тоже.
— Одолели они тебя, Друзилла, — сказал он, положив ей руку на затылок.
3
Утром — мы еще и завтракать не кончили — прибыла миссис Хэбершем. Не пойму, как тетя Луиза сумела так быстро сообщить ей. Но она явилась, и они с тетей Луизой назначили свадьбу на послезавтра. Вряд ли они и помнили, что в этот самый день Кэша Бенбоу будут выбирать и — по твердому слову отца — не выберут в федеральные исполнители. Женщины, по-моему, на это дело обратили внимания не больше, чем обратили бы, скажем, на решение джефферсонских мужчин перевести завтра все часы в городе на шестьдесят минут вперед или назад. Может, они даже вообще про выборы не знали — про то, что все мужчины округа съедутся завтра в Джефферсон с пистолетами в кармане и что Бердены уже собрали своих негров-избирателей в окраинном хлопкоскладе и держат их там под охраной. По-моему, женщин это даже не интересовало. Потому что, по словам отца, они не способны поверить, чтобы дело правое или неправое или просто очень важное могло решаться посредством писулек, бросаемых в урну.
А свадьбу хотели устроить с размахом; пригласить намеревались весь Джефферсон, и миссис Хэбершем пообещала привезти три бутылки мадеры, которые она уже пять лет бережет, — как вдруг тетя Луиза опять заплакала. Но ее тут же поняли, дружно принялись похлопывать-поглаживать ей руки, совать ароматический уксус понюхать, и миссис Хэбершем сказала:
— Конечно, конечно. Бедняжка вы моя. Устраивать шумную свадьбу теперь, через год, значило бы объявить во всеуслышание…
Так что порешили устроить прием — миссис Хэбершем сказала, что отметить бракосочетание приемом уместно даже через десять лет. Постановили, что невеста поедет в город, жених встретит ее там и обвенчаются по-тихому и быстрому, а свидетелями будем я и еще один, чтобы как положено по закону; а из дам ни одна и присутствовать не будет. Потом воротятся домой, и состоится прием.
Так что в этот день, утром рано, они начали съезжаться к нам со скатертями, серебром столовым и корзинками с едой, как на приходскую трапезу. Миссис Хэбершем привезла фату с венком, и они сообща обрядили невесту, но по настоянию тети Луизы Друзилла накинула поверх своей фаты и венка отцовский плащ с капюшоном; и Ринго подал лошадей, расчищенных парадно, и я подсадил Друзиллу в седло, а тетя Луиза и остальные смотрели с крыльца. Но я не заметил, что Ринго тут же исчез, хотя я слышал, выезжая к воротам, как тетя Луиза громко звала Денни. Уже потом Лувиния рассказала, как после нашего отъезда дамы убрали, украсили, накрыли стол и ждать стали, посматривая на ворота, а тетя Луиза то и дело звала и не могла дозваться Денни, и тут глядь — по аллее скачут к ним Ринго и Денни вдвоем на муле, и глаза у Денни круглые, как блюдца.
— Постреляли! Постреляли их! — орет он еще издали.
— Кого? — кричит тетя Луиза. — Где ты был?
— В городе! — орет Денни. — Обоих Берденов! Обоих постреляли!
— Кто пострелял? — кричит тетя Луиза.
— Друзилла и кузен Джон! — орет Денни.
И, по словам Лувинии, тут уж тетя Луиза громче Денни заорала:
— Значит, Друзилла и этот еще не повенчаны?
А дело в том, что у нас времени не оказалось. Может, и повенчались бы уже, но только мы въехали на площадь, как увидали, что у гостиницы, в которой выборы, сгрудились негры под призором шести или восьми чужаков-белых, и тут же я увидел, что джефферсонцы — наши — спешат через площадь к гостинице, каждый держа руку На бедре, как бегут люди, когда в кармане пистолет. А солдаты отцова эскадрона уже встали оцеплением перед гостиницей, загородивши вход. И я тоже слетел с лошади, а Джордж Уайэт не дает Друзилле пройти туда. Но он не за нее ухватился, а только за плащ ее, и она прорвала оцепление и бегом в гостиницу, а венок у нее сбился набок и фата струится позади. Но меня Джордж держит. Бросил плащ на землю и держит меня.
— Пустите, — сказал я. — Там отец.
— Не горячись, — сказал Джордж, не выпуская. — Джон просто голосовать вошел.
— Но Берденов там двое! — сказал я. — Пустите!
— У Джона в «дерринджере» [46] два заряда, — сказал Джордж. — Не горячись.
И держат меня. И тут мы услыхали три выстрела, и все повернулись к дверям. Сколько прошло так времени, не знаю.
— Два последних дадены из «дерринджера», — сказал Джордж.
Еще сколько-то времени прошло. Старик негр, что швейцаром у миссис Холстон и стар уже освобождаться, высунул из дверей голову, сказал: «Господи боже» — и спрятался обратно. Потом вышла Друзилла с избирательной урной — венок набекрень, хвост фаты намотан на руку, — а за ней отец и смахивает рукавом пыль с новой касторовой шляпы. Его хотели встретить шумно, набрали в легкие воздуху — не раз слыхали янки этот наш атакующий вопль:
— Урр…
Но отец поднял руку — и замолчали. Тихо стало.
— Мы чужой пистолет тоже слышали, — сказал Джордж. — Ты не задет пулей?
— Нет, — сказал отец. — Я дал им первыми выстрелить по мне. Вы все слышали. Вы, ребята, знаете мой «дерринджер» и сможете подтвердить под присягой.
— Да, — сказал Джордж. — Мы все слышали.
Отец оглядел собравшихся, медленно обошел взглядом все лица.
— Есть кто-нибудь здесь, желающий оспорить мои действия? — спросил он.
Но ни звука в ответ, ни даже шороха. Собранные в кучу негры так и стоят неподвижно под охраной белых северян. Отец надел шляпу, взял у Друзиллы урну, подсадил в седло, вернул ей урну. Затем снова оглянулся на всех.
— Выборы состоятся у меня на усадьбе, — сказал он. — Назначаю Друзиллу Хок уполномоченным по голосованию и подсчету голосов. Есть желающие возразить?
Опять наши набрали в грудь воздуху, и опять отец остановил их, подняв руку.
— Не теперь, ребята, — сказал он. Повернулся к Друзилле. — Езжайте домой. Я загляну к шерифу и затем догоню.
— Так мы и пустим тебя одного, — сказал Джордж Уайэт. — Часть наших поедет с Друзиллой. А остальные — с тобой.
Но отец не разрешил.
— Мы ведь боремся за мирный правопорядок и закон, — сказал он. — Я заявлю, как было, и приеду. А вам сказано — езжайте.
И мы направились домой — бойцы эскадрона и еще человек сто; въехали в ворота, а впереди всех Друзилла с избирательной урной на луке седла; подъехали к хибаре, где собрались коляски и пролетки, и Друзилла, передав мне урну, спешилась, взяла опять урну и пошла к крыльцу — но внезапно застыла на месте. Мы с ней, пожалуй, одновременно вспомнили, хватились, и даже все другие, по-моему, почувствовали вдруг что-то неладное.
