русскую шинель, а там будет видно… Доказать Павлу, наследнику русского престола, что они способные военные, было нетрудно. Для этого надо было только уметь говорить — на хорошем французском и хотя бы на ломаном русском. А кроме того, надо было бить русских солдат смертным боем. Нагайкой по голове и кулаком по морде… Так они быстрее учатся!.. Чужие русские морды и задницы нечего жалеть. И пришельцы их действительно не жалели, доказывая, что знают армейское ремесло намного лучше русских офицеров. Вот этот офицер на лошади, который бил барабанщика, наверняка тоже иностранец. Он подражает наследнику престола и тоже «доказывает»… Чтобы достигнуть первой ступени в карьере, подобные молодчики тратили много денег, устраивали гулянки
для высокопоставленных чиновников, оказывавших им покровительство. Они пьянствовали вместе с ними и учиняли всяческие непотребства… О таких карьеристах ей уже не раз рассказывали и Менди, ее покойный муж, и реб Нота, дай ему Бог долгих лет жизни. Но Менди имел обыкновение рассказывать об этом с сальной улыбочкой, а реб Нота — с гневом. Только в этом и состояла разница. Потому что рассказывали оба одно и то же. Не был ли и «тот самый» одним из подобных молодчиков? Это бы все объяснило. То, что они встретились сегодня здесь, на пожне, тогда всего лишь случайность, подобная всем прочим случайностям в жизни…
Гордость и здравый смысл Эстерки, еще совсем недавно съежившиеся от страха и потрясения, стали возвращаться к ней. Чем ближе она подъезжала к дому, тем больше приходила в себя, пока последние остатки ее глупого страха совсем не улетучились. Горячий румянец появился на ее замерзших щеках, а в сердце вспыхнула радость от того, что она сама, собственным умом разобралась в этой загадке. То, что всего пару минут назад казалось невероятным, колдовским, теперь выглядело самой обыкновенной любовной историей: чужой мужчина гоняется за красивой женщиной и хочет завести с ней беседу. И больше ничего.
И тем не менее в Эстерке не утихало женское любопытство. Она отдала бы сейчас половину жизни, чтобы иметь возможность усадить этого загадочного и подозрительного мужчину напротив себя, как мальчишку, и строго, с достоинством расспросить, чего ради он сюда приехал? Кто указал ему, где ее искать? Кто-то в Петербурге, где все ее знают и куда его когда-то отправили по этапу, или же где-то еще? А может быть, уже здесь, на месте? Пусть бы он ей все рассказал. Не скрыл бы ни единой мелочи… Но, с другой стороны, зачем ей его расспрашивать?
Ведь в глубине души она и так знала, что только из-за нее он заявился сюда. Потихоньку, как шпион, разыскивал и вот наконец добрался… В этом она была уверена. Ее только удивляло его мужское упорство. Шесть лет подряд не забывать и искать ту женщину, которую видел лишь минуту, к которой обратился в каком-то заснеженном дворе на почтовой станции, женщину, которая даже не пожелала ему ответить… Только теперь она поняла, почему в течение последних дней вспоминала о нем, почему затосковала по своему покойному Менди. Ведь они так похожи… Только теперь она поняла, почему вчера и позавчера, проснувшись, ощущала «его дыхание» за стеной спальни и видела его в замерзшем окне кабинета реб Ноты… Чутье не подвело ее. Он наверняка уже давно крутился по городу. Она просто хотела бы услышать из его собственных уст, правда ли это. Из его наглых алых уст, которые были так похожи на губы Менди и всегда пахли так… так интересно. Горячим чаем и ромом.
2
Войдя в большой натопленный дом, она почувствовала, что от ее прежней холодности не осталось и следа, что кровь горячо бежит по ее жилам. Что она совсем согрелась от сознания того, что настолько желанна этому незнакомцу, который, однако, так знаком ей. Может быть, только в ее маленьких ножках еще оставался неприятный, сырой холод от того, что она долго сидела в санях без движения. И может быть, от волнения тоже… С особым удовольствием она думала сейчас о стакане горячего чаю. Стакан душистого чаю с ромом… Чуть-чуть рома, всего одна чайная ложечка, чтобы снова ощутить этот знакомый запах, его запах…
Но уже здесь, в передней, когда она снимала свои калоши на меху, ей испортили настроение. Кройндл, вышедшая навстречу и принявшаяся помогать ей снимать длинную беличью ротонду, снова была сердитой и надутой. Она не пожелала ей доброго вечера и не смотрела в глаза.
Эстерка предоставила ей помогать молча. Она была уверена, что Кройндл все еще обижена, что сегодня застала ее наедине с Йосефом Шиком в спальне. Засидевшаяся в девках Кройндл, похоже, потихоньку капельку влюбленная в чужого жениха, и не могла быть другой. Она, Эстерка, на месте Кройндл, возможно, была бы не лучше…
Однако то, что Кройндл раздевала ее молча, как большую куклу, становилось невыносимым.
— Хорошо прокатилась… — сказала Эстерка просто так, лишь бы прервать это неприятное молчание.
И внезапно, безо всякой связи со словами Эстерки, Кройндл швырнула хозяйскую беличью ротонду на стул и заговорила:
— Ваше сокровище снова пристает! Как только вы вышли из дома. Проповедь на бар мицву ему не помогла…
— Что там еще? — спокойно спросила Эстерка.
Этот спокойный тон окончательно вывел из себя Кройндл. Ей снова показалось, что Эстерка равнодушна к выходкам своего сыночка. И может быть, ей это показалось не без оснований… Вся желчь, накопившаяся у нее за целый день, с тех пор как она постучала в дверь спальни Эстерки, выступила на ее языке.
— Вы?.. Вы еще спрашиваете? — совсем некрасиво завизжала она. — Вы еще спрашиваете «что там еще»?! Вы не знаете, что я имею в виду?.. Я не желаю больше здесь у вас оставаться. Не желаю. Я тоже хочу когда-нибудь пожить для себя, а не для всех остальных. Сегодня же я пакую мои вещи. Я уезжаю в Лепель, к своему отцу. И… и…
Кройндл, наверное, хотела еще крикнуть, что тоже хочет выйти замуж, вести собственный дом, родить детей. Но она смутилась и замерла со словами, застрявшими у нее в горле.
Эстерка поморщилась от такой вспышки гнева. Кройндл, ее Кройндл так с ней разговаривает? Будто паук вдруг упал в горячий чай с ромом, о котором она только что мечтала. Она думала, что Кройндл подаст ей чаю своими красивыми верными руками. А тут такое!..
Однако она овладела собой. Еще спокойнее, чем прежде, Эстерка посмотрела в злые, сиявшие черным огнем глаза Кройндл:
— Ты сегодня раздражена, Кройнделе! Ты слишком устала. Оставь это на завтра!
