели: небо покрылось большими тучами, что принёс с собой воздушный поток. Вдали Эмилио на тусклом небе видел верхушку жёлтого умирающего света.
Амалия бредила, как и раньше. Услышав вновь слабый голос, ту же детскую модуляцию, прерываемую астмой, Эмилио понял, что пока он тешил себя надеждами, будучи вне своего дома, больная, лёжа в этой постели, не находила ни минуты покоя.
Синьора Елена была привязана к постели, потому что голова больной покоилась на её руке. Синьора рассказала, что во время отсутствия Эмилио Амалия отбросила подушку, которая стала ей неудобна, а теперь вновь её приняла.
Миссия синьоры была завершена, и Эмилио сказал ей об этом, выражая бесконечную признательность.
Она посмотрела на него своими добрыми маленькими глазками и не сдвинула руку, на которой беспокойно ворочалась голова Амалии. Синьора Кьеричи спросила:
— А кто меня заменит?
Услышав, что Эмилио собирается обратиться к врачу, а затем нанять медсестру за плату, она попросила убедительно:
— Тогда позвольте мне остаться здесь.
И синьора Елена поблагодарила Эмилио, когда он, взволнованный, заявил ей, что никогда и не собирался выгонять её, а только боялся побеспокоить, удерживая. Затем Эмилио спросил, надо ли ей известить кого-нибудь о своём отсутствии. Синьора Елена ответила просто:
— У меня нет никого дома, кто бы удивился моему отсутствию. Представляете, служанка заступила на работу в мой дом только сегодня.
Вскоре Амалия опустила голову на подушку и рука синьоры освободилась. Тогда, наконец, она смогла снять с себя траурную шляпку, и Эмилио вновь поблагодарил её, так как ему показалось, что это действие подтверждало её решение остаться рядом с этой постелью. Синьора Кьеричи посмотрела на Эмилио удивлённо, не понимая его. Она и не могла поступить иначе.
Амалия снова начала говорить, не обращаясь к кому-то конкретно, как будто она всегда рассказывала громким голосом весь свой сон. В некоторых фразах она возвращалась к началу, в некоторых к концу. Какие-то слова понять было нельзя, другие она произносила отчётливо. Амалия восклицала и спрашивала. Спрашивала она жадно и никогда не удовлетворялась ответом, который, видимо, не совсем понимала. Однажды, когда синьора Елена склонилась над Амалией, чтобы лучше понять, что она просит, та спросила:
— А ты не Виктория?
— Нет, — ответила удивлённая синьора.
Амалия поняла этот ответ, и его хватило на какое-то время для того, чтобы успокоить больную.
Вскоре Амалия закашляла. Она старалась не кашлять, и её лицо принимало болезненный вид. Должно быть, она чувствовала сильную боль. Синьора Елена рассказала Эмилио, что это выражение уже было на лице Амалии во время его отсутствия.
— Надо поговорить об этом с врачом. Этот кашель показывает, что у синьорины, наверное, болит грудь.
Амалию вновь начали мучить приступы удушающего кашля.
— Не могу больше, — простонала она и заплакала.
От этого плача намокли щёки Амалии, и она вскоре забыла про свою боль. Задыхаясь, Амалия вновь стала говорить о своём доме. Появилось новое изобретение, которое делало цену кофе доступной.
— Сейчас всё делают. Скоро можно будет жить без денег. Дайте мне немного этого кофе, чтобы попробовать. Я его вам возвращу. Люблю справедливость. Я даже говорила об этом Эмилио…
— Да, я помню, — сказал Эмилио, чтобы дать Амалии отдохнуть. — Ты всегда любила справедливость.
И Эмилио наклонился над сестрой, чтобы поцеловать её в лоб.
Один из моментов этого бреда Амалии больше никогда не будет забыт Эмилио.
— Да, мы вдвоём, — посмотрев на него, сказала Амалия так, как это обычно делают помешанные, когда нельзя понять, восклицают ли они или спрашивают. — Мы вдвоём, здесь, всё спокойно, мы вместе, одни.
Тревожная серьёзность её голоса сопровождалась серьёзностью этих слов, а астма придавала им выражение жгучей боли. Однако вскоре Амалия уже говорила о них двоих вместе в дешёвом доме.
Позвонили. Это были Балли и доктор Карини. Эмилио уже знал последнего, мужчину, приближающегося к сорока годам, высокого худого брюнета. Говорили, что его годы учёбы в университете больше были насыщены развлечениями, а не учёбой. Тогда как теперь, будучи состоятельным, он не искал клиентов, а довольствовался подчинённым положением в больнице, чтобы продолжать обучение, не законченное прежде. Он любил медицину с рвением дилетанта, но перемежал учёбу с времяпрепровождением разного рода. Так же являлось правдой и то, что у него было больше друзей в кругу художников, а не медиков.
Доктор Карини остался в обеденной и, заявив, что, судя по словам Балли, у больной не что иное, как сильный приступ лихорадки, попросил Эмилио рассказать ему больше.
Эмилио принялся описывать состояние, в котором обнаружил сестру пару часов назад одну в пустой квартире, где она, должно быть, вела себя странно с самого утра. Эмилио подробно описал особенности помешательства Амалии, проявляющимся сначала в беспокойстве, которое заставляло её искать насекомых на ногах, а затем в непрекраща-ющейся болтовне.
Взволнованный собственным рассказом, Эмилио, рыдая, упомянул астму, затем кашель, слабый голос Амалии, что напоминал хруст треснувшей вазы, и не забыл о сильной боли, которая сопровождала каждый приступ кашля больной.
Врач постарался приободрить Эмилио несколькими дружескими словами, но затем, вернувшись к обсуждению, задал вопрос, который вогнал Эмилио в ещё большую тоску:
— А были ли у неё какие-либо проявления болезни до этого утра?
— Моя сестра всегда была слабой, но никогда не теряла рассудок.
Эмилио скомпрометировал себя этой фразой, и только после того, как он её сказал, его охватили сомнения. Разве не являлись симптомами болезни те сны, что Амалия видела и комментировала громким голосом? Разве Эмилио не должен рассказать об этом? Но как это сделать в присутствии Балли?
