Теперь она увлеклась вязанием. Когда к ней взывали сестры, она опускала вязанье на колени, снимала очки и с приятной скромностью спрашивала: «Но, дорогая, что я-то думаю, ты знаешь?» И все понимали, что перед ними поборница глубокой, но неортодоксальной философии, которая внесла бы самоочевидный вклад в любой симпозиум. К несчастью, слишком поздно было спрашивать у Эми, в чем заключается эта философия, – вопрос следовало бы задать лет тридцать назад. А потому никто и никогда не знал, что она думает, и каждая сторона в любом споре могла утверждать, что она на ее или на их стороне.
Тетушка Бибс была самой младшей. Ее единственную называли «тетей» – вероятно, потому, что она была единственной, кого звали «Бибс». От какого-то общего предка она и Кэрол унаследовали свежий цвет лица, невинный взгляд и чуть вздернутый носик. Ее пышные снежно-белые волосы волнами падали вокруг все еще юного лица под стать ее славному гению. Она была самой младшей из сестер и самой одаренной. Она была, как считала она сама, Поэтессой с большой буквы.
В качестве поэтессы тетя Бибс по прямой линии происходила от Шелли и почти всех остальных поэтов. И верно, слабое эхо литературных предков еще звучало среди ее строк, как осторожно выразился «Уиллсденский курьер». Будь критики восприимчивее к ее дару, о ней можно было бы – вторя эпитафии Голдмиту – сказать: «Чего он ни коснется, то украсит». Приведем образчик творений ее более зрелого периода, стихотворение озаглавленное (по какой-то причине):
ЭПИТЛАМА[85]
Жаворонок ныне покидает земное гнездовье
За крылатым херувимом вслед!
Его пенье бередит мою душу,
Ибо каждой жилкой я чую
Новую жизнь!
Я слышу щедрый стих свой, он выпевает трель
С безыскусным уменьем!
О Могила! О Смерть! Где ваше жало,
Когда беспечный восторг наполняет
Мне легкое сердце?
Такое нельзя называть плагиатом, просто поэзия была у нее в крови. В прозе ее стиль был в каком-то смысле более оригинален. Временами между стихов закрадывался лист-другой «Раздумий» или «Словесных картин», и каждое «Раздумье» или «Картину» защищал от соседей симпатичный колофон из наяд или диких уток в полете.
РАЗДУМЬЕ
Мудрые люди осуждают действие без мысли. Но только глупец подменит оное мыслью без действия!
Да, простенько, но не вспомнишь ведь и не скажешь, что кто-то это уже написал.
СЛОВЕСНАЯ КАРТИНА
Новорожденное облачко довольно плывет в глубокой синеве, бросая тень на могучее величие Солнца! Потом с невинным смехом плывет дальше, и Солнце снова светит с удвоенным великолепием!
Как написал «Уиллсденский курьер», любой из нас может заметить столь обыкновенные явления, но только поэт способен в полной мере облечь их в слова.
Тетушка Бибс публиковала свои произведения за собственный счет в тонких зеленых томиках под псевдонимом Женевьева Ля Туш – это имя она считала благозвучнее, чем Бибс Хиггс, как, без сомнения, оно и было. Понемногу она уверилась, что Ля Туш обладает отдельным от нее существованием, будучи (так уж получилось) духом, который время от времени ею завладевает, а после возвращается на гору Олимп. По этой причине она могла быть совершенно простой и естественной тетей Бибс и даже временами снисходила до шуток с Кэролом по поводу надоедливой Женевьевы. Кэрол считал эту свою тетку душкой. Сумасшедшей, но душкой. Из Четырех Тетушек она была его любимой.
Поэтому, когда в воскресенье за чаем Кэрол объявил, что собирается сменить фамилию, немедленное одобрение выразила именно тетушка Бибс. Остальные сочли это очередной шуткой Кэрола. Даже Клодия почему-то решила, что это не вполне по-английски.
– Мудрая мысль, милый, – сказала поэтесса. – Вот увидишь, это чудесным образом все изменит. Это дает искусству свободу такую, на которую нельзя надеяться под своим собственным именем. – Закрыв глаза, она осторожно изрекла: – Воля моя, ты ли это?! – На нее как будто снова накатило вдохновение. – Свобода, невиданная ни на суше, ни на море!
Начало вырисовываться стихотворение.
– Но почему, дорогой? – вмешалась Клодия.
– Не можешь же ты быть мисс Хиггс, красавица моя.
– Миссис Кэрол Хиггс, – поправила его красавица. – Очень даже могу.
Да ведь на протяжении последних десяти лет это имя украшало каждую колонку «Таймс» (за исключением некрологов)! Миссис Кэрол Хиггс видели в числе присутствующих на том-то и том-то ленче, миссис Кэрол Хиггс разродилась двойней, поднесла букет королеве и – в скобках – присоединилась к Клодии Лэнсинг в постановке пьесы мужа. Как она может быть кем-то еще? Даже не смешно!
– Тебе гораздо больше понравилось бы быть миссис Кэрол Конгрив или миссис Кэрол Шеридан, дорогая. Конечно, больше. Ну же, давай выберем что-нибудь звучное. Как насчет Кэрол де Ля Туш? – Он подмигнул через стол Женевьеве, которая, спустившись с Олимпа, сейчас, качая головой, улыбалась его дурачествам.
– Что за чушь, Кэрол? – резко спросила тетя Гарри.
Она сидела во главе стола подле серебряного подноса с монограммами. Это место принадлежало ей по праву старшинства, но когда приходили гости, Джо вечно все ей портила, говоря: «Ты не разольешь, Гарри?» Сегодня ради Клодии Джо добавила:
– Я всегда прошу Гарри мне налить. Она ведь гораздо крепче меня… разумеется.
И Гарри не сумела придумать более исполненного достоинства ответа, чем тайком подбросить в чай сестры кусок сахара. Однако теперь она могла утвердиться как Старейшая из Здравствующих Хиггсов и защитить честь семьи.
– Ты хочешь сказать, что наша фамилия недостаточно для тебя хороша? Фамилия твоего собственного отца?
– Если она достаточно хороша для тебя, тетя Гарри, то и для меня тоже. Но достаточно ли я для нее хорош?
– Я думала, ты очень хорошо справляешься, – сказала тетя Джо. – Нам всем очень понравилась твоя маленькая… Брр!
– В чем дело, Джо? Только не говори, что я по ошибке положила тебе в чай сахару.
Джо ни в коем случае не собиралась этого говорить.
– Нет, золотко, конечно, нет, – рассмеялась она. – Такой глупости ты никогда сделала бы. У вас ведь чай такой, как вы любите, дорогая?
– Абсолютно, – отозвалась Клодия. – Спасибо.
– Просто на минуточку вкус стал немного странный, и я подумала… – Закрыв глаза, Гарри сделала героический глоток. – Очень вкусно. Так что ты говорил, Кэрол?
– Понимаете, следующая моя пьеска будет совершенно иного рода.
– Разнообразие, – пробормотала Бибс. – Пряная приправа жизни. Многообразие форм… – Она как будто нащупывала метафору.
– Да, милая, но зрителю нет дело до многообразия форм. И критикам тоже. Они любят знать, чего от тебя ждать. Кэрол Хиггс, тот, кто написал… – Он повернулся к Клодии. – Как она называлась?..
– О, Кэрол, милый! – рассмеялась Клодия.
Он взаправду возненавидел ту пьесу, да? Теперь она понимала, что это была не слишком удачная пьеса, но он действительно написал большую ее часть и не должен испытывать такой горечи. «Наверное, это как выбирать новое платье, – подумала она, – а после так себе в нем не нравишься, что выбросить хочется».
– Ты хочешь сказать, – снова завела тетя Гарри, – что возьмешь себе псевдоним? Как твоя тетя? Но в остальном останешься Кэролом Хиггсом?
– С удовольствием. Хорошо одетым мужчиной, который называет себя Кэрол Хиггс.
– Но ведь Кэрол можно оставить, правда, милый? – спросила Джо. – Не хочется думать, что ты от всего отказываешься.
Кэрол, намазывавший медом булочку с маслом, помахал ножом в сторону Бибс.
– Да, но вот ее никогда не называли Барбара. Бибс с самого рождения была Бибс. А ты что думаешь, Эми?
Эми поставила чашку на стол с очередной непроницаемой улыбкой Моны Лизы.
– Я? Боюсь, я довольно современных взглядов.
Никому не хотелось спрашивать, что это за взгляды, и Клодия предложила:
– Разумеется, ты мог бы назваться Льюисом Кэролом, – и первая рассмеялась, показывая, что говорит не всерьез.
Тетя Эми кивнула:
– Думаю, мы с Клодией понимаем. Верно, Клодия?
Клодия, которая до сего момента пребывала в нерешительности, сочла, что понимает, и тете Эми кивнула в ответ авторитетно – как истинная актриса, играющая роль истинной актрисы. Очень скоро она будет играть роль жены, истолковывающей и ставящей своего мужа.
– На мой взгляд, ты очень мудрый, дорогой, – сказала она Кэролу. – А теперь поговорим серьезно. Какое имя выберем? – Она весело оглядела собравшихся за столом. – Какое у тебя второе имя? Забавно, а я и не знаю!
И тут же ей стало ясно, что она выпалила что-то неуместное. Тетя Джо чуть покраснела. Тетя Гарри поджала губы. Тетя Эмили улыбнулась загадочно, точно тут она на своем поле. Только тетя Бибс осталась бесстрастной: ее губы шевелились, ее телом завладел неземной дух.
