она направилась?
В тот самый день, когда Камилла ездила за Ириной в дом ее брата и привезла ее к себе, она удостоилась посещения короля, который сам представил ей галантного князя Салернского со всей его галантностью. Будучи вся в мыслях об Ипполито, Камилла столь холодно встретила предложение Просперо служить ей, что король пожалел о той высокой чести, какую он ей оказал, явившись к ней в дом. Печальная Ирина находилась подле Камиллы, и хотя она была очень грустна и король подметил это, он в нее влюбился. Любовь его сразу вспыхнула с большой силой. Он подошел к Ирине столь почтительно и робко, как если бы он был в ее звании, а она — королевой, и выразил свое восхищение ее красотой. Очаровательная особа, не обольщаясь и не теряя самообладания, выказала ему столько и ума, и благонравия, и скромности, что он с той поры стал считать ее сокровищем, которого недоставало для его счастья. Он пробыл у Камиллы насколько можно было дольше, и то удовольствие, какое доставила ему беседа с Ириной, было тем более замечено всеми, что юный король всегда казался нечувствительным к любви и весьма равнодушным к самым прекрасным дамам Неаполя. Ирина была так обворожительна, что даже наименее утонченные и наименее способные судить о ее достоинствах люди не могли не полюбить ее.
Камилла, до того как она ближе познакомилась о нею, хотела услужить ей ради ее брата, но, узнав Ирану, она полюбила ее ради нее самой. Камилле нетрудно было предположить, что король влюбился в Ирину, так как ей хотелось, чтобы это случилось, но она нисколько не позавидовала этому, как сделала бы всякая другая красавица, а чрезвычайно обрадовалась. Она поздравила Ирину с ее великой победой и, конечно, польстила бы тщеславию и надеждам особы более самонадеянной, чем Ирина. Но благоразумная девушка все еще думала, что король явил в обращении с нею больше светской любезности, нежели влюбленности, что он захотел только поразвлечься и, быть может, не вспомнит даже о ней, не видя ее больше. Она ошиблась: расставшись с Ириной, юный король по-прежнему не находил в ней никаких недостатков, и его пылкая любовь не позволила ему быть в разлуке дольше, чем до вечера того же дня, когда он в нее влюбился. Он сказал поэтому князю Салернскому, что хочет пойти инкогнито, как это принято в Испании, к балкону Камиллы и изъявить свои чувства Ирине. Просперо был в восторге, что стал поверенным в развлечениях своего повелителя и его спутником в любовном похождении. По всей вероятности, для этого был бы избран Руджеро, или по крайней мере он участвовал бы в таком предприятии, но как раз в тот день он попросил у короля позволения отлучиться в Тарент, куда его призывало важное дело.
Настала ночь, и король в сопровождении Просперо, вооружившись, как и он, на итальянский лад, то есть более значительным количеством наступательного и оборонительного оружия, чем требуется для одного человека, отправился к балкону Камиллы, заранее уведомленной об этом Просперо. Она была достаточно искушенной в придворной жизни особой, дабы предоставить королю возможность побеседовать с его возлюбленной наедине. Поэтому она удалилась на другой балкон, как ни просила ее Ирина остаться с нею. Король упрекнул в этом красавицу и сказал ей, что она должна была бы выказать хоть некоторую любезность королю, который испытывает к ней нечто большее.
— Я должна была бы всячески угождать вашему величеству, — отвечала ему Ирина, — если бы у меня не было кое-каких обязанностей по отношению к самой себе, которые я не могу нести по отношению к другим.
— А какие у вас есть обязанности к самой себе, которых бы у вас не было по отношению к моей любви?
— Не верить тому, что вы питаете ее ко мне, — с живостью ответила Ирина.
— О, Ирина! — воскликнул король. — Это сущая правда, и я готов сделать все что угодно, дабы рассеять ваши сомнения.
— Если бы я думала, что вы, ваше величество, таковы, как говорите, мне надо было бы скорее сетовать на вас, чем быть вам признательной.
— Как, несправедливая! Неужели любовь, столь искренняя, как моя, может оскорбить вас?
— Она оказала бы честь блистательной королеве, — возразила ому Ирина, — и заставила бы дурно судить о нравственности простой дворянки.
— Правда, вы не королева, — отвечал ей король, — но та, кто достойна быть королевой, может ею стать.
— Я не настолько тщеславна, чтобы считать себя достойной столь великой перемены в моей судьбе, — ответила ему Ирина, — а ваше величество слишком добры, чтобы потешаться дольше над несчастной девушкой.
— Прекрасная Ирина, — молвил ей влюбленный государь, — я люблю вас так же сильно, как мог бы любить самый пылкий и верный поклонник, и если мои уста сумели быстро поведать вам то, что недостаточно скоро выразили вам мои взгляды и вздохи, не думайте, что я хотел в силу своего звания уклониться от всех тягот длительного служения даме и от всех услуг и забот, какие самая прекрасная на свете девушка в праве была бы требовать от почтительного поклонника; но столь сильный недуг, как мой, нуждался в быстродействующем лекарстве, и как бы вы ни были горды или совестливы, вы должны быть, мне кажется, довольны тем, что король боялся быть вам неугодным, изъясняясь вам в любви.
Он сказал ей много других, еще более пылких слов, которые тот, кто их слышал, не запомнил, как запомнил он то, что я вам сейчас рассказал. Поэтому я предоставляю сдержанному читателю вообразить их себе; ведь для того, чтобы заставить этого неаполитанского короля разговаривать так нежно, как разговаривал он в действительности, и чтобы не ослабить смысла его слов, следовало бы бы столь же влюбленным, как он, а мне уже не подобает больше влюбляться. Ирина по-прежнему отвечала королю во свойственной ей скромностью и, не показывая себя слишком недоверчивой или слишком легковерной, так умно выпуталась из столь щекотливой беседы, что король стал еще больше уважать ее и расстался с ней еще более влюбленный. С той поры не проходило дня, чтобы он не навестил Камиллу и Ирину, и не походило ночи, чтобы он не пришел снова к балкону этой девушки, где он пускал в ход все свое красноречие влюбленного, стараясь уверить ее в том пылком чувстве, какое он питал к ней.
Однажды ночью, запретив страже следовать за ним,
