— Нет уж, позвольте мне сказать, — перебил ее Мирошук. — А с вами, Софья Кондратьевна, мы поговорим на парткоме. Это политическая диверсия, понимаете…
Между Тимофеевой и Мирошуком возникла перепалка. Короткая, но бурная. Перепалка могла бы и продолжиться, если бы на возвышение, тяжело ступая, не поднялся бы Гальперин. Он трудно дышал, и было видно, как темнеют мешки под глазами на мучнистом лице. Тесный пиджак, казалось, стал еще теснее, стягивая плечи и словно выдавливая вперед просторный живот.
— Вот что, Софья, — пророкотал Гальперин в наступившей тишине. — Ты заступница с большим стажем… Только тут дело, на мой взгляд, пустяковое. Не стоит таких усилий. Тем более женщины… Пусть уж мужчина его правит. А директору и по должности сподручней.
Сарказм звучал в голосе Гальперина. Мирошук побурел. Он почел себя незаслуженно обиженным.
— А я тут посижу, среди начальства. Хотя и не пригласили, — заключил Гальперин и добавил тихо и как-то в нос: — Может, в последний раз.
Мало кто это расслышал, и среди них — Анатолий Брусницын. Не расслышал, а скорее почувствовал, как улавливают ноздрями дуновение легкого ветерка… Вообще, сегодня Брусницын испытывал особое возбуждение. Ему нравилось это помещение, где не было дверей и его ничто не тревожило. Нравилось, что пришли и малознакомые люди, правда, тех, из института Истории, он знал, они были нередкими гостями в каталоге. И знал, что кое-кто не очень хорошо относится к Гальперину. Все это являлось признаком того, что у Гальперина и впрямь дела неважнецкие. Человек, не избалованный подарками судьбы, слабохарактерный и робкий, Брусницын жил в предчувствии особых для себя перемен, неожиданно поманивших склеротическим пальцем Гальперина в тот памятный вечер, в доме Ильи Борисовича. Чем черт не шутит, Гальперин стратег, все знает наперед. Возможно, именно сейчас и произойдут те перемены. А как бы он, Брусницын, развернулся на должности заместителя по науке! Его честолюбие, затертое природной робостью, чуть было не потерпело сокрушительный удар. Он чувствовал, что сможет покончить с собой, назови Женька Колесников его фамилию, как консультанта в написании дурацкого письма, о чем Брусницын сожалел. И вспоминал со страхом, словно носил в кармане гранату… Но, слава богу, Колесников сдержал слово и не обмолвился о нем на собрании, а мог. Брусницын с благодарностью поискал взглядом Колесникова. Тот расположился невдалеке, впереди на два ряда, и, приподняв голову, следил за тем, что происходило на возвышении.
А на возвышении происходило следующее.
Софья Кондратьевна Тимофеева ушла, пыхтя в негодовании, точно рассерженная ежиха. Илья Борисович Гальперин сидел у края стола, сложив на груди руки и вытянув ноги, отчего весь зал мог видеть его голубые носки в гармошку. Человек из Москвы, Александр Авенирович Шелкопрядов, порученец Главархива, идиллически подперев сцепленными пальцами кошачью голову, косил глаза на директора. Сам же директор приподнял тощие плечи и заронил между ними голову, напоминающую высохшую тыкву.
Вся эта троица вызывала ощущение сборища участников абсурдной игры марионеток, попавших в ситуацию, когда зрители требовали раскрыть правила игры. А они испытывали крайнее неудовольствие, словно их, усталых, продолжали дергать за веревки. Даже Гальперин. Казалось, он должен вести себя иначе, но и тот с каким-то злорадством смотрел на Мирошука, приоткрыв свой несуразно маленький, детский рот. Вероятно, так подсудимые выслушивают неправедный приговор, изумленные его несправедливостью и на какое-то мгновение единясь в этом изумлении со всеми участниками суда.
— Вот, товарищи, — скорбным голосом произнес Мирошук. — В дирекцию архива поступила просьба заместителя директора по науке Ильи Борисовича Гальперина. Просьба касается его сына — Аркадия Ильича, инженера, сорок второго года рождения, — Мирошук запнулся, деликатно пропуская строку о национальности, — собравшегося выехать в государство Израиль, на предмет воссоединения с родственниками… Просьба заключается в том, что его отец, Илья Борисович, не имеет к нему никаких материальных и моральных претензий, в чем и расписывается. Городской ОВИР требует, чтобы подпись Гальперина была заверена руководством учреждения, где он работает.
Мирошук обвел взглядом притихший зал.
— Фу-ты! — раздался голос. — Решили, что сам Гальперин сваливает… Ну и заверяйте подпись, при чем тут мы?
— В том-то и дело, товарищи… Я посоветовался с высшими инстанциями, — Мирошук на мгновение замялся, потом вскинул тыквенную голову. — Я член партии. И подобное рассматриваю как политический акт. Есть определенные установки, — он снизил голос. — Честно говоря, я и сам не знаю, почему, но мне было дано разъяснение: коллектив должен знать о том, что происходит в семье того или другого своего члена. Чтобы…
— Чтобы знать, кого турнуть с работы! — выкрикнул чей-то хриплый голос.
— Замолчите! — осадил другой голос, очень напоминающий гальперинский, низкий и рокочущий. — Дело серьезное. Вопрос политический.
— Верно, — вздохнул Мирошук. — Политический… Так как, товарищи? Конечно, не заверить подпись мы не вправе. Но, может быть, собрание выскажет мнение? Может, убедит Гальперина… не ставить свою подпись, не подводить коллектив, подействовать на сына, человека явно политически неуравновешенного, клюнувшего на вражескую пропаганду… Словом, вот такая ситуация, товарищи, такие установки.
— А зачем?! — вновь выступил хриплый голос. — Пусть сваливает, постоит у Стены Плача… Воздух чище будет.
— Да какая там Стена? Они все валят в Америку, — ответил другой голос, «гальперинский»…
Мирошук порыскал глазами по залу, заслонившись ладонью от света, что падал из потолочного фонаря.
— Кто там говорит? Может, выступите членораздельно?
Из зала поднялся статный пожилой мужчина в добротном костюме из букле, но не дешевом, в галстуке в тон, в серую точечку. Густые волосы с седой прядью зачесаны назад, на манер проверенных временем причесок, официально принятых как «наши». Мужчина легко взобрался на возвышение и встал у стола, с противоположной от Гальперина стороны.
— Что-то знакомое лицо? — произнес Мирошук, не зная, как реагировать — человек был не из штата архива.
— Знакомое. Я подписывал допуск на работу в архиве, — пояснил мужчина низким рокочущим голосом Гальперина. Настолько схожим, что, казалось, по обе стороны стола установили динамики. — Моя фамилия Альпин. Петр Александрович Альпин. Я доктор исторических наук, старший научный сотрудник института Истории.
— Ну да ладно, раз уж вышли, — решил Мирошук.
Красавец мужчина обернулся к залу, заложил руки за спину.
— Я историк и буду оперировать фактами… Известно, что пятого июня шестьдесят седьмого года многие арабские аэродромы подверглись массовой атаке израильских самолетов. И за несколько часов практически прекратили существование. Израильтяне начали наступление. В Синайской пустыне произошла танковая битва. Египетская армия была сломлена за два дня, и войска Израиля вышли к Суэцкому каналу. Десантные части особого назначения достигли Шарм эль-Шейха, оккупировали его. Меньше чем за три дня пал Старый Иерусалим. Вскоре и закончилась шестидневная война, самая короткая в истории человечества. И с тех пор вот уже пятнадцать лет арабский народ стонет под пятой оккупантов, — доктор исторических наук снизил голос, придавая особое значение тому, что говорит. — И в эти трагические дни молодой человек, воспитанный советским строем, вскормленный молоком русской матери, — а я знал эту семью, жена Гальперина была русская, — решил отправиться туда. Талантливый инженер, он намерен приложить свои знания на пользу государству-агрессору… Черт знает что! В такое напряженное время… Безобразие… Лично я осуждаю подобный поступок и требую отказать в доверии человеку, воспитавшему такого сына. Хоть я и не из вашего учреждения, но не могу молчать…
Доктор наук Альпин бросил презрительный взгляд в сторону Гальперина и направился в зал.
Гальперин привстал и произнес в спину Альпина несколько фраз на непонятном, точно заклинание, языке.
— Что, что? — спросил Мирошук.
— Я сказал на древнееврейском языке, уважаемый Захар Савельевич. И довольно безобидные слова. Надеюсь, что этот гражданин меня понял…
— Переведите! — выкрикнули из зала.
— С удовольствием, — пророкотал Гальперин. — Я спросил этого человека — не он ли тот пастух, что привел в Земли Ханаанские свое больное стадо?
— Непонятно, — буркнул Мирошук.
Гальперин покачал головой.
— Видите ли… Я заметил сегодня здесь много крепких и горластых ребят из университета, с исторического факультета. Я знаю их вкусы, знаю их пристрастия… А затащил ребят сюда этот тип, по фамилии Альперович.
