мягкий надушенный воротник, а холеные ручки — в большую муфту с синими лентами. Она вдыхала сильный, приятный, пьянящий запах гелиотропа, которым были пропитаны ее меха. Говорят, такие же духи предпочитала сама императрица Екатерина.
Глава семнадцатая
«Тот самый»
1
Шкловская пожня, этот большой зеленый плац, располагавшийся позади польского костела, был когда-то знаменит своей погоревшей казармой екатерининских времен и двухсотлетними дубами и липами. Летом, каждую субботу после третьей трапезы, евреи имели обыкновение прогуливаться там, заложив руки за спину, и дышать свежим воздухом.
Необычайно сильная буря однажды повалила старые дубы, вырвала с корнем все саженной толщины липы. Ни единого дерева не осталось на этой большой площадке, служившей для прогулок. И городские мужички поторопились взять очистившееся от деревьев место в аренду. Они распахали его и засеяли огурцами и гречкой — исключительно растениями, живущими один год. Таким образом, быстротечная травяная жизнь победила долгую жизнь гигантов.
Другая буря, послабее, но и порациональнее, намного позже пронеслась над толстыми стенами екатерининской казармы, не оставив ни следа и от нее тоже. Шустрые еврейчики не могли вынести, что такая чудесная крепкая развалина с маленькими окошками занимает место безо всякой пользы… Поэтому еще до Первой мировой войны откупили ее за гроши у помещика. Они разобрали и растащили ее по всем концам города и выстроили из ее остатков еврейские печи и фундаменты для бревенчатых домов. На протяжении месяцев евреи ломали толстые стены. И до сих пор не могут нахвалиться. Такого кирпича, говорят они, теперь уже не делают. Он будто отлит из меди и железа, а не слеплен из глины.
Сегодня уже и следа не осталось от тех старых деревьев и того старинного здания. Нынешнее поколение, еще замечающее иной раз мелкие остатки старого фундамента, даже не подозревает, что натолкнулось на кусочек истории, на могилу великих событий: когда Польша в 1772 году была разделена в первый раз, Шклов оказался очень близко к польской границе, и, чтобы следить за обозленной соседней страной, которая все еще бурлила от внутренних и внешних беспорядков, здесь держали целый полк хорошо обученных солдат. Для них-то и была выстроена огромная казарма со стенами саженной толщины и со множеством маленьких окошек, похожих скорее на бойницы старых крепостей. Это здание было так построено не без стратегического намерения.
В тот зимний вечер, когда Эстерка, невестка реб Ноты, отправилась сюда на прогулку в своих легких санках со старым кучером, сидевшим на узенькой кельне, эта казарма-крепость была еще новой, отштукатуренной и покрашенной в желтый цвет, как и большая шкловская синагога, в штукатурку которой, говорят, подмешивали яичные желтки, чтобы она дольше держалась… Крыша казармы была покрыта дубовыми дощечками, выкрашенными в зеленый цвет. Из нее торчало множество красных печных труб. Чтобы подобраться поближе к казарме, надо было проехать между длинной оградой костела и рядом высоких тополей. Тополя стояли теперь, зимой, голые, тощие. И через них, как сквозь редкую сетку вуали, перед глазами Эстерки открылась крепость. Ее красные печные трубы курились голубым дымком. Это кашевары готовили ужин для полка. Кроме того, во всех отделениях топили печи. Рядом с самой казармой, между тогда еще молодыми дубами и липами, муштровали несколько рот солдат. Все они были одеты в одинаковые мундиры, похожие на те, которые Эстерка как-то уже видала рядом с Гатчиной, неподалеку от Петербурга, когда ехала домой… Черные треуголки поверх белых париков. Стоячие красные воротники на солдатских кафтанах. Белые брюки-трико в обтяжку и густо покрытые пуговицами гетры поверх полусапожек. Солдатские животы были перекрещены ремнями, с которых свисали по обоим бокам тяжелые ягдташи. В одном — свинцовые пули, в другом — порох. Говорили, что фельдмаршал Потемкин снял все эти тряпки со своих солдат на южных границах, где он долгие годы воевал с турками. Он облегчил их одежду и утяжелил порции хлеба. Но сюда, на западную границу матушки-России, эти перемены еще не дошли. Напротив, после смерти Потемкина консервативные военачальники с царевичем Павлом во главе взяли верх. Они считали, что чем больше гонять и мучить солдат, тем лучше будет дисциплина… Их порции хлеба и капусты стали легче, а неудобная солдатская форма времен Людовика XV стала еще тяжелее, еще нелепее. И Эстерка наглядно увидала здесь перед собой кусочек Гатчины, где проезжала шесть лет назад. Те же пудовые пищали на перекошенных плечах, те же движения, как у деревянных кукол, — ломаные, неестественные. Те же, похожие на бочонки, барабаны, свисавшие наискось поверх колен барабанщиков и не дававшие им толком сделать ни шага. Тот же самый маскарад для высокопоставленного общества, устроенный из крестьянских парней, которых нарядили в маскарадные костюмы и заставили маршировать и бегать с барабанами, из парней, которых били и кололи… Страшный маскарад! И, словно этого недостаточно, спиной к Эстерке на приплясывающей лошади сидел офицер. Его толстая шея, видневшаяся из-под парика, была так же красна, как и стоячий воротник его вышитого кафтана. В руке офицер держал короткую нагайку. Он помахивал ею, командуя этими несколькими выстроенными перед ним ротами кукольных человечков. Всё было точно так же, как когда-то в Гатчине…
2
Ехать дальше было нельзя… Точно так же, как шесть лет назад. Поперек санного пути маршировали барабанщики. Кучер Иван натянул вожжи, придержал Гнедка в его веселом беге, засунув свой короткий бич за красный кушак, перекрестился и отвернул свою старую голову. Наверное, не мог смотреть на мучения своих братишек-крепостных, хотя их пестрые костюмы и странные движения должны были бы ему показаться забавными. Эстерка не отвернулась… Напротив, она высунула голову из воротника шубы и широко распахнутыми, как у оленицы, глазами смотрела на эту сцену солдатчины. Это было для нее словно возвращение забытого куска ее жизни шестилетней давности. Казалось, колесо времени повернулось назад и остановилось здесь, на этой пожне, перед ее глазами, мол, на, смотри! Видишь? Все как и было тогда. Ничто не изменилось…
Эстерка ущипнула себя за руку. Не видится ли ей это во сне? Нет! Ей это не приснилось. Барабанщики, шедшие во главе первой роты, лупили в длинные, похожие на бочонки, барабаны точно так же, как тогда, и двигались они так же неестественно из-за того, что барабаны давили на их колени… И один из них, старый солдат, тоже чем-то проштрафился, возможно, нарушил ровную линию строя, точно так же, как тогда, в Гатчине… Потому что офицер на коне вдруг направился к нему, кипя от злости. Криками и проклятиями он остановил маршировавшую колонну. Его нагайка
