— Господи Боже, свѣтъ великъ, — всѣмъ будетъ мѣсто! — вскричала мистрисъ Боффинъ.
— Такъ-то оно такъ, мой дружокъ, только и такъ да не такъ. Мы должны зарубить себѣ на носу, что мы взяли Вегга въ ту пору, когда еще и не думали модничать и переѣзжать изъ павильона. Дать ему почувствовать, что имъ теперь брезгаютъ, значило бы поступить неблагородно, такъ, какъ будто намъ вскружилъ голову блескъ залъ. Упаси Боже!.. Роксмитъ, какъ же мы уговариваемся насчетъ вашего житья въ нашемъ домѣ?
— Въ этомъ?
— Нѣтъ, нѣтъ, у меня другой планъ для этого дома. Я про новый домъ говорю.
— Какъ вамъ угодно, мистеръ Боффинъ; я совершенно въ вашемъ распоряженіи. Вы знаете, гдѣ я живу теперь.
— Ладно, — проговорилъ, подумавъ мистеръ Боффинъ; — покамѣстъ оставайтесь на теперешней вашей квартирѣ, а тамъ увидимъ. Съ этого дня вы примете на свое попеченіе все, что касается новаго дома. Согласны?
— Очень радъ. Такъ съ нынѣшняго дня? Вы мнѣ дадите адресъ?
Мистеръ Боффинъ далъ адресъ, и Роксмитъ записалъ его въ свою карманную книжку. Успокоившись насчетъ того, что секретарь теперь накрѣпко завербованъ, мистрисъ Боффинъ воспользовалась случаемъ, чтобъ разглядѣть его получше, чѣмъ это удавалось ей до сихъ поръ.
Впечатлѣніе, очевидно, оказалось выгоднымъ для него, ибо она кивнула а parte своему супругу, — дескать: «Онъ мнѣ нравится».
— Я сейчасъ же схожу туда, мистеръ Боффинъ, взглянуть, все ли тамъ въ порядкѣ.
— Благодарю. А кстати: такъ какъ вы все равно уже здѣсь, то не хотите ли осмотрѣть нашъ павильонъ.
— Съ удовольствіемъ. Я такъ много слышалъ о немъ.
— Такъ пойдемте.
И мистеръ Боффинъ съ супругой открыли шествіе.
Мрачное зданіе, именовавшееся «павильономъ», носило на себѣ отпечатокъ скаредности, — слѣды той эпохи, когда онъ слылъ подъ именемъ Гармоновой тюрьмы. Безъ краски, безъ обоевъ, почти безъ мебели, безъ признаковъ человѣческой жизни. Все, что человѣкъ устраиваетъ для жизни человѣка, должно, какъ и произведенія природы, исполнять свое назначеніе или погибнуть. За одинъ годъ запустѣнія старый домъ разрушился больше, чѣмъ могъ бы разрушиться отъ употребленія въ двадцать лѣтъ. Какая-то хворь, худосочіе нападаетъ на дома, недостаточно питаемые жизнью: здѣсь это было очень замѣтно. Лѣстница и перила имѣли тощій видъ и осѣли, точно кости старика. Такими же чахлыми смотрѣли и панели у стѣнъ, и косяки дверей и оконъ. Даже скудная движимость, и та какъ будто умирала отъ чахотки. Не отличайся комнаты такою чистотой, мусоръ, въ который онѣ постепенно обращались, густо покрылъ бы полы. А полы были истерты, какъ старческія лица людей, долго жившихъ въ уединеніи. Спальня, гдѣ помѣщался скупой старикъ, оторванный отъ жизни, оставалась въ томъ же видѣ, какъ была при немъ. Тамъ стояла уродливая деревянная кровать съ четырьмя столбиками, но безъ полога и безъ матраца, съ рамкой изъ желѣзной проволоки, похожей на рѣшетку тюрьмы; на ней лежало старое одѣяло изъ лоскутковъ. Была тамъ еще наглухо запертая старая конторка, отлого убѣгающая кверху, точно злой, тупой и скошенный кверху лобъ. У кровати стоялъ неудобный старинный столъ на кривыхъ ножкахъ; въ немъ былъ ящикъ, въ которомъ нашли завѣщаніе. Вдоль стѣны тянулся рядъ старинныхъ креселъ въ холщевыхъ чехлахъ, подъ которыми болѣе дорогая матерія, сберегаемая ими, мало-по-малу потеряла свой цвѣтъ, не повеселивъ ничьихъ глазъ. Во всѣхъ вещахъ замѣчалось сильное семейное сходство.
— Эту комнату мы такъ и берегли къ пріѣзду сына, Роксмитъ, — сказалъ мистеръ Боффинъ, отпирая въ нее дверь. — Да и все въ домѣ осталось въ томъ видѣ, какъ перешло къ намъ. Если бы сынъ могъ это видѣть, онъ бы насъ похвалилъ. Даже и теперь нѣтъ никакихъ перемѣнъ кромѣ какъ въ нашей комнатѣ, внизу, гдѣ мы сейчасъ сидѣли съ вами… Когда мальчикъ былъ здѣсь въ послѣдній разъ и въ послѣдній разъ въ жизни видѣлъ отца, ихъ свиданіе навѣрно происходило вотъ въ этой комнатѣ.
Оглянувшись кругомъ, секретарь остановилъ глаза на боковой двери въ углу.
— Это ходъ на другую лѣстницу, — пояснилъ мистеръ Боффинъ, отворяя дверь, — она выходитъ на дворъ. Мы можемъ спуститься по ней, если вы хотите осмотрѣть дворъ. Когда сынъ былъ еще мальчикомъ, онъ, бывало, все по этой лѣстницѣ лазилъ къ отцу. Онъ очень боялся отца. Я часто видать, какъ онъ сидѣлъ на этой лѣстницѣ, притаившись, словно мышка, бѣдное дитя! Мы съ мистрисъ Боффинъ всегда, бывало, приласкаемъ его, какъ увидимъ, что онъ сидить тамъ со своей книжкой, не смѣя войти къ старику.
— А бѣдная его сестренка… не могу о ней вспомнить бесъ слезъ! — подхватила мистрисъ Боффинъ. — Вонъ солнечное пятно на стѣнѣ, гдѣ, помню, они разъ мѣрялись другъ съ дружкой. Они тутъ сами написали свои имена карандашикомъ, — своими рученками написали. Имена-то и теперь тутъ, а бѣдныя малютки погибли.
— Надо позаботиться объ именахъ, старушка, — сказалъ мистеръ Боффинъ, — надо позаботиться объ именахъ. Пока мы живы, они не сотрутся, но надо бы, чтобы не стерлись и послѣ насъ… Бѣдныя крошки!
— Бѣдныя, бѣдныя крошки! — повторила мистрисъ Боффинъ.
Спустившись съ лѣстницы, они отворили дверь во дворъ и стояли теперь на яркомъ солнечномъ свѣтѣ, глядя на каракули двухъ неумѣлыхъ дѣтскихъ рукъ на высотѣ третьей или четвертой ступеньки лѣстницы. Въ этомъ простомъ напоминаніи о погибшемъ дѣтствѣ и въ нѣжной жалости мистрисъ Боффинъ было что-то, что глубоко тронуло секретаря.
Во дворѣ мистеръ Боффинъ показалъ своему новому служащему кучи мусора и свою отдѣльную кучу, доставшуюся ему по завѣщанію еще прежде, чѣмъ онъ получилъ все имущество.
— Съ насъ было бы довольно и этого въ случаѣ, если бы Богу было угодно сохранить въ живыхъ мальчика. — сказалъ онъ. — Мы бы легко обошлись безъ остального.
И на сокровища двора, и на стѣны дома, и на отдѣльный флигель, въ которомъ проживали мистеръ Боффинъ съ супругой въ продолженіе всей многолѣтней службы своей у Гармона, — на все секретарь смотрѣлъ съ непонятнымъ участіемъ. Мистеръ Боффинъ успѣлъ уже по два раза показать ему каждое изъ чудесъ павильона пока онъ вспомнилъ наконецъ, что у него есть еще кое-какія дѣла, и сталъ прощаться.
— Не будетъ ли у васъ, мистеръ Боффинъ, какихъ-нибудь приказаній относительно этого мѣста?
— Ничего, Роксмитъ, ничего.
— А могу я васъ спросить, не показавшись назойливымъ, не имѣете ли вы намѣренія продать его?
— Конечно, нѣтъ. Въ память о нашемъ покойномъ хозяинѣ и о дѣтяхъ его, въ память о нашей прежней службѣ мы съ мистрисъ Боффинъ хотимъ сохранить его, какъ оно есть.
Глаза секретаря взглянули на кучи мусора съ такимъ выраженіемъ, что мистрисъ Боффинъ сказала, какъ бы отвѣчая ему:
— Это другое дѣло. Это я могу продать, хоть мнѣ и жалко будетъ, когда отсюда увезутъ эти горы. Мѣстность станетъ такая плоская безъ нихъ. Но все-таки я не говорю, что намѣренъ держать ихъ тутъ вѣчно ради красоты вида. Спѣшитъ, впрочемъ, нечего. Я немногому учился, Роксмитъ, но въ мусорѣ я знаю толкъ. Я могу оцѣнить эти кучи съ точностью до копѣйки; я знаю, какъ ихъ лучше сбыть, знаю и то, что, оставаясь на мѣстѣ, онѣ не потеряютъ цѣнности… Вы къ намъ заглянете завтра, не правда ли?
— Я буду навѣдываться къ вамъ каждый день. Вы бы желали, чтобы вашъ новый домъ былъ готовъ какъ можно скорѣе?
— Оно не то чтобы я былъ въ смертельныхъ попыхахъ, — отвѣчалъ мистеръ Боффинъ, — а только если платишь людямъ за работу, такъ надо все-таки знать, что они не копаются. Какъ вы думаете?
— Совершенно вѣрно, — согласился секретарь.
На этомъ они разстались.
«Ну вотъ и чудесно», сказалъ самъ себѣ мистеръ Боффинъ, принимаясь по своему обыкновенію расхаживать по двору взадъ и впередъ. «Теперь только уладить съ Веггомъ, и дѣла пойдутъ какъ по маслу».
Безсовѣстный плутъ забралъ власть надъ человѣкомъ высокой простоты. Низкій человѣкъ взялъ верхъ надъ благороднымъ человѣкомъ. Другой вопросъ, прочны ли бываютъ такія побѣды. Но что онѣ удаются, — объ этомъ свидѣтельствуетъ ежедневный опытъ и этого сама подснаповщина не могла бы отмахнуть. Безхитростный Боффинъ былъ до такой степени оплетенъ лукавымъ Веггомъ, что готовъ былъ заподозрить себя въ вѣроломствѣ, собираясь сдѣлать Веггу добро. Ему казалось (такъ ловко обошелъ его Веггъ), что онъ, мистеръ Боффинъ. ведетъ какую-то подлую интригу, устраивая то самое, чего въ своихъ мечтахъ только и добивался отъ него Веггъ. Итакъ, въ тѣ минуты, когда добрякъ Боффинъ мысленно обращалъ къ Веггу наиблагодушнѣйшее лицо, онъ не былъ вполнѣ увѣренъ, что не заслуживаетъ упрека за то, что повернулъ ему спину.
По этой-то причинѣ мистеръ Боффинъ провелъ весь день въ большой тревогѣ. Онъ не могъ успокоиться, пока не наступилъ вечеръ и не принесъ съ собою Вегга, неторопливо ковылявшаго въ Римскую Имперію. Мистеръ Боффинъ былъ въ то время глубоко заинтересованъ превратностями судьбы одного великаго полководца, который запомнился ему подъ именемъ Булли Сойерса, но который, быть можетъ, болѣе извѣстенъ міру и болѣе знакомъ историку подъ менѣе британскимъ наименованіемъ Велизарія. Но даже живой интересъ мистера Боффина къ карьерѣ этого генерала блѣднѣлъ передъ мучившей его необходимостью очистить свою совѣсть передъ Веггомъ. И когда теперь ученый джентльменъ, выпивъ и закусивъ по своему обычаю, до испарины, развернулъ книгу со всегдашнимъ вступленіемъ: «Итакъ, мистеръ Боффинъ, сэръ, начнемте разрушаться и падать», мистеръ Боффинъ остановилъ его вопросомъ:
