— У меня, товарищ секретарь, есть одно предложение, — повторил он. — Политическая работа на «Октябрьской звезде» сильно хромает. Есть там и работники, о которых, возможно, понадобятся дополнительные анкетные сведения…
В ящике письменного стола у секретаря лежало второе и последнее письмо Прикопа Данилова — то, в котором он доносил о «враждебных, антипартийных настроениях товарищей Продана, Николау и Митя» и упоминал о «мерах, которые будут против них приняты». Поэтому секретаря удивляло, что Адам до сих пор ни единым словом не обмолвился об этих настроениях. «Конечно, — думал секретарь, — все это ему известно. Но он человек серьезный и раньше, чем высказаться, хочет быть вполне уверенным, а потом сам потребует анкеты. Совершенно правильно».
— Какие работники? — спросил он все же, несмотря на эти догадки.
Адам смотрел на него в упор.
— По правде говоря, — произнес он, — я предпочел бы, чтобы вы узнали о них не от меня.
— От кого же в таком случае? — удивился секретарь.
— От партийных масс рыболовной флотилии, — не задумываясь ответил Адам.
Емельян Романов, который сидел сейчас с детьми у себя дома, за обедом, рассказывая всякие небылицы и громко хохоча, пока жена прислуживала им, тоже без умолку болтая, и не подозревал, что в эту минуту решается его участь. Не подозревали этого ни Косма, ни Ермолай, ни Николау, ни боцман Мариникэ, ни капитан Хараламб.
Не подозревали этого и Прикоп с Прециосу, которые в эту минуту находились внизу, в справочном бюро и требовали свидания с тем самым секретарем, с которым разговаривал Адам. Не подозревали этого ни Спиру Василиу, который сидел у себя на службе и рассеянно глядел в окно на мачты стоявших в порту судов и висевшее над ними облако дыма, ни Зарифу, который, тоже у себя на службе, подытоживая столбец цифр, вместо итога поставил стоимость фрахта на зерно в 1938 году, да еще в фунтах стерлингов; никто из них не подозревал, что в эту минуту решается их участь.
— Это как раз связано с тем, что я хотел вам предложить, товарищ секретарь, — сказал Адам. — Уровень продукции рыболовной флотилии гораздо ниже, чем он мог бы быть, потому что в рыболовной флотилии плохо налажена и политическая и профсоюзная работа.
— Почему? — спросил секретарь, радуясь, что он слышит, наконец, что-то вполне ясное и конкретное.
— В первую очередь потому, что рыбаки не организованы ни по партийной, ни по профсоюзной линии, — ответил Адам, так же просто и с той же готовностью, как и на первый вопрос. — Рыбаки ловят рыбу, а завод делает из нее консервы. Сколько они выловят, столько он продукции и выпустит.
— Но дело в том, что на заводе, вернее, на пароходе есть первичная парторганизация, а у рыбаков нету.
— Как так? — спросил секретарь.
— Очень просто. Они числятся в своих, сельских парторганизациях, — ответил Адам. — Получается, что мы считаем их трудящимися крестьянами, а не рабочими промышленного предприятия. То же по профсоюзной линии. Удивительно ли, что при этих условиях рыбная продукция отстает?..
Секретарь задумался и долго, не сводя с него глаз, смотрел на Адама. Тот, уже не дожидаясь, пока его спросят, продолжал:
— Я предлагаю расширить судовую парторганизацию с тем, чтобы она охватила всех трудящихся рыболовной флотилии. Если окажется, что их слишком много, то можно организовать партком. И делать это нужно как можно скорее, не теряя времени.
Наступило молчание. «У-у-у» — протяжно заревела в порту сирена, вызывавшая лоцмана и буксир. «У-у-у». Было слышно, как где-то прошел поезд. Кто-то что-то кричал внизу, на улице, под пыльной зеленью деревьев.
— Они, естественно, считают себя тем, чем их считаем мы: крестьянами, полупролетариями, — продолжал Адам, видя, что секретарь серьезно задумался. — Мы сами виноваты в их отсталости. Той же отсталостью объясняется и их недисциплинированность и текучесть рабочей силы в рыболовной флотилии.
— Стойте! — перебил его секретарь. — Текучесть рабочей силы! Как вы намерены с ней бороться? От всей вашей парторганизации через год никого не останется. Ни одного! На место прежних прибудут другие!
— Не думаю, — уверенно сказал Адам, стараясь казаться как можно спокойнее, хотя ему было жарко: он чувствовал, что битва почти выиграна, — не думаю, — повторил он. — В рыболовной флотилии существует ядро из очень хороших людей, считающих себя рабочими, а не крестьянами, не рыбаками в прежнем смысле. Уже сейчас текучесть рабочей силы в рыболовной флотилии убавилась против прошлого года. В будущем она еще более сократится, особенно, если будет кому вести среди рыбаков политическую работу… Сельские первичные организации не могут этого делать, потому что они не знают проблем рыболовной флотилии и не интересуются ими.
Секретарь снова пристально посмотрел на Адама.
— Ваше предложение мне кажется правильным… — сказал он.
Адаму стоило больших усилий, чтобы не рассмеяться от радости. Он пришел в такой восторг, что ему захотелось пуститься в неистовый пляс, прыгать, топать, гикать, словно, наконец, исполнилось то, о чем он мечтал всю жизнь, — словно ненавистный дом Евтея Данилова со всем, что в нем было, исчез без следа и двор его превратился в поле, в выгон, в пустопорожнее место. Но вместо этого он сдержанно произнес:
— Таково положение, товарищ секретарь. Мне кажется, что предложенные мною меры действительно необходимы.
Секретарь опять подумал и сказал:
— А какого мнения об этом будет бюро парторганизации «Октябрьской звезды»?
— Заранее могу сказать вам, — с невеселым смехом заметил Адам, — что они выскажутся против.
— Почему же?
— Потому что и работы будет больше и ответственности прибавится.
Секретарь рассмеялся.
— Зато, — продолжал Адам, — только теперь и начнется настоящей партийная ответственность за продукцию рыболовной флотилии… на этом участке пищевой промышленности…
Последние слова он произнес как бы вскользь, мимоходом. На этом не было необходимости настаивать. Он знал, что партия требовала от районных комитетов особого внимания к пищевой промышленности, знал, что значит для страны продукция рыболовной флотилии.
— Ладно, — сказал секретарь, — обсудим…
У Адама в первый раз во время этой беседы прорвалось нетерпение:
— Если мы долго будем обсуждать, то множество поездов с рыбными консервами, на которые рассчитывает страна, никогда не выйдет из Констанцы…
Секретарь в упор посмотрел на своего собеседника:
— Вот спасибо, что сказали, — иронически заметил он, — иначе я бы об этом не подумал.
Спускаясь, Адам встретил на лестнице Прикопа и Прециосу, которые с ним раскланялись самым приветливым образом, — как со старым другом.
— Ну что, когда к нам? — спросили они его с таким видом, который ясно означал: «Мы сейчас идем, чтобы замолвить о тебе словечко в обкоме, да такое, что тебя десять лет никуда на море не пошлют!»
— Не знаю… — ответил Адам. — Пожалуй, теперь в этом нет даже надобности…
Слова эти, сказанные самым спокойным, любезным и даже веселым тоном, могли означать: «Мне надоело с вами бороться, мне на все наплевать, делайте, что хотите, а я умываю себе руки» или: «Я вырыл вам яму и теперь мне решительно все равно, кто вас в нее столкнет, я или кто-нибудь другой!» Прикоп с Прециосу засмеялись, будто Адам отпустил шутку, хотя их смех прозвучал несколько неуверенно. Они действительно не знали, радоваться ли им или тревожиться. Адам так и расстался с ними, не объяснив загадки, а они пошли наверх, однако, медленнее, чем раньше.
Их принял тот же секретарь обкома, который только что беседовал с Адамом, и принял любезно, заявив, что он очень доволен тем, как они там, у себя на судне, блюдут честь и чистоту партийных рядов.
— Ну, а как у вас насчет работы? — поинтересовался он. — Здесь только что был товарищ Жора, который рассказал мне немало интересного…
Грузно, неуклюже сидя против него на стульях, они переглянулись.
— Все в порядке… — сказал Прециосу. — Мы сообщили областному комитету об инциденте с этими бандитами…
— Да, да, очень хорошо!
— … Только вот товарищ Жора не очень-то нам помог, — продолжал Прециосу.
— Как так?
— Всякий раз, как мы обращались к нему за советом, за помощью в работе, он сторонился, предоставляя нам самим разрешить все трудности…
Секретарь весело рассмеялся:
— А вы хотели, чтобы он работал за вас? — спросил он со свойственной ему иронией.
Прециосу почувствовал, что он встал на ложный путь. В ту же минуту Прикоп больно наступил ему на ногу тяжелым сапогом.
— Я, может, не так выразился, — смущенно засмеялся Прециосу. — Мой глупый язык выговорил не то, что я хотел сказать… Я имел в виду известный вам инцидент, в котором товарищ Жора не оказал нам помощи…
