Алов подняла руку и в зале стало тихо.
— Суд мой будет быстрым, — сказала она устало. — Маркграф Эдвард Ротберг! Хан Озмак II из рода Демиркол! Великий вазир Малик ан-Надм! Лжепрорицатель без настоящего имени! Вы все виновны. Кровь тысяч павших на вас. Искупление вашему злу одно — смерть.
— Вы будете казнены сегодня же.
В зале поднялся одобрительный шум.
— Алов, — сказал Белобород, — не слишком ли это жестоко? — конечно, ан-Надм убийца, но остальные… Ротберг…
— Все умрут, — ответила она холодно. — Таково мое слово.
— Но сегодня и так пролилось слишком много крови…
— Крови больше не будет, — Алов зло улыбнулась. — Не хочу начинать правление с нее.
— Хм. Хорошо, — Белобород поклонился. — Вам виднее.
Казнь состоялась тотчас же. Стражники выволокли приговоренных на мост, Алов и Белобород проследовали за ними. Каждому из пленных к шее привязали большой камень, а затем поставили их рядком на краю.
Как же жалок был вид еще недавно самых могущественных людей мира! Воистину, перед смертью все равны. В тишине был слышен лишь плеск волн внизу, да поскрипывание моста.
Первым стоял Ротберг.
— Что ж, принцесса, — он сделал ударение на слове «принцесса». — Я склоняю перед вами голову. Я попытался и проиграл.
— Я прощаю тебя, Эдвард Ротберг, — ответила она. — Прощаю за все, но не за отца. Ты убил его, и за это умрешь.
Она пнула его в живот, и он полетел в воду.
Следующим стоял ан-Надм. Он упал на колени, и камень придавил ему ноги. Сквозь слезы он сказал:
— Пощади!
— Ты убил мою любовь, Малик ан-Надм. Тебе нет прощения. Умирай.
Она пнула его в грудь, он заверещал и завалился на спину, но не упал вниз. Она пнула его в бок, еще и еще, вынуждая перекатываться, а потом столкнула с моста его камень. Шея вазира хрустнула и он умолк, а камень утянул его обмякшее тело в воды Шема.
Настал черед хана. Он тоже плакал, но держался.
— Аксакал! — обратился он почему-то к Белобороду. — Я делал все как надо. Не моя вина, что все так повернулось.
— О чем он? — удивилась Алов.
— Уже неважно, — Белобород покачал головой, — я потом расскажу вам.
— Нет, важно! Говори!
— Аксакал просил меня дать сыну какое-то снадобье… Он не говорил, что это и зачем. Сказал только, что мой сын станет властелином мира…
Алов посмотрела на Белоборода.
— Да, владычица, — отвечал тот. — Изначальный план был другим. Проклятый глупец ан-Надм убил Озхана и все испортил.
У Алов потемнело в глазах, сердце бешено заколотилось, и боль распорола живот.
— Ты планировал все заранее?
— Владычица…
— Ты планировал все? Ты хотел разрушить мир!
— Мир был бы разрушен и без меня! Я лишь хотел, чтобы это случилось тихо и бескровно…
— Стража! Взять его! — Белоборода схватили. — Камень сюда!
— Что ж, — старик понурился. — Я готов к этой жертве.
— Вайсбарт из Леса, смертепоклонник. Ты виновен в злоумышлении против мирового порядка. Ты умрешь.
Белобород шагнул с моста, не дожидаясь толчка, а Алов вернулась к хану. Тот трясся и рыдал бесшумно, лицо его было перекошено и залито слезами и соплями. Жалкий, ничтожный, ты недостоин жить.
— Озмак, сын Тургута из рода Демиркол. Ты виновен в нарушении мира, а также в убийствах тысяч жителей города. Ты — воплощенное зло, а злу не место в моем мире.
Толчок — и вот уже мутная вода сомкнулась над головой хана.
Решем-Цедер стоял прямо, будто гордясь своим камнем, ветер развевал его редкие седые волосы.
— Старик без имени! Ты стоял за ужасом, который обрушился на наши страны. Ты — еще большее зло, чем хан.
— Я победил, — сказал Решем-Цедер. — Новый День веками шел к этому: мы разрушили старый мир. Мое дело завершено. Я умру с радостью.
Он повернулся и шагнул к краю, но остановился и сказал через плечо:
— Да пребудет с тобой благословение Апеш-Мааца, владычица Алов. Теперь ты одна против всех.
Прорицатель прыгнул в воду сам.
С трудом переставляя ноги, Алов вернулась в тронный зал. Боль лишала ее сил, мир вокруг покрылся пеленой из стеклянных игл.
— Вот, матушка, — Ярелл дал ей своего лекарства. — Выпей скорее.
Стеклянные иглы скатились по пищеводу и разлетелись в желудке на тысячу осколков, а с ними раскололась и боль. Сейчас, еще немного — и она успокоится совсем, утихнет, уснет. Увы, ненадолго.
С каждым ударом сердца мир принимал знакомые очертания, звуки приобретали объем, а цвета — глубину.
— Суд окончен, — сказала она наконец, снова обретя способность говорить. — Теперь еще кое-что.
Она вышла на площадь, и те люди, которые еще стояли там, кланялись ей. Стражники наперебой предлагали понести ее, видя, с каким трудом ей дается ходьба, но она была непреклонна.
Солнце уже катилось с небес, окрашиваясь цветом пламени. В молчании Алов прошла по развалинам, пересекла мост и вступила на восточный берег, а люди, что встречали ее, шли за ней, и процессия становилась все больше. Они шли по узким улочкам старого Шемкента, и дошли до погребального холма. Стражники не пустили толпу внутрь ограды, и на кладбище остались лишь Алов и несколько ее спутников.
Могила Озхана была уже не свежей. Дожди разровняли глину, цветы увяли. Однако повсюду уже проклюнулись весенние ростки, придавая кладбищу немного радостный вид.
Алов провела рукой по перекладине надгробного камня. Слезы невыносимой грусти так и хлынули из ее глаз. Будто вся тяжесть мира разом навалилась на нее. Озхан, Озхан, я теперь совсем одна.
Она подняла голову и посмотрела вокруг. Вид с погребального холма открывался чудесный. В закатных цветах город внизу казался горящим, крыши его пламенели, а чуть дальше на запад высился частокол шпилей Симиуса. Дым, что вечно укутывал их, развеялся, открыв взорам западный горизонт и солнце, садящееся в море, и дорожку из бликов, протянувшуюся к самому берегу. Пройти по ней и раствориться в сиянии Солнца. Может быть, правы жрецы Урукашты, считающие его единственным настоящим богом?
Она тяжело опустилась на колени, зарылась лицом в теплую землю. Озхан, прости меня. Ты ушел, а я осталась, и мне нужно жить дальше.
— Хорошо, матушка, что мы сюда пришли, — Ярелл ворвался в ее одиночество бесцеремонно, как всегда.
— Что? — Алов подняла глаза, не отрываясь от земли.
— Тут такое дело… Надобно… Я, право, не знаю…
— Да говори уже!
— Ох… Белобород-покойник был на слова горазд, а я-то больше все делом привык… В общем, матушка, свадьбу нужно сыграть.
Алов села. В голове зашумело.
— Какую свадьбу, ты о чем вообще?
— Свадьбу, с женихом твоим, Озханом.
— Но он же мертв, — проговорила она еле слышно, уже поняв, к чему клонит старик.
Посмертные свадьбы часто практикуют на севере, откуда происходит Сементериум. Если жених или невеста умирает накануне свадьбы, то церемония все равно состоится.
— Зачем?
— Как же, матушка. Как-то Белобород говаривал, законное соединение двух домов даст начало новой единой династии, которая унаследует весь мир. Так вот это так только и выходит…
Алов, шатаясь, встала.
— И что ты собираешься… о нет! — к могиле уже подскочили жрецы с лопатами и быстро разрыли ее. Сердце Алов бешено стучало от страха. Не делайте этого, пожалуйста, думала она, но не произносила ни звука.
Тело, завернутое в уже желтоватое полотнище, показалось на поверхность. В глазах у Алов потемнело, слезы текли беспрестанно, ноздри резал запах тлена, руки тряслись; она боялась пошевелиться. А жрецы тем временем установили тело вертикально на специально принесенную подставку, а Ярелл начал церемонию бракосочетания.
Он что-то говорил, но Алов не слышала. Она не слышала и не видела вообще ничего, кроме тела своего любимого, которое стояло рядом, тесно спеленутое, как тряпичная кукла — сжавшееся, скособоченное и недвижное. Озхан, Озхан, отчего ты не двигаешься? Очнись, любимый!.. Озхан, я хочу умереть, как ты.
Жрец подошел к ней и взял ее за руку, и надел на нее кольцо. «Теперь ты» — она прочитала по губам. Рука Озхана, которую уже развернули для нее, была сморщенной и потемневшей. Кольцо легко наделось на ссохшийся палец. Мой муж по смерти, я твоя навек.
Жрецы осыпали их лепестками и церемония завершилась. Алов упала на колени, почти теряя рассудок. Тело Озхана уложили обратно в яму и стали зарывать.
— Нет!
Все замерли, уставившись на Алов.
— Нет! — повторила она, глядя в землю. — Сожгите тело. Он так хотел… и я так хочу. Я так велю вам.
— Как пожелаете, — Ярелл был недоволен, но не посмел перечить.
Дрова, политые нефтью, заполыхали жарко, и янтарное пламя обняло Озхана, покрыло его призрачным саваном, а потом вдруг взметнулось к небесам, будто это он сам устремился ввысь, радуясь освобождению от бренности и тлена. В молчании люди смотрели в ревущий костер, а солнце спускалось все ниже, и когда оно коснулось моря, огонь догорел и погас.
