возьмете меня с собой.
Сэр Джозеф Рэндор зашел к директору тюрьмы с весьма достоверным рассказом.
Заключенный, по его словам, известен ему как отпрыск очень уважаемых родителей; людей, видавших лучшие дни, а ныне сломленных бедами. Он знаком с этой семьей. Мальчик вызвал в нем особенный интерес, поскольку попал в больницу, с которой он тогда был связан, со своеобразной формой эпилепсии, и помимо того, что он немного знал семью, случай заинтересовал его также как и специалиста. Он может сказать наверняка, что заключенный совершенно не отвечает за свои поступки, хоть и выглядит вменяемым; он умен и был одним из лучших учеников в своем классе.
— Вот увидите, — продолжал он, — каким ударом это будет для его семьи. Его родители вряд ли это переживут. Накажите убийцу, но только если считаете его виновным и вменяемым. Но не допытывайтесь, каково его имя; оно никому не важно, кроме его близких.
— Ага! Теперь понимаю, — сказал директор, давний знакомец доктора.
— Но я бы хотел попросить вас еще об одном. У него есть единственная сестра, и она каким-то образом догадалась, что ее брат совершил преступление; я, право, был крайне удивлен, когда она появилась сегодня в моем кабинете. Она ничего никому не расскажет, она просто хочет повидаться с братом. Возможно, она знает обо всем гораздо больше других. Собственно, я слишком увлекся предисловиями, вот о чем я хотел бы попросить — не разрешите ли вы провести сюда сестру на свидание с братом и проследить, чтобы сообщение об этом не попало в газеты?
— Ну что ж, — сказал директор, — старому другу я не откажу, ибо верю вам на слово. И потом, я лично категорически против того, чтобы давать на процессе отчет, чем занимался заключенный, как это сейчас требуется. Почему бы им не оставить заключенных в покое? А все в угоду самой болезненной любви к сенсациям.
Так Виола, в платье горничной, проникла с сэром Джозефом под видом сестры заключенного в тюрьму. Он не стал ее дожидаться, а просто оставил наедине с тем. Ждать ее означало вызвать подозрения. Кроме того, ему предстоял важный визит к больному.
Какое-то время они просто сидели рядом. Тюремщик приложил все усилия, чтобы подслушать, о чем они говорят, но это ему не удалось, ибо разговор велся не по-английски. Он уловил только:
— Суд состоится в понедельник; и меня точно кто-нибудь узнает. Это просто неизбежно.
И последнее замечание:
— Ты действительно это принесешь?
И она ответила:
— Да, положись на меня. Неужели я тебя когда-нибудь подводила?
Выходя, она бросила самый обольстительный взгляд на тюремщика. Было заметно, что его не очень-то обманул ее наряд горничной и то, что она будто доводится заключенному сестрой. И она решила оставить притворство и сыграть впрямую.
— Это, должно быть, ужасно, — произнесла она самым нежным голоском, — быть тюремщиком. Полагаю, вы к этому уже привыкли. И все же…
— Ну уж нет, сударыня, — ответил тюремщик, — приятной работенкой это не назовешь. Сюда к нам такой народец попадает, что только держись. Не у всех такие манеры, как у этого господина. Но что прикажете делать? У меня жена да детишек шестеро, кормить их как-то надо.
— А если бы, — произнесла она, кладя ему руку на плечо и приковывая к месту ласковым томным взглядом, — вы не были тюремщиком, то кем вы хотели бы быть?
— Ну, — сказал тюремщик, размякая, — раз вы спросили — есть тут одно небольшое питейное заведение, в хорошем местечке, близко к дому, где живет моя жена. Мы бы неплохо зажили, стань оно нашим, потому что место уж больно хорошее, а сейчас его собираются продавать всего за триста фунтов, с его-то репутацией и всем прочим. Нынешний-то хозяин простофиля, не знает, как с ним управиться. Пятьдесят фунтов на закупку товара — и мы бы смогли начать дело. Меня всегда клонило к такому занятию.
Тут она взглянула на него снова, и он сказал, покраснев:
— Это довольно-таки любезно с вашей стороны, сударыня, разузнать о моих заботах. Но вряд ли я смогу отложить столько денег, ведь у меня всего-то сто фунтов.
— Послушайте! — сказала она почти торжественно, — я богата. У меня куча денег. Я дам вам тысячу фунтов и взамен хочу лишь, чтобы вы оказали мне небольшую услугу.
— Да ну? — подозрительно сказал тюремщик и потом спросил заикаясь: — Я, конечно, не сомневаюсь, что вы можете мне дать тысячу фунтов, но что вы от меня хотите? Порядки здесь жесткие. Я не боюсь, что меня уволят. Но я могу оказаться по ту сторону решетки.
— О нет, — возразила она мягко. — Я прошу малого. Очень простой вещи. Мой брат (она сделала ударение на этом слове, поскольку поняла, что тюремщик уже догадался обо всем) будет ужасно нервничать накануне суда в понедельник, и я хочу, чтобы вы разрешили мне провести с ним ночь — я имею в виду ночь накануне суда. Смотрите, — продолжала она после небольшой паузы, — я могла бы прийти поздно и выскользнуть прочь рано утром так, что никто и не заметит. Не могли бы вы устроить это? — спросила она, сопроводив свои слова еще одним призывным взглядом. — Я принесу тысячу фунтов с собой, и вы на месте сможете удостовериться, что банкноты подлинные.
— Да, — согласился тюремщик, минутку поразмыслив, — думаю, это можно устроить.
И они продолжили разговор, уговорившись о времени и способе проникновения в тюрьму.
Той ночью заключенный словно решил оправдать свое собственное признание в невменяемости. Он метался по камере, словно дикий зверь в клетке, бормоча:
— Нет, конечно, она не придет, нет, она не сможет это достать. Но тогда она бы пришла, чтобы об этом сказать, — сейчас что-либо сделать уже невозможно. И все же просто увидеть ее было бы достаточно, более чем достаточно. — И он воскликнул, топая ногами: — Да нет же, она не придет. — И тут же приходя в себя: — Определенно есть все причины для этого. — Он рассмеялся ужасным смехом и еще безумнее закружил по камере: — О, и все же… — он бросился на плоскую койку и разразился истерическими слезами.
Его привел в рассудок поцелуй, и нежный голос произнес:
— Вивиан!
Вскинулся:
— Ты все-таки пришла! Это с тобой? Но все равно… поскольку ты уже
