после такого трехъязычного объяснения он перешел на ломаный русский, который, видно, подучил за последние несколько лет:
— Я вас люблю, вас ищу… Ищу повсюду с тех самых пор. Помните? Если бы вы знали, что значит потерять и найти такую, как вы! Такую красавицу, какой я никогда не видал и какой не найду больше нигде…
Последние слова он произнес, задыхаясь и сбиваясь, будто ребенок, пытающийся говорить мужским голосом. Именно поэтому они лишили Эстерку воли. В полуобморочном состоянии она сидела в санях, склонив голову набок, в красивый глубокий воротник, как больная птица, прячущая клюв под крыло. В ее затуманенном, нетвердом сознании лишь одно казалось ей ясным и логичным: что вернувшийся назад из Гатчины и остановившийся на этой заснеженной пожне «тот самый» здесь и сейчас — уместен… Откуда он взялся? Как ее нашел? Это было неважно.
В том дремотном состоянии, в котором пребывала Эстерка, она почти не слышала, как остановившиеся было солдаты снова начали маршировать, кукольными шагами удаляясь за большую казарму. Не заметила, что ее маленькие сани со старым кучером на кельне стоят одиноко и беззащитно на опустевшей заснеженной пожне. Она видела только фигуру «того самого», слышала только его голос. Ломаные страстные слова и болезненная страсть ее покойного мужа слились в «том самом» воедино… Каждое его слово курилось в холодном воздухе дымком, отдающим ромом и крепким чаем:
— Я вас люблю!.. Ай лав ю!… Поговорите со мной!.. Ответьте мне!.. Ведь одно слово вы можете мне сказать… Вы обязаны это сделать!..
Его слова звучали теперь яснее, повелительнее. И она спохватилась, что на пожне уже никого нет… Колесо с остановившимся куском времени шестилетней давности снова завертелось. Однако он остался здесь и не отступал, чего-то требуя. Но страха от такой назойливости она больше не ощущала. Напротив, странное удовлетворение снизошло на нее. Удовлетворение от того, что нездоровая мечта, преследовавшая ее в последнее время, обрела плоть и кровь. Вот он стоит здесь в шинели и даже с эполетами. Стоит совсем рядом и говорит с нею на нескольких языках. Ей хотелось сейчас заснуть, словно под ласкающей рукой ее мужа, который вдруг вернулся, раскаялся во всех грехах и жаждет помириться с нею…
И посреди такого мечтательного забытья мыслишка, сокрушительная, как пуля, пробила ее затуманенную голову: «Может быть, это на самом деле он, он сам, покойный…»
Эстерка быстро подняла голову из глубокого воротника и заморгала обоими глазами, глядя на «того самого». Его сходство с Менди было велико: опущенные уголки рта, красноватые скулы, выдвинутый вперед подбородок с жидкой золотисто-русой бородкой — все было так потрясающе похоже, что ее прежний страх снова исчез.
«Тот самый» сразу же заметил эти перемены… Увидев, что его больше не слушают, он замолчал на полуслове.
Дремотное очарование исчезло. К Эстерке вернулось мужество. Она будто разорвала связывавшие ее путы.
— Иван! — пискнула она и покраснела, настолько некрасиво прозвучал ее тоненький голос. — Езжай, езжай!
От такого внезапного приказа Иван тоже пришел в себя. Он сердито откинулся назад на кельне и изо всех сил натянул вожжи. Легкие сани рванули c места так стремительно, что «тот самый» не успел убрать ногу, прижимавшую полоз, и, потеряв равновесие, пошатнулся, но все-таки не упал. Он остался стоять, широко расставив ноги, посреди пожни, в длинной шинели с развевающимися черными полами и с треуголкой в руке. Он стоял и смотрел вслед удиравшим саням с двумя перепуганными людьми.
Эстерка видела и чувствовала это во всех подробностях, будто у нее на затылке появилась вторая пара глаз. Больше чувствовала, чем видела… От стремительного галопа снег на свежепроторенной дороге летел в обе стороны. И точно так же, как холодные искры снега у дороги, в ее возбужденной голове проносились осколки мыслей. Какая-то смесь горечи с печальной злостью на человека, которого уже даже не было в живых: «Менди снова не отпускает меня… Слишком рано я сегодня освободилась от моего обета… Еще бар мицва не закончилась, а я уже начала обниматься с Йосефом, как жена с мужем после свадьбы. Не могла дождаться. Он мне этого не прощает. Послал свою тень, чтобы напугать меня. Напугать до смерти… Так происходит каждый раз, когда я делаю что-то по собственной воле. Он прав, Йосеф. За ним следит Алтерка, мой единственный сын. А за мной — «тот самый», с того света… Никогда, никогда я от него не отделаюсь…
Глава восемнадцатая
На двух языках
1
Эстерка потом не могла ясно вспомнить, как вернулась домой… Она только помнила, что ее старый кучер Иван от страха как-то помолодел, он щелкал бичом, и упряжка мчалась, как черт, прочь с пожни между длинной оградой костела и шеренгой высоких тополей. Снежная пыль так и неслась из-под покрытых красным лаком оглобель… Но как только показались еврейские домишки и замерцали язычки «огоньков вечерней молитвы» в синагогах, она снова смогла видеть и слышать. Иван тоже пришел в себя. Он отпустил натянутые вожжи и забормотал бабьим голосом, обращаясь непонятно к кому — вроде бы не к себе и не к хозяйке:
— Чуяла мая вутроба!.. Як тада на шляху з Питера…
Но Эстерка больше не дала ему изливать горечь своего мужицкого сердца. Она резко приказала:
— Не стой, Иван. Езжай, езжай быстрее!
Иван погнал холеного Гнедка, и поднятые его быстрым бегом снежинки снова бешено завертелись вокруг сиденья Эстерки, как мысли в ее голове. Но теперь она уже более или менее осознавала то, что видела и слышала только что, как во сне, без толка и связи.
Как тот самый человек вообще попал сюда?.. Он ведь не фоня [60] какой-нибудь — это она знала наверняка. Тогда, шесть лет назад, он совсем не знал русского языка. Кроме того, она очень хорошо помнила, как его тогда арестовали за то, что он устроил скандал на почтовой станции, после Луги… Его паспорт был не в порядке, и его задержали. А теперь она вдруг увидала его здесь, у польской границы, рядом с русской казармой, причем с эполетами русского офицера. Все это так странно, что даже не верится… А может быть, это один из тех немецких, голландских или французских авантюристов, которые крутились повсюду в екатерининском Петербурге. Сногсшибательные карьеры нескольких французских эмигрантов, таких, как Ланжерон и дюк Ришелье, вскружили головы множеству бездельников. Как мыши на ржаное поле, набежали они со всех сторон. Первое, чего они искали в Петербурге, это возможности попасть в русскую армию, надеть
