здесь опасности, ее разделит со мной наиболее неблагодарный и наименее великодушный человек на свете.
С этими словами она схватила Просперо, и негодование, внушенное его трусостью, придало ей столько силы, что как он ни старался, он не мог высвободиться из ее рук. Он ругал и оскорблял ее; вел себя столь грубо, что угрожал побить или убить ее (что именно — осталось неизвестным), и в конце концов он поступил бы так, если бы в то время, пока Просперо боролся с Матильдой столь же упорно и злобно, как с ненавистным врагом, отважный Ипполито не вошел в комнату. Увидев его, принцесса отпустила Просперо и подошла к Ипполито, который, прежде чем она успела заговорить с ним, накинул на нее принесенную для этого мокрую простыню, взял ее на руки и кинулся, как лев со своей добычей, сквозь огонь, охвативший лестницу. Он благополучно доставил принцессу в безопасное место и великодушно оказал ту же услугу своему сопернику. Правда, он сжег свою одежду и опалил брови и волосы, но что значат сожженная одежда и опаленные волосы для того, чье сердце сожжено любовью?
Пока Матильда приходит в себя, а Просперо спешит убраться в Неаполь, даже не поблагодарив своего спасителя, этот чрезмерно великодушный спаситель видит, как сгорает, точно факел, его дом, а вместе с ним его обстановка и лошади, словом, все, что еще оставила ему его щедрость. Матильда огорчилась этим, не скажу, чтобы больше его, — ибо Ипполито это мало огорчало, — но так, словно на ее глазах погибло все, что было у нее самого дорогого на свете. Она считала, что сама навлекла на Ипполито такое большое несчастье, и она не ошиблась.
Ее двоюродный брат Руджеро, помирившийся с нею, чтобы тем легче погубить ее, нашел среди слуг Ипполито продажные души, которые сами набили подвалы в доме своего господина быстро воспламеняющимися веществами и исполнили данное Руджеро приказание поджечь их ночью, когда все уснут. Несправедливый фаворит не посовестился намеренно разорить бедного кавалера и даже уничтожил бы его, лишь бы только вместе с ним погибла и та родственница, после которой он надеялся получить наследство; словно ему недостаточно было ее смерти, неминуемой, если бы удался его замысел, — он еще хотел сделать ненавистной ее память. Пока горел дом Ипполито, Руджеро повел свое предательство столь ловко, что по приказанию короля власти вошли во дворец Матильды и в ее покои, которые они велели отпереть, и нашли подложные письма, будто бы написанные ею герцогу Анжуйскому и уличавшие ее в сношениях с этим опасным врагом государства. Несчастная принцесса получила это дурное известие в ту минуту, когда она посылала за каретами в Неаполь, собираясь туда вернуться. Она очень взволновалась и, не дожидаясь более, поспешила в Неаполь вместе со всей своей свитой пешком и в самом жалобном на свете состоянии. Ипполито хотел было сопровождать ее, но она решительно воспротивилась этому, боясь, быть может, снова навлечь на себя неудовольствие Просперо, и таким образом злосчастный поклонник расстался с Матильдой более опечаленный новой бедой, приключившейся с его принцессой, и запретом следовать за нею, чем потерей своего дома. Едва Матильда прибыла в Неаполь, как ее взяли под стражу. Она попросила разрешения поговорить с королем, ей было отказано в этом. Она послала письмо Просперо, умоляя его навестить ее; он сказался больным, и она сразу увидела себя покинутой всеми друзьями, как если бы ее поразила чума. В тот же день ей было приказано от имени короля выехать из Неаполя. Слуги трусливо ее оставили; заимодавцы преследовали ее без всякого уважения к ее благородному званию, и она оказалась в таком бедственном положении, что не могла найти ни наемной кареты, ни хотя бы верховой лошади или мула, чтобы поехать к какому-то мне неизвестному итальянскому князю, бывшему после Руджеро ближайшим ее родственником и всегда державшему ее сторону против самого Руджеро. Покинутая своими друзьями в горькой нужде и не имея возможности исполнить суровый приказ, она искала себе убежище в монастыре, куда ее приняли, только испросив особое разрешение короля, поставившего условием, что она уйдет оттуда в ту же ночь; итак, она ушла из монастыря, изменив свой внешний вид и столь тайно, что влюбленный Ипполито при всем старании и при самых тщательных расспросах не мог получить ни малейших сведений, о том, куда она направилась. Он решил наугад пуститься на ее поиски, предпочитая скорее потерпеть в них неудачу, чем впоследствии упрекать себя в том, что не искал Матильду.
В то время как он гонится за нею, или воображает, что гонится, а она не думает о нем, Просперо не очень-то думает о ней. Он отзывается о Матильде как о государственной преступнице, весьма ревностно угождает королю и фавориту, а так как изменившиеся обстоятельства внушают и новые намерения, прикидывается влюбленным в сестру Руджеро, Камиллу, и просит короля женить его на ней. Король, находя эту партию выгодной для сестры самого любимого из всех подданных, беседует об этом со своим фаворитом, который согласен на все, что угодно его повелителю.
Сестра Руджеро была одной из самых прекрасных дам Неаполя и, разделяя счастливую судьбу своего брата, отнюдь не разделяла его дурных помыслов. Ее считали при дворе лучшей партией в королевстве, а она считала Ипполито самым безупречным кавалером своего времени и, быть может, любила его или, надо думать, полюбила бы, если бы не знала, что он так пылко влюблен в другую. Несчастье Матильды так глубоко тронуло ее, и она была столь великодушна, что если бы она догадывалась, что это дело рук ее брата, то, без сомнения, поставила бы ему в укор подобное злодеяние и первая возненавидела бы его. Она приняла такое горячее участие в понесенной Ипполито потере, что, рискуя уронить себя во мнении света, отправилась к сгоревшему дому, чтобы повидать Ипполито и предложить ему денег и все, что от нее зависело. Она застала там его сестру Ирину, не ожидавшую ее праезда и еще меньше — ее предложения приютить Ирину у себя. Красавица была очень признательна Камилле и позволила увезти себя в Неаполь. Что еще оставалось делать молодой особе ее пола и звания, находившейся в это время без имущества, без надежды получить его и без крова, в стране, где она никого почти не знала, кроме своего брата, — да и его, можно сказать, у нее больше не было, поскольку он, едва услыхав, что Матильда оставила Неаполь, погнался за ней как безумный, не зная, куда
