посмеют! Как же это они посмеют? Зачем? Чтобы восстановить против себя рабочих? Нельзя воевать, когда рабочие против тебя…
— Только, когда не воюешь против рабочих… — поправил его Бланшар.
Певец умолк, и началось спортивное обозрение — репортаж о велосипедных гонках, происходивших где-то у чорта на куличках. В минутную паузу ворвался громкий смех негра. У Тото было такое выражение, будто он все думает о своем, интересуется спринтерской гонкой, недоволен кассиршей…
— Вы хотели войны, лучше не спорь, вы хотели войны…
— Не войны хотели, а безопасности…
— Ну, как хочешь называй — война или безопасность, но вы хотели воевать вместе с русскими против Гитлера. Заметь, я против войны, но я вас понимаю: война войне рознь. Ты вот, например, был в Испании. Я тебя за это корить не могу: там была народная война… Ну, а эта война? Разве она народная? И все-таки, пока русские не пошли на попятный, вы, коммунисты…
— Ты сам не знаешь, что говоришь, — вдруг сказал Бендер так негромко, так спокойно, что оба собеседника посмотрели на него. Он покраснел. — Кто это тебе сказал, что русские пошли на попятный? Давай-ка разберемся. Газеты? А чьи газеты? Ихние газеты, ведь так? Уж, конечно, не твои. С каких это пор ты стал повторять все, что говорит «Матэн» [110]?
— Да разве одна только «Матэн»?
— Ну и что ж? Хороши эти газеты, если в них пишут такие же мерзости, как в «Матэн». Ты вот не коришь Бланшара за то, что он воевал в Испании на стороне наших испанских товарищей, но сейчас веришь тем, кто тогда говорил: там одни красные, они церкви жгут, монашенок насилуют, а Франко такой симпатичный паренек…
— Ну, брось! — крикнул Тото и залпом проглотил стаканчик белого вина, который хозяин поставил перед ним на крашеный металлический столик; потом уперся взглядом в стену, где над стойкой висело большое зеркало, все расписанное цветами и листьями, чтобы скрыть, что стекло составлено из кусочков. В этом кабачке все было поддельное, даже зеркала.
— Послушать вас, — снова заговорил Тото, — так завтра же они вышибут с завода тех профсоюзных делегатов, чья рожа им не понравится… и не будут считаться с профсоюзной демократией… Вот что вы нам пели на собрании. Верно? А я говорю — все это одна болтовня… вот что я говорю…
— А ты знаешь, что они думают о профсоюзной демократии? Нет? Ну то-то же… — заметил Бендер.
— А все-таки… Как же с русскими? — сказал Тото. — Ты мне объясни насчет русских…
— Пожалуйста, — сказал Бланшар. Надо напомнить прошлое. Тридцать шестой год. Испания. Политика невмешательства. Повторили тот же трюк в Австрии и в Чехословакии. На очереди Франция… — Почему, спросишь ты, умная башка, почему? Потому, что пришлось бы драться в союзе с русскими… а ты и сам знаешь, против кого у нас на самом деле хотят воевать, — против русских…
— Как так? Ведь мы с Россией подписали договор…
— Да. Лаваль [111] подписал. Думаешь, из любви к русским? Как бы не так! Он хотел провести французских рабочих: смотрите, мол, Россия со мной. А рабочие-то поняли все как надо. Ну, тогда договор и отставили. Блюм за это дело взялся. Обычный их фокус: сначала какой-нибудь Лаваль распинается, что он всей душой за союз с русскими, а потом вылезает социалист и тишком-молчком все устраивает так, чтобы договор не имел никаких последствий. И сказать ничего нельзя — социалист…
— Ну, ладно. А вот их-то пакт… с Гитлером? Как насчет этого?
Пока говорили вообще, все шло гладко, но как только касались пакта, многие, и, конечно, Тото в их числе, приходили в недоумение и, оглушенные воем реакционных газет, уже ничего не слушали… Бланшар старался держать себя в руках, чтобы преодолеть инстинктивное желание прикрикнуть на Тото: «Эх ты, балда!» — но он тут же спохватывался: ведь это Тото сидит перед ним за стаканчиком белого вина, а не какой-нибудь там Чемберлен или Бонне… И он сдерживался.
— Погоди, дурень, вспомни, как все было…
Бланшар пустился в историю московских переговоров. Тото нетерпеливо прервал его: — Да ты мне про пакт скажи!
— Вот дурак! Что же ты поймешь, если не вспомнишь?..
И он заставил Тото вспомнить. Переговоры вели те самые люди, которые за год до того в Мюнхене предпочли ублажить Гитлера, только бы не созывать европейскую конференцию с участием СССР, те самые люди, которые в Париже устраивали банкеты Риббентропу, которые бросили Прагу в пасть Гитлеру, а потом принялись кричать о союзе с Советской Россией, нарочно кричали громко, чтобы Гитлер завопил об окружении… да, те самые люди… а переговоры они тянули месяц за месяцем, но и на шаг не продвинулись вперед, как будто вели их только для того, чтобы держать про запас козырь, чтоб было что предложить Гитлеру… и, конечно, старались заставить Советскую Россию взять на себя обязательства, а сами никаких обязательств не брали… Они прекрасно знали, что теперь у гитлеровцев на очереди удар на восток — на Польшу, и вот предположи на минутку, что у нас станут говорить: «Ах, Польша, очень жаль, но что поделаешь!..» ведь говорили же так об Испании, об Австрии, о Чехословакии… Пусть уж Гитлер слопает Польшу, пусть лучше смотрит на восток, чем на запад. Верно? Потом Гитлера бросим на Советский Союз… Вот Чемберлен, Бонне и компания и радуются: одним камнем двоих подшибем.
— Это ты так говоришь… — проворчал Тото. Бланшар пожал плечами и продолжал. — Я так говорю потому, что это так и есть… Иначе…
Если бы было иначе, разве не следовало бы дать Советскому Союзу возможность играть подобающую роль в коалиции, обеспечивающей безопасность соседей Германии? А как он мог бы играть эту роль, если у него нет общей границы с Германией, а поляки, которым мы якобы хотели прийти на помощь, отказывались смотреть на СССР как на союзника и заявили, что никогда, даже если на них нападет Гитлер, они не пустят русских на свою территорию? Тото стал возражать.
— Ах вот как! — сказал Бланшар. — Когда в газетах пишут одно, ты запоминаешь… а другое — так ты уже не помнишь? Да ведь еще десяти дней не прошло, как в газетах было… сообщение агентства Гавас. Что ж ты, брат?
Так вот, если бы Советский Союз вступил в военную коалицию,
