не могу.
Я опускаю руки и открываю глаза.
– Простите, – говорю я мистеру Доновану и поворачиваюсь к мистеру Берроузу. – С меня хватит. Я не буду ничего делать.
– Нет, будешь. Это упражнение – важная часть твоей тренировки. Ты готова к нему.
– Не вам решать. – Я беру сумку и перекидываю через плечо.
– Мы еще не закончили, – напряженно возражает мистер Берроуз, выделяя каждое слово, уже готовый сорваться.
Все на нас смотрят. Даже мистер Донован.
Я ничего не говорю и просто иду мимо него и выхожу из сада.
– Я тебе двойку поставлю! – кричит он, пытаясь заставить меня вернуться.
– Да хоть завалите меня, – отвечаю я, не сбавляя шага.
На мгновение я чувствую свободу, словно меня ничего не волнует, словно последствия не имеют никакого значения. Может, так и есть, особенно если это связано с мистером Берроузом.
И все же во мне течет мощная, переменчивая магия, и мне придется понять, как с ней жить.
А если у меня не получится, придется решить, смогу ли я жить без нее.
«Летом я влюбляюсь во всех, пускай лишь и на мгновение».
– Всему свое время
Утром мистер Берроуз первым делом вызывает меня в свой кабинет. Мисс Сантайл тоже там. Он говорит, что я должна наверстать упущенное. Что я потратила впустую время одноклассников и что мне нужно извиниться перед мистером Донованом.
Когда мисс Сантайл перебивает его и спрашивает меня, почему я ушла, я говорю правду: я была не готова. Мне не хватило контроля.
И к моему удивлению, она говорит, что я поступила правильно. Спасибо ей.
Мисс Сантайл призывает меня никогда не использовать магию, если я чувствую, что моя сила нестабильна. Она добавляет, что они сильно давили на меня в этом году и, возможно, мне стоит сделать перерыв.
Не знаю, почему директор встала на мою сторону, но ее поддержка значит больше, чем она может себе представить. Она говорит, что я могу организовать групповое занятие после затмения, а до тех пор можно не волноваться.
И хотя я не знаю, как мне перестать накручивать себя, я очень благодарна за передышку от занятий и от мистера Берроуза.
Я возвращаюсь в хижину. На душе чуть легче, чем было утром, и это уже что-то. Мелочь, но все же.
Дома я снимаю джинсы, переодеваюсь в легинсы и майку. Зашнуровываю кроссовки и делаю большой глоток воды. Осенью и зимой я редко занимаюсь спортом – предпочитаю долгие ночи и толстый роман, а не раннее утро и холод. Но весной и летом меня тянет на улицу, и, выйдя из хижины, я бегу. Бегу от образа Сана, когда я вышла из его квартиры. Бегу от воспоминаний о его губах, от ощущений, что мир замедляется, а я успокаиваюсь рядом с ним.
Бегу от всего.
Утро теплое. Пот тут же выступает на коже. Я пробегаю мимо общежитий и солнечных часов, мимо библиотеки и столовой. Я петляю в садах, пока учебное поле не остается позади, а вдалеке не показываются тропы.
Птицы щебечут. Легкий ветерок шелестит листвой на деревьях. Волосы я собрала в высокий хвост. Кудрявые пряди бьются о спину, пока я бегу. Жаль, что ноги не могут нести меня быстрее, не могут обогнать мои мысли.
Дыхание у меня ровное и глубокое, но, когда я добираюсь спасительной тропы, оно утяжеляется.
Я бегу по тропе. Ноги горят и грудь тяжело вздымается, когда я поднимаюсь в гору. Я перепрыгиваю через камни и корни, взбираясь все выше и выше.
Добежав до луга, я останавливаюсь и перевожу дыхание. Луг расцветает прямо на глазах, появляются новые полевые цветы. Наверняка их вырастил Сан, ведь они так быстро прорастают и луг стремительно меняется.
Я иду к березе, стараясь не растоптать ни один цветок, и сажусь у дерева. Опираюсь на ствол и закрываю глаза, слушая, как шелестят листья, как мое дыхание сливается со звуками природы.
Я так сильно скучаю по Сану, что мне больно дышать. Я невольно встаю на колени и вдавливаю руки в почву, выплескивая в нее все свои эмоции. Из земли прорастает одинокая пятнистая грушанка, на ярко-зеленом стебле показываются крошечные белые цветки. Они в унисон открываются и вздыхают, словно радуются.
Пятнистые грушанки растут из тоски.
Рядом с березой это единственный цветок, поэтому я знаю, что он его заметит.
Взглянув на часы, я не спеша встаю. Вытягиваю ноги, расправляю плечи. Готовлюсь бежать обратно к хижине. Я бросаю взгляд на грушанку, иду через луг и скрываюсь в лесу.
Я уже иду вниз, как звук сломанной ветки вдалеке останавливает меня. Мне нужно уходить, бежать вниз по тропе, чтобы меня не увидели, но я не могу. Я медленно оборачиваюсь и, спрятавшись за огромной сосной, смотрю на луг.
Вдалеке появляется Сан. За плечом у него висит сумка. Обойдя дальний край луга, он подходит к березе, нашей березе, и кладет сумку на землю. Он упирается ладонями в дерево и вздыхает так тяжело, что даже отсюда я слышу его вздох.
Он поворачивается и замирает, склонив голову к земле. Он стоит так несколько секунд, пристально смотря на грушанку, затем наклоняется к ней и дотрагивается до лепестков. Он встает и оглядывается. Я пригибаюсь за деревом, чтобы меня не было видно.
Сердце у меня колотится. Ноги так и просятся к нему.
Но я не двигаюсь.
Сделав глубокий вдох, я осторожно выглядываю из-за дерева. Сан уже не оглядывается. Он просто сидит у цветка, скрестив ноги. Он качает головой. Затем осторожно запускает руки в землю, и рядом с грушанкой прорастает лобелия пурпурная. Ее длинный зеленый стебель тянется к солнцу, на нем распускаются ярко-красные лепестки. Она растет так близко к моей грушанке, что касается ее белых лепестков.
Лобелия – цветок печали и разочарования.
Я опираюсь на сосну и закрываю глаза.
Я чувствую такое облегчение, что у нас есть тайный язык общения. Мы отдалены друг от друга и в полной безопасности.
Сан разочарован и расстроен. Я так рада это знать, что мне хочется смеяться.
Возможно, такое общение будет мучительным. Возможно, скоро весь луг будет усыпан лобелией, что никак не умалит нашу боль.
И все же следующим утром я совершаю такую же пробежку. Бегу мимо школы и по тропе к прекрасному лугу за лесом. Присаживаюсь у лобелии, касаюсь земли, и пурпурная эхинацея прорастает, чтобы поприветствовать меня. Нежные фиолетовые лепестки, смотрящие вниз, окаймляют ярко-оранжевую сердцевину – идеальный цветок для того, чтобы попросить прощения.
Я
