плена (о причинах мы говорили выше), и абстрактная жажда порядка сменяется у него конкретным желанием человеческих отношений — дружбы со Шнейдером.
Во второй части Сартр использует своеобразный стиль изложения: даты почти отсутствуют, диалоги сливаются в единый внутренний монолог, и не всегда можно с уверенностью определить говорящего (точнее, думающего). Этот «групповой внутренний монолог» в сочетании со все более мрачным тоном повествования уплотняет текст, придает ему эмоциональную напряженность; эта техника позволила одному французскому литературоведу справедливо заметить, что вторая часть «Смерти в душе» описывает, как «группа людей спускается в ад». Но и столь трагический поворот событий рождает нечто новое, несущее надежду: появляется «мы», возникает новая ценность — братство.
Позади всех исторических и политических аспектов книги стоит глубоко личный, который отражает два важнейших события в жизни автора: прежде всего, непосредственный опыт войны, поражения и плена, что впервые кинуло Сартра в самую гущу той социальной группы, которая занимала тогда ум писателя; и наконец, общий кризис, который Сартр переживал в конце 1940-х годов. В «Смерти в душе» Сартр как бы приподнял забрало, явив нам свой смутный и хмурый лик.
В том же 1949 году, что и «Смерть в душе» (его Сартр считал наиболее удавшимся романом, а лучшей сценой в нем — эпизод, когда Матье пытается напиться вместе с товарищами), была опубликована «Странная дружба», представленная как «отрывки из цикла „Дороги свободы“, том IV». Обнаруженные рукописи Сартра показывают, что, вопреки утверждениям С. де Бовуар, «Странная дружба» представляет собой не первую часть четвертого тома «Дорог свободы», а третью и пятую. Однако остальные части этого тома остались в черновиках, и «Странная дружба» — единственное законченное сюжетное построение четвертого тома.
«Странная дружба» раскрывает переживаемый Брюне конфликт между дружбой с Шнейдером-Викарьосом и верностью партии. Это творчески переработанный конфликт самого Сартра с компартией из-за истории с другом Сартра Полем Низаном, бывшим коммунистом, которого объявили предателем. Сартр считал своим моральным долгом вернуть ему доброе имя, в связи с чем летом 1947 года даже обратился к коммунистам-интеллектуалам с требованием доказать их обвинения в адрес Низана.
П.Низан (прототип Шнейдера-Викарьоса) погиб на войне в 1940 году; гибель старого друга всколыхнула в Сартре прежние чувства. Оказавшись в плену, в концлагере, в атмосфере дружеского участия, человеческой заботы и взаимовыручки, писатель, возможно, задумывался о том, как бы повел себя в этих обстоятельствах П.Низан. В персонаже Шнейдера-Викарьоса слились Низан и Сартр. С другой стороны, «странная дружба», которая связывает Брюне и Шнейдера-Викарьоса, это гипотетическая дружба между прежним Низаном (суровым, жестким активистом компартии) и тем Низаном, каким он мог бы стать, если бы не погиб на войне (разочарованным бывшим активистом, интеллектуалом-одиночкой, независимым бойцом). Окажись такой новый Низан в лагере, он как и прежде был бы дружен с равным ему и похожим на него Сартром, и описанная в книге дружба играет роль посмертного примирения старых друзей.
Идеологически «Странная дружба» противостоит сталинизму на французский лад, наблюдавшемуся в компартии Франции в послевоенные годы. Вполне очевидно, что действие «Странной дружбы» должно было разворачиваться в период, когда компартия ошибалась, а именно, перед вступлением партии в движение Сопротивления, ибо до того она выжидала, надеясь на легализацию немецкими оккупационными властями; лишь нападение Германии на СССР в июне 1941 года дало толчок к уходу в подполье и активному сопротивлению.
Помимо воли Сартра, «Странная дружба» преподает читателю особый урок, напоминая о прописной истине: есть действительно святые, неприкосновенные понятия, и дружба — возможно, главное среди них. Любой, кто попытается приравнять к личной человеческой дружбе, чувству глубоко интимному, что-либо общественное (как, например, принадлежность к какой-либо партии или верность неким общественным идеалам), обречен на полный личностный крах. В этом смысле Брюне — фигура трагическая, ибо ту самую прописную истину, которой он пренебрег, он вспомнил лишь перед лицом смерти — своего друга и надвигавшейся собственной, которая с потерей друга обернулась бы желанным избавлением от мук. Впрочем, по замыслу Сартра, Брюне был обречен на смерть при жизни — какое наказание может быть страшнее этого?
В полифонии стилей, присущей всему циклу, «Странная дружба» выделяется заметным усилением роли театрального диалога. Драматической структурой этого произведения служит беседа- спор, конфликт мнений, что характерно для античной трагедии. Трагичен и тон этой книги, где чувства обострены и напряжены. Смерть Шнейдера-Викарьоса — это как бы вторая смерть Низана, но на сей раз освященная крепкой дружбой Сартра. «Странная дружба» — это траурный текст, элегия на смерть друга, лишенная ироничной маски, сдержанная и страстная одновременно.
На «Странной дружбе» задуманный Сартром цикл обрывается. Причин тому сразу несколько, и решение об отказе от продолжения «Дорог свободы» было принято не сразу, это был постепенный отход от первоначального замысла.
Прежде всего, Сартр лишился главного героя. В сознании читателя образ Матье слился с личностью самого Сартра, что, с одной стороны, было справедливо, ибо Сартр сделал Матье своим вторым «я», литературным двойником, передав ему свой личный жизненный опыт (сцена на колокольне — единственный эпизод в судьбе Матье, которого не было в жизни автора), а самое главное — свой характер. С другой стороны, Сартр стал знаменитостью, им интересовались, о нем хотели знать все, и он был бы вынужден либо создавать нового героя, полностью отличного от него самого, либо начисто лишить продолжение цикла каких-либо автобиографических черт, поскольку четвертый том должен был описать период Сопротивления, в котором Сартр активного участия не принимал, оставаясь интеллектуалом, литератором в оппозиции к оккупантам.
В том, что цикл остался незаконченным, открытым, есть и некий философский смысл: чтобы свобода и далее ощущалась как необходимость (а не как данность), роман о свободе не должен иметь конца. Игра еще не закончена, и читателю предстоит сделать ставки, ибо свобода — это не цель, это — дорога, это — путь, который предстоит пройти каждому.
А.ВОЛКОВ
Посреди улицы Верцингеторига какой-то верзила схватил Матье за руку; на другой стороне по тротуару прохаживался полицейский.
— Дай мне что-нибудь, шеф, я хочу есть. У него были близко посаженные глаза, из толстогубого рта разило алкоголем.
— А может, выпить? — спросил Матье.
— Ну что ты, старина, что ты, ей-богу, нет, — заплетающимся языком пробубнил верзила.
Матье нашарил в кармане монету в сто су.
— Да мне на это наплевать, — успокоил его Матье, — это я так, к слову. И протянул монету.
— Молодец, — забормотал, прислоняясь к
