ему эту заботу и поручить ему отправиться за нею туда, где она, как разузнают, будет находиться, дабы доставить ее обратно ко двору. Король был до такой степени полон мыслями о прекрасной Ирине, что не мог не думать о ее брате Ипполито, и огорчался, что о нем нет никаких вестей. Он разослал по всей Италии гонцов, которым было приказано искать Ипполито, разыскивая Матильду, а найдя его, предложить ему вернуться в Неаполь. Король надеялся показать этим Ирине, какое он принимает горячее участие в ее делах и как он живо чувствует печаль, которую она испытывает, не зная, что сталось с братом, столь ею любимым.
Этот влюбленный кавалер долгое время весьма ревностно и тщательно разыскивал свою изгнанную принцессу и не мог найти ее. Он стал скитаться наудачу повсюду, куда направлялась его лошадь, и останавливался где-нибудь только в том случае, когда его конь и конь его слуги, не принимавшего столь близко к сердцу поиски принцессы Тарентской, нуждались в отдыхе. Что до него, то он отдыхал не более, чем осужденный на ночные муки: целые дни он сидел на лошади и вздыхал, а все ночи напролет жаловался деревьям и скалам на холодность Матильды и на разлуку с нею и укорял неповинные звезды, чье сияние нередко имел случай наблюдать, ибо по большей части располагался на ночлег среди поля и под открытым небом.
Однажды, когда печаль столь овладела Ипполито, что он забыл о слуге и лошадях, не питавшихся, подобно ему, любовными мыслями, он очутился на закате солнца подле уединенного постоялого двора, который больше смахивал на место встречи разбойников и воровской притон, чем на пристанище для путешественников. Ипполито проехал мимо, ибо влюбленные неутомимы; тогда слуга напомнил ему, что лошади их изнемогают от усталости и голода, не говоря уже о нем самом, кому тоже надобно поесть и отдохнуть.
Отчаявшийся поклонник хотел было спешиться, но трактирщик, стоявший на пороге дома вместе с женой и подозрительного вида человеком, похожим на солдата, весьма грубо заявил ему, что у него нет свободной комнаты и что его собственные переполнены, равным образом как и конюшни. Ипполито легко согласился остаться без ночлега, и это привело его слугу в отчаяние, как вдруг солдат, бывший подле трактирщика, шепнул тому что-то на ухо и сказал Ипполито на калабрийском наречии, чтобы он сошел с коня, что он охотно предоставит свою комнату столь храброму кавалеру, каким он, по-видимому, является; а когда Ипполито стал отказываться от столь учтивого предложения, сам трактирщик, который только что вел себя так грубо, подержал ему стремя и помог сойти наземь, придав своему лицу приветливое выражение, явно свидетельствовавшее о своекорыстии этой личности. Итак, Ипполито остановился на постоялом дворе. Он не захотел есть и, выпив только стакан воды (ибо любовь возбуждает жажду), пошел прогуляться в место, пригодное для поддержания его грусти, которое он заприметил близ постоялого двора. Слуга тем временем сел за стол вместе с трактирщиком, его женой и услужливым калабрийцем, столь любезно уступившим Ипполито свою комнату. Он поел как человек изголодавшийся, но не выпил столько, сколько мог, дабы быть в состоянии пойти и напомнить своему господину, чтобы он шел спать, о чем тот способен был забыть. Слуга отправился искать Ипполито между скал, где и нашел его, возбуждающим в себе грусть размышлениями о плохом положении своих дел и своей любви. Слуга привел его обратно на постоялый двор; там им дали скверную комнату, постели оказались еще более скверными, а стены пропускали со всех сторон дневной свет и ветер. Ипполито, не раздеваясь, кинулся на одну постель, а слуга на другую, где заснул на зависть своему господину, который вовсе не спал, — ведь человек влюбленный укорял бы себя в хорошо проведенной ночи, как в дурном поступке.
Вскоре после того как на постоялом дворе все улеглись и всякий шум стих, какие-то всадники нарушили общий покой и застучали в ворота, подобно людям, которым не терпится поскорее войти. Трактирщик, которого учиненный ими шум поднял с постели, узнал приезжих и быстро отпер ворота. Спустя некоторое время Ипполито услышал, как открыли дверь в смежную с ним комнату и как туда вошло несколько человек, из которых одни тотчас же вышли, а другие, оставшиеся там, порой разговаривали между собою.
Поглощенный собственными делами, Ипполито проявлял мало любопытства к делам других людей; он не стал бы подслушивать тех, чей разговор доносился до него, если бы они время от времени не говорили более громко и он не различил бы чей-то голос, показавшийся ему знакомым. Он стал слушать беседующих, не улавливая всего, что они говорили, но наконец явственно расслышал такие слова:
— Да, милая Юлия, повторяю тебе, с немногими людьми моего звания судьба обходилась более жестоко, чем со мною. Она приносит мне неслыханные бедствия, но как бы ни были они велики и прискорбны, они менее чувствительны для меня, чем та неблагодарность, какой самый трусливый из всех людей отплатил мне за склонность любить его; однако эта проявленная ко мне неблагодарность печалит меня все же меньше, нежели та, какую я выказала по отношению к другому человеку: я беспрестанно упрекаю себя в ней и испытываю из-за нее угрызения совести, в тысячу раз сильнее терзающие мои мысли, чем все понесенные мною потери, все одолевающие меня несчастья.
Другое лицо заговорило в ответ так тихо, что Ипполито не расслышал ничего больше, кроме нескольких бессвязных слов, прерываемых частыми вздохами. Он встал с постели и подошел к перегородке, разделявшей обе комнаты, но звук его шагов был услышан теми, кого он хотел подслушать, разговор их прекратился, но все еще раздавались вздохи той сокрушавшейся особы, чей голос показался ему голосом Матильды. Можно себе представить, как ему не терпелось узнать, не ошибся ли он; дабы выяснить столь важное предположение, он уже хотел выйти из комнаты, как вдруг дверь отворилась и при свете потайного фонаря он увидел четырех мужчин, вошедших с обнаженными шпагами, и различил среди них калабрийского солдата и хозяина постоялого двора. Он, конечно, удивился тому, что видит у себя в комнате этих людей, явившихся, судя по всему, с недобрым умыслом, но и они не менее удивились, не застав его спящим, на что, без сомнения, рассчитывали. Ипполито, тоже обнажив шпагу, спросил их, зачем они пришли к нему в комнату в такой поздний час и в таком виде, и как только они вместо ответа приняли наступательную позу, тотчас первый напал на них со столь необычайной силой и
