этом свинушнике все ноги тебе зальют. Все было не по нем. Рядом с ним Бланшар кончал мыть голову. Он торопился на собрание. Только бы не затянули надолго. Полетта будет ждать. Напротив него какой-то черномазый парень, намыливаясь, ругательски ругал войну; никто его не слушал — знаем, мол, сами. Кто-то прошел позади Бланшара и шепнул: — Рауль, живо в раздевалку. Ребята скандалят…
Бланшар быстро обернулся; сквозь мыльную пену он успел увидеть говорившего, узнал его, но никак не мог вспомнить имени. Он наспех вытерся и, захватив свои пожитки, направился в раздевалку, большую квадратную комнату с дощатыми стенами. Под потолком перекрещивались железные балки, вдоль всей комнаты в несколько рядов стояли облезлые металлические шкафчики; когда-то, давным-давно, их покрасили масляной краской, и с тех пор малярная кисть их не касалась ни разу. Рабочие переодевались у шкафчиков, с размаху швыряя в ящики грязные, промасленные, скомканные спецовки; в этот час здесь всегда стоял невообразимый шум: люди разговаривали, кричали, не слушая друг друга, но сегодня голоса звучали по-иному, в них слышалось озлобление, и от шкафчика к шкафчику, от соседа к соседу неслись крепкие словечки.
Бланшар быстро обнаружил причину волнения. На свободном пространстве между входной дверью и шкафчиками стояло трое парней. Один из них ораторствовал. Он взмахивал рукой и что-то объяснял, стараясь перекричать шум, но его не было слышно. Только отдельные слова — война, мир, пакт, коммунисты — вырывались из сплошного гула. Оратор был из новичков и упорно повторял один и тот же жест: кончит фразу — поднимает правую руку, начинает новую — опустит. Его не слушали, и ясно было, что он сел в лужу. Но все-таки ему удалось затеять свару. — Чорт побери, только этого нехватало перед самым профсоюзным собранием, — проворчал Бланшар. Тот парень, что вызвал его из умывальной, очутился с ним рядом: — Я эту сволочь давно знаю, он из шайки Дорио… — Они обменялись понимающими взглядами: набить ему морду… но тогда может подняться невесть что. Рабочие, правда, пропускали мимо ушей слова дориотиста, но оратор затронул жгучие темы, и у шкафчиков разгорались споры. Коммунистов в раздевалке было мало, и их осыпали ругательствами.
Бланшар стал было кричать, что все это дело рук провокаторов, что в такой момент необходимо единство… но кто-то тут же заорал: — Вы хотели войны, можете теперь радоваться, добились своего! — Рауль узнал голос — Клодиус Депьер, социалист. Он повернулся и крикнул: — Нечего враки из «Попюлер» [109] разводить! — Что ж поделаешь, «Юманите» уже не читаем — приказала долго жить! — Уж лучше бы не лез со своими остротами! Рослый африканец, стоявший с ним рядом, двинул его кулаком в лицо. — Мерзавец! — О чорт, только этого недоставало! Ну и обстановочка перед собранием! Самое скверное, что ребята раздражены и некому объяснить положение… — Хватит на сегодня! — закричал он, стараясь разнять дерущихся. Не тут-то было. Уже в каждом углу тузили друг друга. Со всех сторон кричали, что заваруху устраивают коммунисты… Один из мастеров хотел было вмешаться на правах начальства, но тут же получил гаечным ключом по физиономии и теперь стоял, опершись о шкафчик и отирая кровь с разбитой губы. Вдруг, неизвестно почему, как все сразу вспыхнуло, так сразу же и кончилось. Еще покричали немного, но уже не дрались.
Оратор-дориотист попытался продолжать свою речь. Тогда Бланшар и еще несколько парней под дружный хохот рабочих вышвырнули его за дверь. В сущности всем хотелось поскорее попасть домой. Но то, что произошло, имело очень ясный смысл, и товарищ, вызвавший сюда Бланшара, сказал ему шопотом: — Послушай, ребята-то против нас… — Бланшар промолчал. Ясно — против нас. Он присмотрелся к своему собеседнику и вдруг вспомнил: да это же Бендер; он, как и Рауль, работает монтером-наладчиком. Бланшару вспомнился Тото: ну, а он? Он-то что думает? Ведь Тото с анархистским душком. А все другие литейщики и прокатчики? Они против нас? Сейчас на собрании выборных от цехов все узнаем. Неудачно получилось. Инциденты вроде этого, в раздевалке, отнюдь не улучшают атмосферу. Опять будут кричать: нечего в профсоюзе политикой заниматься, а сами под партию подкапываются… Пропади они все пропадом! Вот уже с тридцать пятого года существует профсоюзное единство, а политически-то мы пока еще разъединены; значит, это еще не единство рабочего класса… Война на носу, а попробуй-ка сделать что-нибудь против войны, если нет единства рабочего класса. В Испании нас побили; нельзя, чтобы нас побили и во Франции… ведь мы не только себя защищаем…
— Они не посмеют.
— Посмеют.
— Нет, не посмеют.
— Посмеют.
— А я тебе говорю, не посмеют…
Бендер тщательно закрыл за собой дверь. В этом маленьком, полутемном кафе-баре на улице Анатоля Франса было уютно, но бедно: стойка облицована поддельным мрамором и обита сверху жестью вместо цинка; столики железные, только выкрашены под мрамор; мягкие скамейки крыты самой дешевой материей и уже кое-где продавлены; на полках с выщербленными закраинами не слишком много бутылок. Около стойки пристроился негр в кожаной куртке и линялых штанах из парусины и, наклонившись над чашкой кофе, что-то нашептывал кассирше, прикрывая рот рукой и посмеиваясь. Бланшар и Тото уже уселись за стол, отвернув зеленую скатерть для карт, похожую на лужайку с черными цветочками. В заднем углу какая-то крашеная блондинка играла в трик-трак с маленьким старичком, а радио пело «Маркиту»…
— А я вам говорю, они не посмеют тронуть профсоюз, — упрямо повторил Тото. Бендер подсел к ним. Бланшар сказал:
— А почему ж не посмеют, умная твоя голова? Потому, что это профсоюз? Да именно потому, что это профсоюз…
— Потому тронут? Не верю. Не верю. Вы, коммунисты, всегда вот такие вещи говорите. Всегда вы каркаете. Вы везде плохое видите. Я, конечно, не хочу сказать… Но вы везде только плохое и видите.
— Брось, не смеши, везде плохое видим… А мало его, этого плохого? Ты, что ж, веришь Даладье? Бонне? Еще кому? Может, и Рейно за компанию?
Тото сердито пожал плечами. К столику подошел принять заказ хозяин, он же буфетчик, он же и официант. — Стаканчик белого, — сказал Бланшар. — Мне тоже, — сказал Тото. А Бендер, словно вдруг расхрабрившись, заявил: — Куда ни шло, дайте мне рюмочку «диаболо»… — Потом улыбнулся и втянул голову в плечи. Тото опять заладил свое: — Да не посмеют они, пес их душу дери, не
