Он мрачно кивнул.
— Старый индиец сказал, что видит реки и океаны крови. Все это наших рук дело, сказал он. То, чего мы действительно хотим.
— Это уж слишком, дядя.
— Может быть. А может, и нет. Но едва у нас за кулисами случилось убийство, они все уже рвутся сюда, чтобы поглядеть на нас. Если ты живешь в таком городе, то талантом тебя не заманишь. Тут нужно совсем другое. Ты же сам видишь, малыш. А теперь я скажу тебе то же, что сказал Сисси. Предоставь это убийство полиции. А то, что думаешь, держи при себе. Я не хочу об этом слышать. Единственная мысль, которую я хотел бы от тебя услышать, — и это комплимент, малыш, — это что-нибудь новенькое для номера, пока я не подготовил фокус с двумя карликами. Мы не могли бы использовать твою живопись?
Я смутился.
— Ну… у меня была одна мысль…
— Давай выкладывай. Что касается деталей, то, как всегда, можешь положиться на меня.
— Зрители выбирают из нескольких сюжетов тот, который хотят видеть на картине, — деревенский дом, поле ржи, кораблик на море и так далее. Им показывают два пустых холста. Один стоит на мольберте и повернут к стене. На другом я начинаю писать — пишу быстро, потому что все уже намечено карандашом. Когда картина закончена, скажем, на одну треть, второй холст поворачивают лицом к публике, — и на нем видно то же самое изображение. У меня готовы две трети — на волшебном холсте тоже. Когда я закончил — закончена и вторая картина, точная копия первой. Конечно, картина на волшебном холсте написана заранее, но она покрыта сверху чистым холстом, который ходит на роликах с пружинами и убирается в раму. Конечно, я понимаю, что куда проще было бы показывать картину не по частям, а просто убрать весь чистый холст сразу…
— Но это не так эффектно, — нетерпеливо перебил дядя Ник.
Как всегда, едва только понадобилось обдумать и решить новый фокус, он делался другим человеком.
— Знаешь, малыш, у тебя есть чутье. Ну, давай подумаем, как это можно устроить.
Он достал карандаш и бумагу из своего вместительного внутреннего кармана. Следующие полчаса мы с ним с увлечением придумывали всевозможные приспособления для волшебного холста, который — дядя Ник настаивал на этом — мы непременно будем показывать зрителям совсем вблизи и даже позволим им потрогать его до начала фокуса. Конечно, я был горд и польщен тем, что дядя Ник так серьезно отнесся к моей идее. Что же до него, то, я думаю, он был счастлив уйти от мрачной сумятицы Баррингтона и побыть в своем маленьком чистом и светлом царстве тщательно продуманных, но невинных обманов. И может быть, этот случай потому мне запомнился, что больше мне уже не пришлось видеть дядя Ника таким счастливым и беззаботным.
Но Баррингтон готовил нам новые сюрпризы. В тот же четверг вечером случилась новая беда. Я занимал маленькую спальню в конце лестничной площадки. У дяди Ника и Сисси спальня была гораздо больше и находилась на той же площадке, но не рядом, а была отделена чем-то вроде ванной комнаты. Я упоминаю об этом, поскольку, мне кажется, тот факт, что мы были на одной площадке, но не в соседних комнатах, отчасти объясняет, почему Сисси решила воспользоваться случаем. Свет у меня уже был погашен, и я почти спал, как вдруг почувствовал — не увидел, но услышал, — что в комнату кто-то вошел.
— Дик, ты не спишь? Это я, Сисси.
— Что случилось?
— Ой, мне так страшно, Дик, милый. А ему все равно. Можно я побуду немножко… пожалуйста… пожалуйста. Я только хочу, чтоб ты обнял меня, тогда мне не будет страшно. Вот и все. Только обними меня и скажи, что все в порядке. Я не за тем пришла… честное слово, не за тем… мне страшно. Но я, конечно, понимаю, каково мужчине обнимать девушку, и если ты хочешь, так уж ладно… только успокой меня.
— Жалко, что ты так напугалась, Сисси… Право, тебе нечего бояться. Но это ни к чему, тебе это не поможет, а утром ты сама пожалеешь.
— Мне все равно, что будет утром. Самое главное то, что я чувствую сейчас…
— Не сердись, Сисси, но я не хочу, чтобы ты здесь оставалась — ради твоего же блага, да и моего тоже. Возвращайся к себе, пока мы все не попали в беду.
— Дик, милый, пожалуйста! Неужели ты не понимаешь?..
— Он все отлично понимает. — Сисси вскрикнула, и дядя Ник зажег свет. В длинном красном халате вид у него был почти сатанинский, он свирепо смотрел на Сисси, которая лежала поперек кровати чуть ли не обнаженная — поверх ночной рубашки на ней был только легкий платок. — Он все понимает, и я тоже. А теперь вставай и уходи — живо! — Когда она, громко рыдая, выбежала из комнаты, он сказал: — Она думала, что я сплю, а я не спал. Поэтому я слышал достаточно, чтобы понять, что это не твоя затея, малыш. Это что же, впервые?
— Да, дядя Ник. И будьте с ней помягче. Она и в самом деле напугана до умопомешательства…
— Откуда у нее ум, чтобы мешаться. А если она так напугана, значит, будет рада, что может уйти. А уйти ей придется.
— Нет, нет, дядя…
— Да, да, племянник. Завтра я заплачу ей за эту неделю и за следующую, но в субботу она кончает. И никаких споров. Спокойной ночи, малыш.
Наутро в пятницу, едва увидев его — Сисси еще была в постели, — я принялся умолять, чтобы он оставил Сисси, но он и слушать не желал и заявил, что все равно собирался избавиться от нее, потому что она прибавила в весе и слишком медленно двигалась в фокусе с ящиком и пьедесталом. Но я не поверил этому, хотя и промолчал. Истинная причина была в том, что она нанесла ему удар в самое больное место, она оскорбила его безмерную гордость, хотя ради справедливости следует прибавить, что в отличие от многих он ни разу не вымещал свою обиду на мне. Он снова и снова повторял, что ей придется уйти и что он найдет замену, какую-то девушку, которая работала с ним раньше, по тут нас прервал инспектор Фарнесс.
— Доброе утро, господа. Всего несколько вопросов, прежде чем вы займетесь делами…
— Я ими уже занимаюсь, — сказал дядя Ник. — Надо найти девушку на место мисс Мейпс. Объясни, Ричард. — И он вышел.
— Что происходит? — спросил Фарнесс, укоризненно посмотрев вслед дяде Нику.
— Он увольняет мисс Мейпс. В субботу она с нами последний день. Но я не думаю, что она у вас на подозрении.
— Вы правы, молодой человек. Ее можно отпустить. Совершенно независимо от вашего алиби — оно, кстати, подтверждено, — она не могла этого сделать. Вообще-то женщина может, если у нее большие руки, как у мужчины. Но у вас тут нет женщин с такими руками. Нет, это мужская работа. А если бы вам предложили угадать, кто бы это мог сделать? Кто больше всех натерпелся от нее? Ну знаете, заигрывает, поощряет, а потом говорит: ведите себя прилично.
— Честное слово, не знаю, инспектор. Мы ведь мало что видим. У нас не так, как в театре. Тут отыграют свои номера и расходятся по уборным.
— Так я и думал, так я и думал, — сказал он уныло. — Хотя кое-кто называл вашего карлика Барни. Что вы скажете?
— Нет. Барни бегал за нею как дурачок, — он ведь глуповат, — но все равно он ушел рано, вместе с Сэмом и Беном Хейесами.
— Я знаю. Ну, гадайте дальше.
— Все это ничего не стоит, — сказал я медленно. — Но я думаю… это либо Даффилд, либо один из трех американцев. И если вы скажете, что это чистейшее предубеждение, то будете совершенно правы, так оно и есть, инспектор. Меня только интересует, как вы собираетесь продолжать свое расследование. В воскресенье мы переезжаем в Престон, а через неделю в Блэкпул.
— Нам это все известно, молодой человек. Именно поэтому мы позвонили в Ярд. Не могу сказать, что я об этом жалею. Десять против одного, что вам пришлют инспектора Крабба. Слыхали о нем? Нет? Ну, это гроза преступного мира. Не очень похож на краба, но ведет себя в точности как краб — идет все в сторону, в сторону и вдруг, смотришь, сцапал голубчика. Я знал Альфа Крабба, когда он был тут сержантом. У него такой вид, будто он нашел шесть пенсов, а потерял шиллинг, но с ним шутки плохи. А где мисс Мейпс? Еще не встала?
— Да. Скрывает свое горе.
— Как вы думаете, она сможет сообщить мне что-нибудь новое — тем более раз она уходит?
— Нет, инспектор. Вчера она не переставая говорила об убийстве, но ни разу не сказала ничего такого, чего бы я не знал. На вашем месте я оставил бы в покое бедную Сисси. Вы ничего не добьетесь, кроме ручьев слез.
Я сам боялся этих слез, но вышло так, что я их не увидел. К сожалению, — ибо я очень привязался к Сисси, — я даже не смог проститься с нею. Она нарочно так устроила. Почти весь тот день она оставалась в постели; потом отработала два вечерних представления, ни с кем не перемолвившись и словом; я бы не поверил, что она может держаться так отчужденно. А потом у нас с дядей Ником и Сэмом Хейесом возник технический спор по поводу одного эффекта, так что мы вышли позже обычного. Нас ждал ужин, но Сисси не было ни за столом, ни возле него.
