воистину танцевало и искрилось. За стенами гостиницы (ее пустынные коридоры, выщербленные мозаики, разбитые украшения и мраморные карнизы наводили на мысли о карнавале, прерванном землетрясением), снаружи, синие струи, закружившись вокруг каменного маяка, потом с неровным шуршанием разворачивались и устремлялись к одному из самых прекрасных галечных пляжей мира. Солнечный свет раскрасил все синими и золотыми пятнами, а вытянутый задник Карии, только-только тронутый светом, казалось, медленно вбирает весь спектр красок. Полная благодать.
— Господи, как хорошо, — сказал Гидеон.
Мы вынесли по третьей чашке чая на террасу, полные нежащего тепла весеннего солнца.
Предаваясь сладкому безделью, там, на террасе, мы познакомились поближе. Мои здешние дела были достаточно прозаичны. В качестве офицера службы информации я был прикреплен к оккупационным силам. Цели Гидеона были более туманны; он сделал несколько неудачных попыток описать их, но в конце концов решился извлечь на свет мятый приказ о переводе и протянул его мне. Я не приметил в этой бумажке ни чего особенного. Капитан А. Гидеон следовал в Палермо через Родос по служебной необходимости, значилось там.
— Не видите в нем ничего странного? — сказал он со смешком и некоторой бессмысленной, почти глуповатой гордостью. — И начальник военной полиции не увидел.
Широко улыбнувшись, он открыл свой секрет. Он давно заметил, что в строчке «следует из X в Y» между словами большие пробелы, настолько, чтобы можно было вписать слово «через» и название любого уголка мира. Почти всю войну он не по своей воле путешествовал «из X в У» — зато всегда «через» какое-нибудь место, куда ему действительно хотелось съездить.
— Это моя личная форма бунта, — хитро сказал он. — Ради бога, никому ни слова.
Я дал слово чести.
— Вы не представляете, насколько проще пережить поездку из одного ада в другой, если можно на недельку заехать туда — «транзитом», — куда тебе хочется.
Как оказалось, Родос был его старой любовью, впервые он побывал здесь до войны четырнадцатого года; более того, Гидеон надеялся, что сумеет пристроиться на какую-нибудь административную должность, которая позволит ему избежать ненавистного поста командира части в Палермо. Похоже, он даже не сомневался, что за несколько дней сумеет выхлопотать что-нибудь подходящее здесь, на Родосе. Перевод переводом, но на самом деле его заветной мечтой было иное: он собирался осесть на Родосе после демобилизации. Вот что было самым интересным, Получалось, что мы оба были и<ломаками.
Это вдохновило на воспоминания о довоенной поре, мы стали выискивать общих знакомых. Гидеон до войны тоже скитался по восточному Средимноморью: жил в Афинах и в Александрии.
Его образ менялся прямо на глазах. Этих перемен было и после предостаточно, но не таких радикальных, как первая: обыкновенный солдафон превратился вдруг в культурного и довольно начитанного человека. Правда, в картине не хватало одной существенной детали. Но наше дальнейшее знакомство предоставило мне и ее: я и вообразить не мог, какой это пройдоха. Меня заворожила его благожелательность и эта учтивая мягкость. Я едва не поддался соблазну скорбно покачать головой, сожалея о наивности этого чудака, воображавшего, что выпросит себе работу за какие-то считанные дни. Как я ошибался! Я понял это месяц спустя, когда взглянул на циркуляр, в котором он значился недавно прибывшим на остров главой департамента… сельского хозяйства, ни больше ни меньше. Но ничего подобного я не мог предвидеть в то весеннее утро, когда мы отправились в гавань, чтобы засвидетельствовать почтение военному начальству двенадцати островов. Я не мог предвидеть бесконечные государственные визиты Гидеона на разбитой старой машине — визиты, предпринятые из-за неотложной необходимости обсудить со мной Тонкости Стиля или формы инфинитива, вдруг лопнувшего, как стручок фасоли, не выдержав жара сочинительства. Нет, не мог я предвидеть и того, сколько удовольствия буду получать от «добавления стиля» в несусветный бред, именуемый «Докладом о работах по свекле» или «Прогнозом по водяному крессу на будущий год». Мы расточали на эти доклады совокупные сокровища наших не столь уж скудных интеллектов. Трактаты Гидеона о свекле стали было для меня новым и неоценимым литературным опытом. Все были довольны, кроме Бригадира, который заявил, что стиль Гидеона ужасен, и отказался принимать его опусы, пока тот как следует не изучит Свифта.
Как бы то ни было, в то утро мы совершили первый поход в город Родос, Гидеон ради «еп pelerinage» [7], как он выразился, а я очень даже по делу — поскольку мне надлежало отыскать типографию, которой предстояло стать большей частью моего армейского наследства. По слухам, линотипы были спрятаны где-то в замке, и соответственно, мы отправились вдоль искрящегося у береговой кромки моря в сторону улицы Рыцарей. Гидеон отпускал комментарии по поводу всего и вся, издавая радостные вопли при каждом новом пейзаже и звуке.
На некритичный взгляд приезжего, город в то утро выглядел прелестно, несмотря на адские разрушения, нанесенные войной — а их было немало. Вот несколько строк из неотправленного письма, завалявшегося в старом бюваре, — они передают тогдашнее настроение, картину Родоса, каким я его увидел: «Здесь все еще абсолютный хаос. Эспланада вдоль Мандраччо (до-гречески: Мандраки), старой гавани, обросла дотами и длинными рядами железных заграждений, индийские пехотинцы с важным видом освобождают их от колючей проволоки. Плененные немцы, все еще бледные от недоедания, одетые, в основном, в шорты и пилотки, засыпают воронки от бомб в асфальте. У нас на руках их тысячи. Над Монте-Смит висят клубы фиолетового дыма, ежеутреннее приношение богам какого-то саперного расчета — взорванные вражеские мины. Осмотреть средневековый город пока не успел — нет времени, но из гавани его закопченные правительственные офисы и покалеченные скульптуры выглядят удручающе: старый, окруженный стенами город похож на свадебный торт с потрескавшейся и полуоб-летевшей глазурью. Заброшенная рыночная площадь. Пустая мечеть. Несколько гражданских с очень бледными лицами шарят по мусорным бакам в поисках еды. Большая часть населения бежала на острова Сими и Касос. На улицах — никого, кроме военных и пленных».
Менее эмоциональными, но фактически подтверждающими первое впечатление от острова, который так мне потом полюбится, были выдержки из рапорта, который наверняка все еще гниет в Каире, в архивах. «Положение в столице пока критическое. Большая часть населения бежала, оставив разбитые здания и разграбленный рынок. Те, кто остался, страдают от постоянного голода. Много пациентов с истощением — привозят по шестьдесят человек в день. Все городские службы бездействуют; автобусные маршруты были закрыты по распоряжению немцев, почта заброшена, и только листовки с новостями, выпускаемые на двух языках службой военной пропаганды, поддерживают вялую местную сеть коммуникаций. Тем не менее инженеры почти закончили работу, и вполне вероятно,
